В этой работе Инглхарт обобщил содержание нескольких своих статей последних лет. В первой части он показал, как в человечестве возрастали постматериалистические ценности. Их превалирование могло наступить только тогда, когда выживание, борьба с голодом, болезнями, войнами перестали быть для населения основной заботой. Борьба за выживание требовала сильной внутригрупповой солидарности и сплоченности против чужаков (ксенофобия как условие выживания). Основным «средством производства» была земля, а ее мало, поэтому в аграрных обществах войны были игрой с нулевой суммой.
За последние десятилетия выживание перестало быть проблемой, и это открыло возможность культурных стратегий, изменивших политику и экономику. В 1970-2000 годах приверженность ценностям самовыражения сильно росла с каждой новой возрастной когортой. Демографический переход изменил отношение к высокой рождаемости, сделал возможным распространение толерантности к гомосексуальности.
Почти повсеместно уменьшилась готовность людей сражаться за свою страну. Это сдвиг мужских ролей, заметил Инглхарт: чтобы доминировать, больше не надо воевать. Это феминизация культуры.
Нынешняя ролевая модель успеха – «ботаники» Билл Гейтс и Марк Цукерберг, а не «альфа-самец».
В последние годы в развитых странах этот процесс приостановился. Он натолкнулся на растущее неравенство – стагнацию доходов у 90% населения и их рост у 10% богатых (в 1970 на долю верхнего дециля в США приходилось 34% доходов, а сейчас – 47%). Таким оказался результат экономического роста последних сорока лет. Еще выше имущественное неравенство: 0,01% американских домохозяйств владеет почти таким же богатством, как беднейшие 90%. А 400 богатейших семей обладают таким же имуществом, как 60% беднейшего населения.
Противодействие постматериалистическим ценностям было также спровоцировано реакцией на глобализацию и рост иммиграции в развитые страны. Индустриалиализация привела к снижению доходов людей, занятых в аграрном секторе, а глобализация – к падению доходов рабочих в развитых странах. Теперь продвижение новых технологий, компьютеризация приводят к стагнации доходов и тех, кто занят в сервисных секторах – журналистов, юристов, врачей, учителей.
Если пятьдесят лет назад крупнейшим работодателем в США был GM, где средняя почасовая зарплата составляла 50 долларов (в сегодняшних долларах), то сейчас работодатель №1 – Walmart с почасовой зарплатой в 8 долларов. Результат: во Франции на подъеме националистические силы, в США – популисты Трамп и Сандерс. Это результат конфликта интересов между 1% богатых, чьи доходы растут, и 99% электората со стагнирующими доходами.
Недовольный электорат до сих пор не мобилизовался на борьбу только потому, что его разделяют политические споры – например, по вопросу отношения к гомосексуальным бракам. Но коалиция, основанная на интересах 99% населения, может развернуть правительство к проведению политики, более нацеленной на повышение качества жизни, в том числе через улучшение инфраструктуры, среды, повышение качества образования, здравоохранения.
Название работы совсем не отражает ее содержания. На самом деле она показывает, что для большинства россиян выборы – не более чем карго-культ. 40% респондентов считают участие в выборах обязательным. Причем это не зависит от политической ситуации, накала предвыборной борьбы, от того, кого, когда и куда выбирают.
Обязательность участия в выборах – предзаданный комплекс. Чем меньше поселение, в котором живет человек, тем больше там людей, считающих участие в выборах священным долгом, а попытку от него уклониться – протестным поведением. Это старый советский стереотип – в нетронутом виде. Наиболее сильна эта установка в селах и у старшего поколения в городах. Выборы рассматриваются как «важная церемония, относящаяся к процессу воспроизводства властной иерархии». Следующие городские поколения скорее понимают выборы как способ заявить свою позицию.
