Почтовые марки и их коллекционирование в СССР — это история в миниатюре — от первых послереволюционных лет до перестроечных 1980-х. А судьбы филателистов — яркое свидетельство настороженного отношения Советской власти к любой «инаковости». Слишком непостижимым и поэтому подозрительным казался ей интерес собирателей к живописным знакам почтовой оплаты. Не удивительно, что периоды филателистического интернационала в ту эпоху чередовались с жестким изоляционизмом и преследованием коллекционеров. И если сама филателия ещё укладывалась в прокрустово ложе пропаганды, то сами любители марок — нет, а потому нередко воспринимались властью как диссиденты. IQ.HSE изучил советскую филателию с помощью исследования филолога из НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Константина Богданова.
Бальзам на душу любого филателиста — рассказ Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Прошлое регистратора ЗАГСа» (1929) с биографией Ипполита Воробьянинова. «Отец русской демократии» собирал земские марки, и его коллекция считалась лучшей в России. И всё бы хорошо, если бы не соперник, англичанин Энфильд. Его собрание русских земских марок было полнее. Чтобы обойти конкурента, Киса уговаривает председателя земской управы выпустить новые марки. Они выходят всего в двух экземплярах. Клише для них «гигант мысли» тут же разбивает. Энфильд пытается выкупить у него одну из новоявленных редкостей, но в ответ получает краткое описание фигуры из трёх пальцев.
Страсть, одержимость, стремление к первенству — вполне привычны для собирателей раритетов. «Тёмное, нервное, неодолимое влечение, инстинкт или рефлекс» — так определил коллекционирование знаменитый русский физиолог Иван Павлов.
В докладе на Третьем съезде экспериментальной педагогики в Петрограде в 1916 году Павлов акцентировал необъяснимость «собирательства»: «<...> Нельзя быть не пораженным тем фактом, что со страстью коллекционируются часто <...> ничтожные вещи, которые не представляют решительно никакой ценности ни с какой точки зрения, кроме единственной, коллекционерской, как пункт влечения».
С тезисом о «ничтожности» можно дискутировать, но с природой «собирательства» уже не поспоришь. Оно находится где-то между между любовью — и выгодным инвестированием. Марки наделяются не только утилитарной, но и символической, эмоциональной и финансовой ценностью, причём последняя намного превосходит их номинальную стоимость.
«Судя по количеству сайтов, на которых можно обмениваться марками и покупать их, филателия остаётся привлекательной в силу именно своего символического ресурса — занятия, наделяемого самодостаточной художественной и исторической ценностью», — комментирует Константин Богданов. Символические ценности, впрочем, поддерживаются также финансовыми обстоятельствами.
«Так, в июне 2021 восьмиугольная марка Британской Гвианы 1856 года номиналом в 1 цент (British Guiana 1¢ magenta) без перфорации розового цвета с изображением трёхмачтовой шхуны по центру — известная в единственном экземпляре — была куплена старейшим дилером почтовых марок, компанией Stanley Gibbons, за 8 млн 300 тысяч долларов», — говорит исследователь.
В итоге филателия стала одним из самых популярных и демократичных видов коллекционирования. Численность её поклонников в мире оценивается очень по-разному — от 6 до 45 млн. И хотя эпоха бумажных писем почти прошла, но интерес к маркам остался. Во времена электронной почты их ценность для коллекционеров только растёт (это касается и конвертов, квитанций, почтовых открыток — ведь кто-то из филателистов собирает ещё и их).
Первоначально филателисты коллекционировали только гашеные экземпляры марок. С чистыми, которые можно было купить на почте, исчезал элемент поиска. Не случайно собиратели называли себя «охотниками за знаками оплаты». Нужно было выследить и добыть трофей.
Дух поисков, приключений, творчества сочетается в филателии с научным началом. Креативность проявляется во вкусе и выборе коллекционеров (и в создании марок несуществующих стран — произведений мейл-арт). Научность — в изучении и систематизации накопленных сокровищ. В этом смысле каждый филателист — это географ, историк, социолог и культуролог в одном лице.
Почтовые марки изобрели в 1840 году в Великобритании для подтверждения предоплаты почтовых услуг. Первую марку в народе называли «Пенни Блэк». Почти сразу они стали объектом коллекционирования. Художественные изображения на марках и их разнообразие придавали утилитарной почтовой продукции ауру раритетов.
