• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Предательский удар

Как судили коллаборационистов в Советском Союзе

©ISTOCK

Судебные процессы в СССР над пособниками нацистов — малоизученная и отчасти табуированная тема. Слишком велика историческая травма, связанная со Второй мировой, да и информации недостаточно. Дела были засекречены, судебные процессы шли в закрытом режиме. Ирина Махалова рассказала IQ.HSE о результатах исследования послевоенных судов над коллаборационистами. 

Архив преступлений

Закрытые суды, острый и долго замалчиваемый вопрос, отсутствие полной информации — изучать кейсы сотрудничества советских граждан с оккупантами непросто. Сколько таких преступников было поймано и осуждено за почти полвека — с середины войны до распада СССР, неизвестно. Сколько скрылись и избежали суда — тоже сложно подсчитать. В России эти дела до сих пор недоступны для исследователей. Существующие публикации о пособничестве нацистам сильно идеологизированы и содержат мало аналитики как таковой. В итоге мифов по теме много, а объективных материалов — дефицит.

В западной историографии в контексте изучения истории Холокоста уже сложилось целое направление — perpetrator studies, в рамках которого изучается, в частности, коллаборационизм. Понятие «perpetrator studies» включало исследования поведения и мотивации нацистских преступников. Со временем оно расширилось до изучения преступников в целом. В рамках perpetrator studies изучаются, например, те, кто осуществлял Большой Террор, либо же сотрудничавшие с нацистским оккупационным режимом советские граждане. Так или иначе, пока в отечественной историографии этот вопрос изучен мало.

Студенты Школы исторических наук Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, участники научно-учебной группы «Soviet Digital Archives Data Investigation Methodology Group» полгода изучали копии судебных дел над коллаборационистами из архива Службы Безопасности Украины. Они обработали в общей сложности 220 тысяч архивных листов, представленных в виде копий в архиве Мемориального Музея Холокоста в Вашингтоне (США).

«Это один из немногих источников, в которых коллаборационисты говорят от первого лица. Это дает уникальную возможность изучить перспективу не жертв, а преступников», — поясняет участница группы, автор диссертационной работы о коллаборационизме, Ирина Махалова.

В 1990-е годы музей получил копии судебных дел против пособников нацизма из Украины, Крыма, Молдавии и прибалтийских республик. Сегодня эти документы находятся в открытом доступе. Дела по Молдавии и прибалтийским республикам в выборку проекта «Soviet Digital Archives Data Investigation Methodology Group» не входят, поскольку представлены в архиве на микрофильмах.

Работники архива музея ставили цель собрать документы по истории Холокоста и, соответственно, выделяли для своей коллекции те дела, которые свидетельствовали о преследовании и уничтожении евреев. Однако анализ показал, что не все дела относятся к Холокосту. Таковы, например, дела против крымских татар. Их рекрутировали для выполнения других функций – борьбы против партизан. 

Варианты пособничества

Исследователи выделили разные виды коллаборационизма. Форма кооперации нередко варьировалась в зависимости от оккупированного региона, но можно выделить и ряд функций, которые характерны для коллаборационистов всех оккупированных советский территорий. «Указанный тип пособничества традиционно называют военным, поскольку он подразумевал участие в боевых действиях в рядах немецкой армии, — рассказывает Ирина Махалова. — В коллекции из архива Мемориального Музея Холокоста чаще всего встречаются полицейские, в функции которых входила охрана населенных пунктов от партизан, поддержание «порядка» на оккупированных территориях (например, соблюдение комендантского часа). Нередко они должны были охранять гетто или лагеря для военнопленных и конвоировать заключенных к местам массового уничтожения».

Административный коллаборационизм подразумевал выполнение функций старосты или бургомистра. «Такие дела тоже не редкость в нашей коллекции, — уточняет исследовательница. — Пособники должны были собирать продовольственный налог с населения, распоряжаться имуществом, оставшимся после эвакуировавшихся или расстрелянных советских граждан».

Реже всего встречается сотрудничество экономического характера (есть, например, дело председателя колхоза, который усердно выполнял работу для оккупантов) и в области пропаганды (работа в периодическом издании, распространявшем нацистскую идеологию).

Первый открытый суд над нацистами

«После освобождения советских территорий, которые находились в годы Второй мировой войны под нацистской оккупацией, начали выявлять нацистских преступников и коллаборационистов из числа местного населения, — рассказывает автор работы. — Наиболее крупные из них были осуждены публично, что получило широкое освещение в периодической печати тех лет».