Поэтому более чем для половины россиян основные аргументы, поддерживающие участие в выборах, – процедурные, а не содержательные (поддержка той или иной силы или кандидата). Процедурная аргументация основана на уважительном отношении к процессу выборов, его восприятии как «гражданского долга». Он не предполагает получение какой-либо информации о кандидатах. 61,6% россиян участвует в выборах потому, что это «общественный долг», и только 20,6% – чтобы поддержать какого-либо кандидата (сумма ответов составляет 139% – некоторые респонденты называли >1 мотива). Еще для 6,9% выборы – семейное мероприятие, 3,5% «начальство заставило, 3,4% «не хотелось быть хуже других». Еще 2,5% привлечены на избирательные участки «хорошей атмосферой, музыкой».
Единственной переменной, влияющей на мотивационную структуру избирателя, является размер населенного пункта. Происходящее на самих выборах у большинства вызывает чувство оптимизма, воодушевление.
Люди даже не задумываются о том, кому отдают власть, – они просто участвуют в карнавале.
Бюрократия, разумеется, заинтересована сохранять этот стереотип как можно дольше. Рациональная гражданская культура широко представлена лишь в столицах.
За последние четверть века неравенство по Gini и до, и после налогов в странах G-7 заметно выросло. Во Франции дома, которые сорок лет назад могла себе позволить семья из среднего класса с одним работающим, сейчас в состоянии купить семья из среднего класса, где работают двое. Семья из среднего класса, где работает один, покупает себе дома, которые сорок лет назад покупали рабочие, а те не могут позволить себе покупку дома.
Каких трудовых затрат достаточно для разного рода покупок – это показывает индекс LLER (Labor-labor exchange rate). Например, допустим, что один работник делает 4 чайника, а второй – 4 кофейника в час. Если часовой зарплаты первого хватает на покупку 2 кофейников, а второго – 2 чайников, то LLER в данном случае равняется 50%. Изменение этого коэффициента воспринимается как несправедливость (если 25 лет спустя почасовой зарплаты каждого из этих работников хватает лишь на покупку трех предметов). Починка машины в автосервисе, пишет Тангиян, стоит ему 40 евро за час работы мастера, в то время как мастер получает 20 евро в час. Починка машины мастера в его мастерской стоила бы ему двух часов работы: LLER составляет 50%. В 1990 году это соотношение составило бы 60% (сервис брал с клиентов 25 евро в час, а мастеру платил 15 евро).
В последние 25 лет средняя почасовая оплата и инфляция росли в США примерно одним темпом. Но весь доход от повышения производительности труда достался не работникам, а собственникам и менеджерам. За этот период LLER в отношении к потребительской инфляции в США снизился на 24%, в Японии – на 23%, в Германии – на 17%, в Италии, Великобритании и Франции – на 5-8%.
Еще более сильным оказалось снижение LLER в отношении к ценам на жилье. Это объясняется тем, что в строительстве производительность труда росла намного медленнее, чем в промышленности. По сути, это означает, что в 2015 г. в США промышленным работникам не оплачивают (в сравнении с 1990 г.) 30-33% рабочего времени, в Японии – 23-28%, в Европе – чуть меньше. Наибольшей девальвация труда оказалась в США.
Социальная мобильность – показатель изменения положения индивида в обществе. Их можно зафиксировать объективными показателями, но они воспринимаются по-разному: «кто-то посчитает, что достиг существенного продвижения, другой решит, что мог бы достичь большего, но ему помешали, а третий не заметит никаких реальных изменений».
Чтобы выяснить, как расходятся объективные и субъективные измерения социальной мобильности, Монусова проанализировала данные по 37 странам, рассчитав объективные и субъективные индексы социальной мобильности. Первый измерялся по сопоставлению профессиональной группы, к которой принадлежат отец и сын (11 групп, учитывающих квалификацию, отношение к собственности, профессионализм и т.д.), а второй – по субъективной оценке по десятибалльной шкале.
Относительно высокая объективная мобильность оказалась характерна для жителей Кипра, Норвегии, Кореи, Польши, Швейцарии, Италии, Финляндии, Испании, Украины. Низкая – для Израиля, Аргентины, Турции, США (Россия в начале второй половины списка). Но индивид может не заметить своего продвижения вверх или посчитать его недостаточным.
Высокая субъективная мобильность отмечена в Финляндии, Кипре, Норвегии, Швейцарии, Германии, Франции; самая низкая – в России, Украине, Турции, других постсоциалистических странах. В большинстве стран большее число респондентов занижает свое продвижение вверх. В скандинавских странах и США люди оценивают свое движение вверх позитивно, видя его там, где его, возможно, и нет.