В 1864 году вошли в оборот понятия «филателия» и «филателист» (от греческого φιλέω — «люблю» и τέλος — «сбор, пошлина»). Их ввёл французский коллекционер Жорж Эрпен. Прежние названия явления — «тимброфилия» и «тимбрология» (от франц. timbre — «марка») — уже не звучали. В те же годы появились первые «профильные» общества и журналы.
В России такие общества возникли в 1883 году, сначала как секции Дрезденского международного филателистического общества. Через пять лет была создана Московская организация филателистов. К концу века специализированные кружки действовали уже не только в Санкт-Петербурге и Москве, но и в Риге, Киеве, Гельсингфорсе, Варшаве, Одессе. Русские коллекционеры входили в «Международный союз собирателей земских марок для обмена и покупки».
Дореволюционные коллекционеры не были изолированы от зарубежных коллег. Напротив, шёл интенсивный международный обмен. Было известно, что российский подданный — основатель отечественных секций Дрезденского международного филателистического общества Фридрих (Федор) Брейтфус — обладал одной из лучших в мире коллекцией марок.
Членство в филателистических обществах было платным и предполагало «элитарность». Тем самым собирательство марок наделялось неким инициационным и конспирологическим пафосом.
Любопытно, что некоторые отечественные профильные журналы (например, «Филателия» и «Российский журнал коллекционеров и собирателей») просуществовали до середины 1918 года. А вот дальше начала складываться советская филателия — гораздо более изолированная и герметичная.
После революции почтовая служба была реорганизована, а деятельность коллекционеров — взята под контроль. В 1921 году государство монополизировало обмен марками с иностранными филателистами и их продажу (нарушение преследовалось по статье 136 Уголовного кодекса РСФСР). Появились и государственные регуляторы коллекционирования: Организация уполномоченного по филателии и бонам (ОУФБ) во главе с профессиональным революционером и известным коллекционером Фёдором Чучиным и Российское бюро филателии (РБФ). Позже к ним добавились Филателистический Интернационал (1924), Советская филателистическая ассоциация и Всесоюзное общество филателистов.
Именно Фёдора Чучина нередко называют организатором государственной филателии. С 1922 по 1932 год издавался основанный им всесоюзный журнал «Советский коллекционер» (изначально — «Советский филателист»). По инициативе Чучина зимой 1924–1925 годов в Москве прошла «Всесоюзная выставка по филателии и бонам» — первая большая выставка в СССР о марках.
Заметим, что эта экспозиция времён НЭПа демонстрировала частные собрания известных коллекционеров, в которых было много марок дореволюционной России и зарубежных стран. Однако уже на следующей выставке в Москве в декабре 1932 года состав коллекций был другим, а представлял их Народный комиссариат связи СССР.
За восемь лет между выставками страна сильно изменилась — НЭП свернули, к власти пришел Сталин. На экспозиции 1932 года лидировали уже не «капиталистические», а советские знаки почтовой оплаты. К тому времени они стали важным средством пропаганды. На фоне идеологического изоляционизма государство стремилось вытеснить зарубежные марки из кругозора советского собирателя.
По словам культуролога, исследователя соцреализма Евгения Добренко, аллегории первых послереволюционных лет («Освобожденный пролетарий» — на первой советской марке 1921 года, «Эмблемы рабочего труда». «Эмблемы крестьянского труда», «Рабочий», «Жнец») и промышленные лозунги (например, «За индустриализацию СССР») постепенно вытесняются коммеморативными изображениями (таковы уже марки памяти Ленина 1924 года).
Главной темой марок становятся важные советские — в основном, столичные — проекты: первая очередь Московского метрополитена, первый Всесоюзный съезд архитекторов, Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (впоследствии — ВДНХ). В пору Большого террора и сразу после него, в 1938–1939 годах, выходят помпезные курортные серии: «Виды Крыма и Кавказа» с ландшафтами Ялты, Алупки, Гурзуфа, Сухуми, Кисловодска. Однако это не южные пейзажи как таковые, а всё та же парадная витрина — продолжение павильонов ВДНХ. «Обширная география СССР сохраняет свою периферию только в практике почтовых пересылок», — добавляет Константин Богданов.
Параллельно, в конце 1930-х, многие собиратели марок — как ведущие, так и рядовые — попали под репрессии. «В чаду инициированной властями шпиономании, доносов и арестов организации, поддерживавшие зарубежные связи, попадали под подозрение одними из первых, — пишет исследователь. — Так было с обществом эсперантистов, та же участь постигла Советскую филателистическую ассоциацию и Всесоюзное общество филателистов <...>».