На первом процессе, проведенном в июле 1943 года в Краснодаре (он был под оккупацией в течение полугода), одиннадцать советских граждан обвинялись в активном пособничестве нацистскому оккупационному режиму. Это были мужчины, участвовавшие в преследовании и уничтожении советского гражданского населения. «Они организовывали облавы и аресты, способствовали уничтожению людей в «душегубках» (нем. Gaswagen), пытали арестованных», — поясняет исследовательница.

Хотя нацистский режим систематически преследовал евреев на советских оккупированных территориях (около 3 тысяч евреев Краснодара стали первыми жертвами нового режима), ничего о Холокосте на суде сказано не было. Речь шла лишь о мирных советских гражданах. Трое из одиннадцати коллаборационистов получили 20 лет исправительно-трудовых лагерей. Остальные — публично повешены.

Второй процесс прошел в Харькове в декабре 1943 года. На нем были выдвинуты обвинения против трех немцев и одного коллаборациониста. «Процесс широко освещался не только в советской, но и в зарубежной прессе, а иностранные журналисты получили право присутствовать в зале суда в последний день», — уточняет Ирина Махалова. Именно этот процесс принято считать первым в мире открытым судебным процессом против нацистских преступников. 

Портрет преступника

Большинство из тех, кто согласился сотрудничать с нацистами, были осуждены в ходе закрытых судебных процессов. Они начались тогда же, в 1943 году, и продолжались до конца существования советского государства, то есть почти полвека.

«Среди историков нет единого мнения о количестве советских граждан, которые сотрудничали с нацистским оккупационным режимом в период Второй мировой войны, — говорит исследовательница. — Называемые учеными цифры варьируются от 1 до 1,6 млн человек (здесь можно сослаться на работы историка Евгения Кринко). По подсчетам Марка Эделе (Мельбурнский университет), половину (51%) от общего числа коллаборационистов составляли русские. При этом имеются в виду военный коллаборационизм и сотрудничество в административной и прочих сферах на оккупированных территориях».

По данным немецкого историка Тани Пентер, между 1943 и 1953 годами около 320 тысяч человек предстали перед советским судом как предатели, сотрудничавшие с оккупантами. На основе полученных копий анкет осужденных студенты создают базу данных. Сейчас она содержит анкеты 955 человек.

В выборке есть представители разных национальностей, но большинство — украинцы, говорит исследовательница. Это обусловлено тем, что в выборку вошли документы из украинского архива, которые содержат судебные дела лишь тех, кто сотрудничал с нацистским оккупационным режимом на территории тогдашней Украинской ССР и Крыма.

Изученные документы полностью разрушают советский миф о том, что с оккупационным режимом сотрудничали исключительно жертвы репрессий, деклассированные элементы и бывшие кулаки, отмечает Ирина Махалова. Большинство коллаборационистов в выборке происходят из небогатых крестьян. Около трети (31%) были до войны городскими жителями.

«Если представить социальный портрет среднестатистического коллаборациониста, то это будет выходец из села, родившийся в семье крестьянина-бедняка, — отмечает автор работы. — Большинству из них было от 25 до 35 лет, многие были женаты и имели детей к началу войны. Помимо прочего, из анкет можно узнать о том, где находились родственники подсудимого. Так, например, встречались случаи, когда брат или сын подсудимого оказывался солдатом Красной армии. Подобные расколы в семье в годы Второй мировой войны не редкость».

Без срока давности

Примерно половина всех дел из выборки приходится на 1943–1945 годы. Чем больше времени проходило со времен войны, тем меньше людей представало перед советским судом за свою деятельность в военные годы.

 «Ранние дела состояли из анкеты осужденного, протоколов допросов осужденного, показаний свидетелей, обвинительного заключения и протокола судебного заседания, — говорит Ирина Махалова. — Во время более поздних судебных процессов к этому добавились очные ставки, процедура опознания, судебно-следственные эксперименты (есть фото с мест совершения преступлений)».

 Для ранних дел характерно пять — десять свидетелей. Для дел 1950–1980-х годов их число могло доходить до нескольких десятков, а само дело иногда занимало несколько тысяч листов.
 В период войны следствие длилось несколько месяцев: найти и наказать преступников нужно было как можно быстрее. В более позднее время (например, в 1960-е годы) следствие могло продолжаться два-три года, детали преступления становились яснее.
 В ряде случаев подсудимым выносили более суровые приговоры в 1960-1970-е годы, в то время как в конце 1940-х годов они получали относительно мягкое наказание, подчеркивает исследовательница.

