В «Гамлете» Театра на Таганке часто видели резкую политическую сатиру, памфлет на советскую действительность. Отчасти именно с этим смеховым, пародийным началом был связан успех постановки у зрителей. Эзопов язык спектакля был достаточно прозрачен, аудитория легко понимала его. Однако Юрий Любимов не без лукавства отрицал политическую составляющую спектакля.

На этот ловкий ответ многим хотелось возразить по Станиславскому: «Не верю!». Но исследователи дипломатично находили компромисс между разными пластами содержания спектакля. Одна из удачных трактовок принадлежит театроведу Алексею Бартошевичу.

Он отмечал, что еще в 1960-е годы по сценам кочевал «образ грозного надличного механизма, бездушной государственной машины, «Дании-тюрьмы»». «Гамлет», поставленный на Таганке в начале 1970-х годов, в пору застоя, «в один из самых... унизительных периодов послевоенной эпохи, был уроком стоического мужества, верности себе в обстоятельствах, заведомо непреодолимых, в противостоянии силам, победа над которыми невозможна».

Жизнь в «таганковской» Дании – хорошо организованная «мышья беготня, люди вполне заурядны», продолжал исследователь. Чем не намек на советскую действительность? Эту мысль Бартошевич развивает так: 

1. В Эльсиноре живут «деловито и осмотрительно». Придворные подслушивают и подсматривают, за занавесом вечно кто-то прячется. «Телохранители Клавдия привычно цепким взглядом всех обшаривают... Все завалены делом по горло».

2.  Король у Любимова непохож на привычного Клавдия – злодея и сластолюбца. У этого Клавдия сухое лицо, практический ум, трудная работа. Он почти неотличим от толпы придворных. Это убийца не по призванию, а по долгу службы. Гамлета приходится уничтожить в интересах дела.

3. В спектакле Любимова не нужно быть Гамлетом, чтобы понять, что «век вывихнут», творится абсурд. Вслед за принцем вопрос «Быть или не быть?» задают король, Полоний и Розенкранц с Гильденстерном.

Вот выдержка из сценария:

Гамлет (за занавесом)
Быть или не быть, вот в чем вопрос.
(Двор подслушивает)
Король
Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Полоний
Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Розенкранц
Быть…
Гильденстерн
Или не быть…

Ярчайший символ этой «вывихнутой» реальности — наперсник короля Полоний. «Ба, да ведь это... наш современник, - определил его образ в исполнении актера Льва Штейнрайха режиссер фильма «Отелло» Сергей Юткевич. - … В таких роговых очках, моложавый и благообразный, действует и сегодня зарубежный  хлопотун, политический интриган и сводник, порхающий между столицами и тайно устраивающий свидания президентов и диктаторов».

И все же, несмотря на все политические прочтения «Гамлета», нельзя забывать о его вечном содержании. Конфликт человека и государства включен в универсальную коллизию: человек — Судьба. Не случайно Владимир Высоцкий в интервью назвал пьесу Шекспира «бездонной».

Марксистско-ленинская молитва короля, или Хохма Смехова

Некоторые коллеги-артисты сочувствовали труппе Таганки: ей, мол, приходится произносить текст «Гамлета» в непростом переводе Бориса Пастернака. Его версия была гениальной, но, пожалуй, перенасыщенной по смыслу и тяжеловатой по ритму. Не случайно возлюбленная Маяковского Лиля Брик сострила: Пастернак сделал хороший перевод «Гамлета» «на немецкий язык»!

Актерам Театра на Таганке приходилось отбиваться от подобного «сочувствия». Когда Вениамину Смехову (исполнителю роли Клавдия) сказали, что текст молитвы (Молитва короля начинается со слов «Удушлив смрад злодейства моего. // На мне печать древнейшего проклятья: // Убийство брата...») его героя непроизносим, он парировал замечательной хохмой. Критики текста, по его словам, просто не заметили «подводных пластов» смысла в пастернаковском переводе. Так, в строках:

Скорей, колени, гнитесь! Сердца сталь,
Стань, как хрящи новорожденных, мягкой!
Все поправимо.
(Отходит в глубину и становится на колени) - 

отчетливо звучат имена партийных лидеров:

Скорей-ка, Ленин, гнитесь! Сердцем, Сталин,
Стань, как Хрущев новорожденный, мягким!