С 1922 по 1938 год обмен марками с заграничными коллекционерами был официально разрешен при условии оплаты специального почтового сбора и регистрации в книгах учёта (в пунктах приёма обменной корреспонденции). Но после того, как в 1938 году подобная корреспонденция была запрещена, эти регистрационные записи стали для сотрудников НКВД путеводителем в поисках очередных «врагов народа».
Американский историк Джонатан Грант показал, что репрессии, обрушившиеся на советских филателистов, как правило, исходили от партийных функционеров среднего звена. Те усматривали в коллекционировании почтовых марок необъяснимую деятельность. А подозрения, что коллекционеры занимаются спекуляцией, усиливались тем, что приобретение и обмен марками расценивались извне как напоминание о частном предпринимательстве, а также о запрещённых в СССР операциях с иностранной валютой.
В таком контексте невинное хобби сразу оказывалось опасным, а аргументы филателистов относительно идеологической лояльности и общественной пользы от коллекционирования (оно служит пропаганде) — неубедительными. И даже ссылка на Маркса и Энгельса не работала, хотя второй помогал дочери первого собирать марки.
Константин Богданов разделяет мнение Гранта, связывающего драмы советской филателии конца 1930-х годов с усилением контроля над общественными организациями и с нагнетанием политической и социальной конспирологии. Последняя, как известно, обосновывалась постулатом Сталина об усилении классовой борьбы и внешней угрозы по мере построения в СССР социализма.
Однако нужно заметить, что Джонатан Грант обходит знаковую роль в этом контроле тех социальных потребностей, которые связаны со сферой досуга и трудно объяснимых для власти эмоций. Страсть к маркам не вписывалась во всеобщие коллективистские ценности. В случае с филателистами декларируемое единство советского общества давало сбой, а апелляция к политическому единомыслию не спасала коллекционеров от конспирологических подозрений в «инаковости».
В итоге перед войной все филателистические организации в стране прекратили работу. Филателия представала возможной как средство просвещения, но требовала контроля — как зона социального риска, связанного со спекуляцией.
В период хрущёвской идеологической либерализации филателия, как и сфера культуры в целом, начала возрождаться и открываться миру. Знаковым стал, в частности, IV Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве в 1957 году — вновь оказалось возможным общение с иностранцами. Тогда же решили создать Московское городское общество коллекционеров, включавшее и филателистов. В марте 1966 года было организовано Всесоюзное общество филателистов (ВОФ), а спустя несколько месяцев начал печататься журнал «Филателия СССР», который в итоге даже пережил развал страны.
В 1950–1970-х годах марки рассматривались как иллюстрации счастливой советской жизни. Их тематика хотя и варьировалась, но в целом оставалась верна пропаганде. Множество марок были посвящены классикам марксизма-ленинизма, партийным деятелям, героям революции, Гражданской и Великой отечественной войны. Знаки почтовой оплаты рассказывали о съездах КПСС, достижениях советской промышленности и науки, успехах в спорте, дружбе советских народов, сотрудничестве с социалистическими странами. С 1961 года марки воспевали и космический прорыв СССР.
События мировой науки и культуры также периодически изображались на марках. Среди персонажей были учёные и поэты: Карл Линней, Николай Коперник, Уильям Блейк, Генри Лонгфелло, Хафиз Ширази. Но на фоне советской истории вся остальная презентовалась как «плюсквамперфект», история далёкого прошлого.
Одновременно с прогрессирующей идеологизацией советских почтовых марок и окончательно захлопнувшегося после Великой Отечественной войны «железного занавеса», филателия, в особенности дореволюционные и иностранные марки, — стали новым окном в мир для простых граждан СССР. А сами коллекционеры превратились в путешественников-исследователей, преодолевающих границы и время. Даже непосвящённые, открывая альбом с марками, могли ощутить себя одновременно на разных континентах и в разных эпохах. В этом смысле филателия — часть travelling culture, со встроенным в неё космополитизмом и перемещениями по всему свету (пусть и мысленными).
