Память как участие

Цифровые коллекции личных свидетельств о событиях ХХ века — мемуаров, дневников, фотографий — формируют новое пространство памяти, освобожденное от идеологии. Такие проекты подразумевают участие не только профессионалов и предлагают мультиракурсный взгляд на главные исторические травмы ХХ века. Исследователи ВШЭ изучили структуру и контент таких архивов.   

Дискуссия о травмах

Помимо государственного нарратива о прошлом, всегда существует неофициальный — камерный, исповеднический. Оцифрованные тексты мемуаров, личные аудио- и видеозаписи складываются в альтернативный поток воспоминаний. Он не поляризует людей по идеологическому принципу, а, скорее, консолидирует, делает их частью общей истории, пишут Екатерина Лапина-Кратасюк и Милена Рублева.

Они исследовали десять наиболее посещаемых цифровых архивов. Таких, как «Устная история», «Прожито», «Звуковые архивы. Европейская память о ГУЛАГе», Обнинский цифровой проект, «Сибиряки вольные и невольные», PastVu, Relikva, «Бессмертный барак» и др. Разные по содержанию и вовлеченности ученых и широкой аудитории, многие архивы, тем не менее, имеют общую цель. Они придают частным свидетельствам статус исторических документов, делают историю живой и понятной людям, вносят вклад в развитие public history — части popular science, научно-популярного знания. А главное — такие проекты, по словам исследователей, предлагают многоплановый, «мультиракурсный взгляд» на главные трагедии России ХХ века: революцию, сталинизм, массовые репрессии, Великую Отечественную войну и пр. Такие коллекции частных документов — это не просто базы данных (которые, в терминах культуролога Алейды Ассман, ассоциируются с накопительной культурной памятью), но и инструмент рефлексии над историей, часть функциональной культурной памяти.

Общее через частное

Проекты сохранения личной памяти предполагают краудсорсинг. Многие из них вовлекают самых разных участников: от историков и медиапродюсеров до обычных людей, интересующихся историей своей семьи.
 Специалисты и волонтеры оцифровывают странички дневников, письма, фотографии и пр. и размещают их на названных сайтах. Получаются не просто коллекции документов — частные биографии складываются в общую историческую судьбу россиян.
 Рассказ о прошлом становится полифоничным.
 Восприятие событий через судьбы людей дополняет общую историческую рефлексию. Сетевые архивы личной памяти играют просветительскую роль. Сухие факты обрастают множеством живых «комментариев на полях».
 Такие проекты помогают формировать культуру участия (термин американского культуролога Генри Дженкинса). Ни государство, ни историки уже не имеют монополии на репрезентацию прошлого. Коллективная память — общее дело, ее формирование — партисипативная практика.
Пока проекты частной памяти не используют все возможности цифровой среды. Среди медийных форм лидируют тексты — свидетельства от первого лица, воспоминания, записанные в ходе интервью и пр. Популярны также фотографии. Например, иллюстрации к тексту, загруженному пользователем («Бессмертный барак», «Сибиряки вольные и невольные», «Европейская память о ГУЛАГе»), либо открытые фотоархивы (PastVu и «История России в фотографиях»). Аудиозаписи как основной ресурс используются реже (наиболее значимый кейс — «Звуковые архивы. Европейская память о ГУЛАГе»).

Архивы — очень разные по жанрам и акцентам. Среди них — коллекция мемуарных бесед («Устная история») и электронный корпус личных дневников («Прожито»). Есть собрание семейных историй («Сибиряки вольные и невольные»), виртуальный музей («Звуковые архивы. Европейская память о ГУЛАГе» — проект со свидетельствами депортаций в СССР жителей стран Восточной и Центральной Европы), архивы фотографий (PastVu, «История России в фотографиях»), мартирологи — сайты о жертвах репрессий («Открытый список», «Бессмертный барак») и пр.

Из десяти рассмотренных в исследовании проектов девять созданы в Москве, лишь один — в Томске. Столица и регионы по-разному обеспечены ресурсами и, кроме того, внимание ученых по отношению к столичным и региональным проектам частной памяти также распределено неравномерно. Локальные истории реже становятся объектом внимания российской digital history. 