В постсоциалистических странах, наоборот, население недооценивает рост своего социального статуса. Расхождение объективных и субъективных оценок Монусова объясняет тем, что люди считают экономическое и технологическое развитие «естественным фоном», учитывая в изменении статуса только те сдвиги, которые обусловлены их личными достижениями.
Большая часть населения (62%) живет в селах, поселках и малых городах – среде, образующей зону хронической социальной депрессии, стагнации, социальной аномии. У 70% вообще нет сбережений, ¾ живет от зарплаты до зарплаты. При таком положении дел не возникают новые формы общественной солидарности, долгосрочного планирования жизни, борьбы за улучшение жизни.
Низкая мобильность населения (52-54% живут там, где родились) указывает на наличие серьезных барьеров на пути рыночной экономики: у большинства нет ресурсов для перемещения туда, где возможно повышение качества жизни.
Класс предпринимателей не превышает 4-7% и формируется крайне медленно. Растет удельный вес чиновничества, административного персонала, полицейских и охранных структур. Отсутствие социальных и коммуникативных посредников объясняет незначимость маркеров социального положения, барьеров между статусами. Элита в культурном и символическом плане не значима, это объясняет ориентацию на «среднего человека», «единую Россию».
Общество в целом не ориентировано на повышающую мобильность, его стратегия – «быть не хуже, чем все». Социальная аморфность позволяет власти устанавливать иерархический порядок господства и подчинения. Это следствие одномерности советской системы стратификации. Доминирование массовых ориентаций на социальную середину предполагает жизненные стратегии пассивной адаптации, императивы и нормы социального выживания, блокирует потенциал развития общества.
Средние российские компании, располагающие влиянием на региональном уровне (по их собственной оценке), показывают лучшие финансовые результаты в сравнении с обычными фирмами, но подвержены рискам. Прибыль и денежный запас влиятельных компаний выше. В то же время они чаще прибегают к банковским кредитам, а их активы растут вдвое медленнее (доходы – на 40%). Это значит, что их высокая прибыль идет не на развитие, а на выплаты акционерам и политикам.
С началом финансового кризиса в 2008 года вероятность стать банкротами у влиятельных фирм выше, чем у «обычных». Их модель развития делает их неустойчивыми к внешним шокам в ситуации, когда дружественные политики не могут оказать поддержку.
Исследование продолжает тему, начатую в докладе, сделанном теми же авторами на апрельской конференции в 2015 году (дайджест работы см. здесь).
Изучив типы гордости своей страной, авторы задались вопросом, имеет она эгоистическую или альтруистическую природу. Естественно было бы ожидать первого: в основе национального самосознания лежит эгоизм, переносимый с индивидуального на групповой уровень. Другая традиция рассматривает национальную идентичность как построенную на чувстве солидарности: здесь акцентируется не готовность жертвовать интересами других наций ради успеха собственной, а готовность жертвовать личными интересами ради успеха соотечественников.
Национальная идентичность эффективно мотивирует людей к самопожертвованию. Данные ESS показали, что гордость положительно коррелирует с ценностями заботы о других, а с ценностями самоутверждения – отрицательно. В нашей ситуации гордость своей страной – антипод эгоистических ценностей.
В отличие от кризисов 1998 и 2008 годов, власти, несмотря на внешний шок, не пытаются сохранить неизменными макроэкономические параметры, а следуют совершенно иному подходу – как можно быстрее перейти к новому равновесию. Об этом свидетельствует политика ЦБ (сохранение инфляционного таргетирования, плавающий курс, высокие процентные ставки) и правительства (антикризисный пакет невелик, бюджетная политика ориентирована на долгосрочную сбалансированность – расходы сокращаются). Но адаптация еще далека от завершения. В 2015 году нефть стоит примерно на 20 долларов меньше, чем в 2005 году, а физический объем ВВП выше на 26%. При этом реальные зарплаты превышают уровень 2005 года на 61%, а расходы бюджетной системы – на 74%. Впереди адаптация.