В советском обществе путешествия «без границ» были затруднены, но что может ограничивать воображение? Такое мысленное странствие совершают, например, читатели знаменитого стихотворения Самуила Маршака «Почта» (1927). Его герой (речь о знаменитом писателе Борисе Житкове — привилегированном человеке, да ещё и жившем в гораздо более свободные годы) путешествует по свету, а отправленное ему вослед письмо летит в Ленинград, оттуда в Берлин, затем в Лондон, потом в Бразилию, но достигает адресата, лишь когда тот снова возвращается в Ленинград. В 1929 году по этому стихотворению Михаил Цехановский сделал одноименный мультфильм, который стал первым советским мультфильмом для массового проката.
А уже в 1960-е десятки тысяч советских тружеников, служащих и представителей интеллигенции совершали похожие умозрительные путешествия, перелистывая альбомы и кляссеры с марками. Ещё одна отдушина, наравне с дефицитными приключенческими книгами из библиотеки или редкими сеансами зарубежного кино.
И всё же, хотя страсть к путешествиям разделяли многие, но одержимость марками понимал далеко не каждый. В массовом сознании, народной «социологии» и «антропологии» коллекционеры нередко представлялись маргиналами. Константин Богданов подчёркивает: «В глазах нефилателистического окружения филателисты привычно рисуются сектантами и эскапистами, демонстрирующими свою непреодолённую инфантильность — достаточно проявляющуюся в конфликте или, по меньшей мере, несовпадении, с одной стороны, ”само собой разумеющихся” (и потому общеобязательных) социальных прав и обязанностей, а с другой — системы ценностей, выделяющей филателистов в обособленное социальное и эмоциональное сообщество».
Такое сочетание эскапизма и «чуждых» ценностей показано на примере заглавного героя лирической комедии «Карьера Димы Горина» (1961) режиссёров Фрунзе Довлатяна и Льва Мирского. Диму играет Александр Демьяненко (исполнитель роли Шурика в комедиях Леонида Гайдая). С одной стороны, типажи Димы и Шурика похожи, с другой — Горин явно «очень отдельный» персонаж, индивидуалист (в отличие от совершенно советского, нечужеродного Шурика).
Дима Горин работает заместителем заведующего в сберегательной кассе и готовится занять место начальника. Он «очкарик», аккуратист, не комсомолец, зато филателист, причём любитель иностранных марок, — в общем, «чуждый элемент». Однако всё у Димы закончится замечательно — полным перевоспитанием. По долгу службы он окажется в тайге, познакомится со строительной бригадой, влюбится в монтажницу и захочет стать простым строителем. И даже под сенью новой линии электропередач вступит в комсомол. Чего ещё желать от жизни?
Но путь собирателя марок мог выглядеть и иначе. Художник и писатель Борис Кисин в книге «Страна Филателия» интерпретировал изображение коллекционера марок на картине российско-итальянского художника Григория Шилтьяна ради объяснения, каким не должен быть советский филателист: «<...> Неубранная, захламлённая комната. <...> Усталые руки, потухший взор. В жизни осталась одна привязанность — марки <...>». Эта капиталистическая версия собирательства, по Кисину, чужда советским людям. «Марки не средство ухода от мира, а помощь в его познании, — поясняет он. — Мы собираем марки <...>, чтобы жить более полно, более радостно, с большей пользой для себя и для других». Симптоматично, что Кисин — сам заядлый филателист — пытается «оправдать» любовь к маркам, вписать своих единомышленников в «правильную» повестку дня.
«Неформатность» филателистов связывалась с ещё одним моментом — их «инфантильностью». Считалось, что коллекционирование марок простительно школьникам. Для взрослых же это уже странность: как будто собиратель коллекции остановился на полпути в своей социализации.
И хотя были примеры знаменитых и притом совершенно советских людей, коллекционировавших марки (композитор Дмитрий Кабалевский, актёр Михаил Жаров, чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов и пр.), но общую массу филателистов это, как ни странно, не оправдывало. Их «индивидуалистическое» увлечение не вписывалось в коллективистские ценности.
Константин Богданов вспоминает, насколько «отдельными» иногда казались любители марок: «По своим личным наблюдениям — тогдашнего подростка, еженедельно посещавшего в 1977–1979 году встречи филателистов в ДК имени Володарского (Санкт-Петербург, набережная Мойки <...>), могу утверждать, что из собиравшихся там 80–150 коллекционеров подавляющее большинство собирало марки, тематически оппонировавшие идеологическим рекомендациям журнала “Филателия СССР”. <...> Всё, что этим рекомендациям соответствовало, как раз-таки не попадало в орбиту коллективного спроса и предложения: кто-то собирал фауну, кто-то флору, кто-то немецкие марки эпохи нацизма, кто-то марки с портретами Наполеона и Жозефины».