Примером может служить дело охранников концентрационного лагеря «Красный», самого крупного лагеря в Крыму в период нацистской оккупации. Некоторых из них судили дважды — в 1946 году и в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Изначально они получили по десять лет за то, что охраняли заключенных лагеря и конвоировали их на работу. После пребывания в исправительно-трудовых лагерях эти люди зажили обычной жизнью. Однако позднее вскрылись новые обстоятельства дела. Они позволили заявить, что «охранники конвоировали заключенных не только на работу, но и к местам массовых экзекуций», говорит Махалова. Эти люди лично расстреливали узников в ночь ликвидации лагеря. В итоге некоторых из них в начале 1970-х годов приговорили к расстрелу. 

Меры пресечения

Сразу после войны чаще судили тех, кто совершил преступление в том же месте, где проживал до войны (например, старосты, полицейские). Поймать этих коллаборационистов было намного проще: население доносило на ненавистного полицейского, который проводил репрессии. Тех же, кто возвращался после войны в населенные пункты, где не работал на немцев, арестовать было сложнее.

Степень вовлеченности в преступления непосредственно влияла на срок пребывания в исправительно-трудовых лагерях. «Подсудимые, представленные в нашей базе, получали, как правило, от десяти до 25 лет исправительно-трудовых лагерей, либо — в особых случаях — смертный приговор, — рассказывает автор работы. — Десять-пятнадцать лет обычно давали тем, кто не участвовал в уничтожении гражданского населения и не был уличен в убийстве партизан». Если же полицейского или бургомистра обвиняли в способствовании убийству мирного населения или в прямом участии, то мера наказания варьировалась от 20-25 лет до смертной казни. «22,3% осужденных из нашей выборки были приговорены к смертной казни, — уточняет исследовательница. — Это довольно высокий показатель».

Групповые преступления

Дела могли быть заведены как на одного человека, так и на группу коллаборационистов. Так, самый большой кейс этой коллекции — дело 30 крымских татар, членов добровольческого батальона, который боролся с местными партизанами.

Часть коллекции послевоенных судов посвящена людям, которые прошли обучение в известном лагере СС «Травники». Это был концлагерь с тренировочной деятельностью вблизи одноименной деревни в Польше.

«Ученики» для этого лагеря отбирались из числа военнопленных. Им предстояло внести вклад в осуществление «окончательного решения еврейского вопроса» на территории Генерал-Губернаторства (Польша). Первый набор среди военнопленных был произведен в начале сентября 1941 года. «После обучения эти люди были задействованы в «Операции Рейнхард», в ходе которой в лагерях, расположенных в Генерал-губернаторстве, были уничтожены, по подсчетам историка Питера Блека, около 1,7 млн европейских евреев», — рассказывает исследовательница.

Весной 1943 года выпускники лагеря «Травники» также участвовали в подавлении Варшавского восстания. 

Слишком явные преступления

«Нам не встречались дела, о которых можно было бы сказать, что пострадали невинные люди, — подчеркивает Ирина Махалова. — Преступления нацистского режима были настолько очевидными, что не приходилось сомневаться в причастности тех или иных лиц к ним. В ходе судебных процессов не шло речи о невиновности человека — вопрос заключался, скорее, в степени виновности в том или ином преступлении».

Например, охранники концлагеря в Крыму не пытались доказать следствию, что они не были охранниками. Они хотели доказать, что в их обязанности не входили расстрел и избиения узников.

«В нашей коллекции нет ни одного случая, когда по закону «О реабилитации жертв политических репрессий на Украине» от 17 апреля 1991 был реабилитирован хотя бы один человек», — замечает автор работы. Эти люди не были жертвами сталинского террора. Они поддерживали нацистский оккупационный режим.

В то же время, есть дела, когда подсудимый «спустя некоторое время и после ряда жалоб добивался смягчения приговора (например, срок сокращали с 15 до 10 лет)». Иногда в ходе судебного процесса человека оправдывали из-за недостатка свидетельств или их неубедительности. Однако такие случаи крайне редки.

Данные о подсудимом или о суде?

Историки сталкиваются с рядом методологических трудностей при работе с документацией послевоенных судов. «Речь идет о судебных процессах, которые были организованы работниками НКВД, — комментирует исследовательница. — И даже если учитывать тот факт, что осужденные люди действительно являлись коллаборационистами, на их показания все же могло влиять сознание того, кто и с какой целью проводит допрос. Очевидно, что довоенный опыт проживания в СССР научил людей быть аккуратными во взаимоотношениях с теми, кто олицетворял советскую власть».

В научном сообществе сложились две противоположные точки зрения об использовании документации послевоенных судов для изучения феномена коллаборационизма.

Так, научный сотрудник фонда Меллона при Центре истории и экономики Колледжа Магдалины (Кембриджский университет) Франциска Экселер полагает, что изучение судебных процессов над преступниками намного больше говорит о советской судебной системе послевоенных лет, чем о реальных действиях людей в годы оккупации.