По оценке ЭЭГ, бюджетные расходы придется снизить на 4-4,5% ВВП.
Авторы исследования попытались выяснить, какой эффект оказывала военная служба на здоровье и привычки «срочников».
В 1945-1985 годах СССР имел самую большую армию в мире – в ней служили 4-5 млн человек. Уменьшение армии началось только при Горбачеве. В 1950-1980-е годы через армию прошли 80% мужчин призывного возраста, а в 2000-е годы – 30%. Армия оказывала существенное влияние на здоровье, потребление крепкого алкоголя и курение (оно в советской армии субсидировалось – каждый получал на руки по десять сигарет в день бесплатно). Призванные на срочную службу чаще болели гепатитом и туберкулезом, получали хронические заболевания печени и легких. Похожие эффекты выявлены при изучении американских ветеранов войны во Вьетнаме.
Роскошь – это излишество, демонстративное потребление сверхценных и дефицитных предметов, не являющихся необходимыми. В рассматриваемое время советское общество было сильно стратифицировано: военная и послевоенная разруха отбросила большинство к границе физического выживания. На этом фоне роскошью казалось даже то, что не было бы ею в другой ситуации (хлеб без ограничений, салат из огурцов и помидоров).
Никанорова исследует потребление элит по архиву Комитета партийного контроля, расследовавшего девиантные деяния членов партии (и одновременно укрывавшего их от общей судебной системы).
Неравенство воспринималось болезненно. В одной из анонимок в 1943 году обвинялась супруга зампреда саратовского облисполкома, которая в полном народа магазине заявляла, что ее дети пьют молоко только с шоколадом, и что плоха хозяйка, не имеющая запасов варенья. Анонимка на директора завода в Куйбышеве (Самара, 1944): рабочие голодают, ищут пищу в помойках, а у него при заводе ресторан, где часто устраивают банкеты. Один из таких банкетов описывает в объяснении госконтролю председатель промартели (1946): заливные и жареные поросята, баранина во всех видах, много тортов... Деньги на устройство банкетов часто добывались нелегально, а сами они были формой коррумпирования партийного руководства.
Еще в докладе описываются жилищные излишества советских начальников – материализованная мечта о комфорте, с бассейнами, бильярдом, оранжереями и обязательно за глухой высокой стеной.
Визовые ограничения – мощный импортный барьер. Они на 26-40%снижают объемы экспорта товаров, купля-продажа которых связана с установлением отношений между продавцом и покупателем.
Этот вывод противоречит интуиции: денежные издержки на получение виз не слишком велики. Дело скорее в немонетарных рисках: в визе могут отказать или выдать ее позже необходимого срока. Поэтому на экспорт сырья или массовых товаров визы влияния не оказывают. Товары, связанные с установлением отношений, до определенной степени уникальны – не продаются на биржах, имеют сложный механизм ценообразования. Продавцу трудно добраться до покупателя – и объемы экспорта в защищенную визами страну сокращаются.
Поворот к Китаю усиливает важность китайской политики для развития востока России. В Китае реализуется план создания экологической цивилизации. На первом месте теперь не темпы экономического роста, а эффективность использования природных ресурсов, повышение качества жизни населения.
Восточные регионы активно вывозят в Китай древесину, но это экономически неэффективно. Теперь рубки леса в Китае сокращаются в связи с его экологической политикой, что может увеличить спрос на древесину из России. Это экологически опасно. Совместные проекты – не выход.
Глазырина анализирует реализацию проекта создания Амазарского целлюлозного завода в Забайкалье. Запуск проекта грозит катастрофическим истощением лесного фонда края.
Трансграничная ассиметрия сохраняет сырьевой профиль восточных регионов России и грозит ухудшением экологической ситуации, в то время как Китай выходит в глобальное пространство с новой идеологией, которой не откажешь в амбициозности и креативности.
В докладе Ирины Забелиной и Екатерины Клевакиной на сходную тему показывается, что за последние десять лет секторальная структура экономики пограничных с Китаем российских территорий ухудшилась, а китайских приграничных территорий – улучшилась.
Борис Грозовский