Среди коллекционеров, встречавшихся в Доме культуры, преобладали пожилые мужчины. По-видимому, собирать коллекции они начали тогда, когда тому способствовала оттепель — идеологическая либерализация конца 1950-х – начала 1960-х годов. Тематика коллекций, по словам исследователя, демонстрировала «определённую фронду к текущей рутине советской пропаганды»: нюансы исторического прошлого и аполитичная экзотика флоры и фауны «разнообразили общепринятую информацию о мире».
Как и любое коллекционирование, колеблющееся между рациональностью и страстью, история филателии не лишена курьёзов. Иногда кажется, что собиратели готовы изучать марки на микроскопическом уровне. Для них значима каждая деталь: опечатки, нюансы цвета и перфорации экземпляра. Всё это влияет на ценность и стоимость марки. Дотошность коллекционеров не слишком менялась в зависимости от эпохи. Разве что советские филателисты непревзойденно умели читать между строк.
Дореволюционные эксперты демонстрировали свой профессионализм. Так, в журнале «Филателия» за 1915 год рассказывалось о работе, проделанной одним из энтузиастов. Пересмотрев более ста тысяч семикопеечных марок выпуска 1883 года, он гордо сообщал, что «найдя несколько марок со сдвинутым фоном, затем марки без внутренней рамки», также нашёл единственный экземпляр, где после слов «коп(ейка)» напечатана «одна точка вместо двух». В нескольких номерах журнала вышло обширное исследование русских марок первого выпуска, где детальная реконструкция обстоятельств их появления дополнялась экспертизой различий их форм, оттенков цвета, водяных знаков и пр.
Советские филателисты были внимательны и к другим деталям. В марках так или иначе отражались политические и исторические нюансы, нарушавшие идеологическую гармонию власти.
Специалисты заметили, что в «Иллюстрированном альбоме марок СССР» за 1951 год изъяты марки из большой этнографической серии 1933 года (национальности СССР), посвящённые чеченцам, евреям и крымским татарам. В каталоге отсутствовала и военная марка 1945 года с флагами союзников антигитлеровской коалиции («Да здравствует победа англо-советско-американского боевого союза!»). Двусмысленно выглядела израильская марка 1972 года с надписью на русском языке «Отпусти народ мой».
На закате Эпохи Застоя официальная филателия была полностью лояльной власти. И всё же к коллекционерам в обществе не было полного доверия. Активный обмен марками по-прежнему ассоциировался со спекуляцией и нелегальными валютными операциями.
«К концу 1980-х годов, по ходу старения советского режима, нарастающего лицемерия и цинизма во взаимоотношениях власти и общества коллекционирование марок уже едва ли не безоговорочно окрашивается связью со спекуляцией, — пишет Константин Богданов. — Относительное послабление в общении советских граждан с иностранцами в эти годы разнообразит филателистический рынок, но и придаёт ему приметы противоправного бизнеса».
Подозрения в отношении коллекционеров никуда не исчезают. Но и «отдельность» филателистов остаётся при них. Показательна криминальная драма «Беспредел» (1989) режиссера Игоря Гостева по сценарию Леонида Никитского. В «зоне» появляется несправедливо осужденный (якобы за спекуляцию почтовыми марками) молодой заключённый Виктор Мошкин по прозвищу Филателист. Он пытается противостоять бесправию и сговору администрации «зоны» с ворами в законе, которые издеваются над остальными заключёнными. В итоге Филателист гибнет, но борьбу за человеческое достоинство продолжает его товарищ. По сути, молодой герой с «говорящим» прозвищем так и остается для власти изгоем.
Советский идеологический проект был амбициозным и масштабным. Но всё, что не вписывалось в единую ценностную парадигму и противоречило приоритету общего над частным, оказывалось обречено. Недолгие времена терпимости к «инаковости» в итоге сменялись закручиванием гаек. Как бы ни ссылалась филателия на задачи пропаганды, ей не доверяли — как всему, что нарушало советскую «гомогенность».
В этом смысле история советской филателии «может служить материалом для размышлений о социальном характере таких форм времяпрепровождения, которые <...> конфликтуют с системами общепринятых социальных и психологических ценностей», подчеркивает исследователь. Опыт СССР интересен, в частности, как пример взаимоотношений власти с такими «субъектами идеологического контроля», которые ему никак не поддаются, заключает Константин Богданов.
IQ