Исследователь из Висконсинского университета в Мэдисоне (США) Фрэнсин Хирш также отмечает, что, несмотря на то, что СССР играл важную роль во время Нюрнбергского процесса, проводившиеся на советский территории судебные процессы вряд ли соответствовали стандартам западного судопроизводства.

Другая группа исследователей подчеркивает противоречивый характер материалов послевоенных судебных процессов и замечает, что речь все же шла о реальных преступлениях. Их масштаб, как и степень насилия и жестокости, были настолько внушительными, что придумывать преступления просто не имело смысла.

Канадская исследовательница, ведущий научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ ВШЭ Линн Виола , изучившая суды над работниками НКВД (теми, кого обвиняли в «нарушении социалистической законности»), сравнивает именно с ними процессы против коллаборационистов. И те, и другие, как это ни удивительно, работали по всем нормам судопроизводства, в отличие от процессов периода Большого террора (тогда, в 1937-1938 годах, жертвами репрессивной машины становились чаще всего безвинные люди).

«Наша группа считает, что послевоенные суды над коллаборационистами были направлены против тех, кто действительно сотрудничал с нацистским оккупационным режимом в годы войны, и выносимые приговоры не зависели от довоенного опыта подсудимых, – говорит Ирина Махалова. — Иными словами, крестьянин-бедняк, который участвовал в уничтожении евреев, получал более суровое наказание, чем кулак в прошлом, который в годы войны отбирал у местного населения скот и сдавал его на нужды немецкой армии».

Сторонники разных точек зрения сходятся в том, что единственный способ верификации документов — рассмотрение тех или иных свидетельств лишь в контексте с другими источниками. Это документы Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников, интервью более позднего времени, документы из немецких архивов, дневники и мемуары.

Страх и прагматизм

Судебные дела доказывают наднациональный характер коллаборационизма. «Первичный анализ показывает, что сотрудничество было чаще всего связано не с национальностью, а условиями, в которых оказывался человек, — подчеркивает исследовательница. — Военнопленные, находившиеся в лагерях, где, как известно, были нечеловеческие условия, видели в коллаборационизме с нацистами возможность спасти свою жизнь». Полицейские нередко мотивировали свое решение желанием спастись от отправки на принудительные работы в Германию.

Кто-то видел в сотрудничестве возможность сделать карьеру, получить власть и улучшить материальные условия. «Какой-то процент коллаборационистов действительно разделял антисоветские настроения, однако их было, скорее, меньшинство», — добавляет Махалова.

Похожие выводы высказала в своих статьях немецкий историк Таня Пентер. Проведенный ею анализ феномена коллаборационизма в Восточной и Центральной Украине позволяет утверждать, что людьми двигали не столько националистические настроения, сколько прагматические причины. Иными словами, вне зависимости от региона и национальности мы наблюдаем схожую мотивацию для коллаборационизма.

Это возвращает исследователей к извечному спору, зародившемуся еще в период Холодной войны. Поскольку участники коллаборационистских формирований, оказавшиеся после войны на Западе, публиковали свои воспоминания, то восприятие пособничества нацизму формировалось, в первую очередь, на основе этих источников (в период до 1990-х годов, когда все советские архивы оставались закрытыми). Основной причиной, побудившей к измене, считалось резкое неприятие советской системы и желание освободить страну от «ненавистного большевистского ига». Иными словами, превалирующим стало представление о коллаборационистах как, скорее, о борцах за свободу, нежели предателях, и подобное видение активно подкреплялось реалиями Холодной войны. В СССР же коллаборационисты представлялись уголовными, «буржуазными» элементами и кулаками, которые своим сотрудничеством «мстили» советскому государству.

Рекрутинг и топография пособничества

Дела об административном коллаборационизме дают возможность посмотреть изнутри на то, как функционировал нацистский режим. Можно понять, как набирались кадры из местного населения, кто перед кем отчитывался и пр. «Старостой можно было стать как по собственному желанию, так и быть выбранным для исполнения функций старосты оккупационной властью, — комментирует автор. — Полицейскими становились, как правило, по собственному желанию, и они подчинялись немецкой службе безопасности, отделения которой располагались в городах и крупных районных центрах. Национальные меньшинства рекрутировали в лагерях для военнопленных отдельно, поскольку из них сразу же создавались специальные батальоны».

Более поздние дела, содержащие фотографии судебно-следственных экспериментов, фиксируют места массовых расстрелов и бывших лагерей, добавляет Ирина Махалова. На основе этих данных можно было бы составить карту террора. Однако для этого нужна гораздо более представительная выборка.

IQ

Автор исследования:
Ирина Махалова, стажер-исследователь Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, преподаватель Школы исторических наук факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ
15 ноября, 2018 г.