Сеть воспоминаний

«Мы живем в эпоху всемирного торжества памяти», — отмечает французский историк Пьер Нора. За последние десятилетия все страны «пережили глубокое изменение традиционного отношения к прошлому».

Способы ревизии многообразны. Это критика официальных версий истории, восстановление уничтоженного прошлого, культ корней (генеалогические изыскания), мемориальные мероприятия и развитие музеев. Нора подчеркивает «повышенную чувствительность к сбору архивов и к открытию доступа к ним». Мир затопила «волна вспоминания, прочно соединив верность прошлому <...> с чувством принадлежности», резюмирует историк. 

Активно развиваются memory studies и дисциплины, изучающие взаимосвязь памяти и медиа: media memory или даже digital network memory, которая исследует архивизацию частной памяти в цифровой культуре. По мнению британского эксперта Эндрю Хоскинса, media memory относятся, скорее, к ХХ веку с его иерархией производителей и потребителей медиаконтента.

Современная же онлайн-среда предполагает множество акторов и больше формируется горизонтальными связями. Единая репрезентация прошлого уже нереальна. Ее место заняла digital network memory — «цифровая сетевая память». Она воспроизводится при вовлечении людей в практики, основанные на использовании Интернета.

Эта концепция согласуется с «культурой участия» по Дженкинсу. В ее рамках каждый пользователь — уже не пассивный потребитель. Его роль в производстве «контента памяти» сопоставима с ролью профессионалов.

Поверх границ

Цифровые архивы позволяют преодолеть множество барьеров: между личным и публичным, людьми разных социальных слоев, профессионалами и любителями, странами и эпохами и пр.
 По Хоскинсу, полицентричный архив, организованный как сеть пользователей, относится к сферам частного и общественного одновременно. Это есть и в рассматриваемых проектах, будь то свидетельства большого круга людей или воспоминания отдельных групп (например, жителей Европейской части России, депортированных в Сибирь и Среднюю Азию). Так, «Сибиряки вольные и невольные» — это «попытка взглянуть на историю страны через призму истории своей семьи» и места поселения.
 Каковы бы ни были архивы по жанру и тематике, многие из них несут общий месседж: ответственность за прошлое. Создатели «Устной истории» говорят о формировании единого «пространства памяти» истории России ХХ века.
 Проекты объединяют людей разных социальных групп. «Наша задача — собрать в одной электронной библиотеке все личные дневники», — поясняют авторы проекта «Прожито». На сайте есть, к примеру, дневник режиссера Ролана Быкова и дневник токаря Белоусова. Главное — «мультиракурсный взгляд на историю», целая палитра мнений.
 Ряд сайтов стараются преодолеть географические границы. Например, PastVu (коллекция фотографий, отражающих жизнь людей в разных странах) или «Звуковые архивы. Европейская память о ГУЛАГе».
 В рамках проектов стираются границы между дисциплинами: историей, антропологией, филологией и пр. Все эти специалисты сотрудничают.
 В popular science преодолевается водораздел между профессионалами и любителями. В создании общественно значимого знания должны на равных участвовать наука, общество и медиа.

Приватизация истории

Public history проблематизирует роль профессионала в производстве знания о прошлом и вовлекает в этот процесс широкую аудиторию. Тем не менее, по словам исследователей, в архивах личной памяти пока «распространен элитистский подход». Авторы проектов ограничивают участие в них широкой аудитории. Ей чаще отводится роль информантов. Даже личное прошлое может пониматься как «знание, подготовленное специалистами».

Таким образом, сохранение персональных свидетельств об истории во многом остается привилегией профессионалов. Но они могут участвовать в проектах по-разному. Во-первых, историк создает и курирует проект. Во-вторых, специалисты играют роль посредников: берут интервью, готовят материал к публикации, модерируют материалы пользователей. В-третьих, эксперты выступают и в роли потребителей контента.

 Во многих архивах историки выполняют роль приглашенных специалистов и модераторов. Так, проект «Звуковые архивы. Европейская память о ГУЛАГе», задуманный французскими историком и журналистом, был реализован рабочей группой, в которую входили и историки из России: они интервьюировали респондентов.

 В «Устной истории» и Обнинском цифровом проекте историки (а также их соавторы, филологи и антропологи) совмещают все три роли. Партисипативные практики не отрицаются, но круг лиц, причастных к производству знания о прошлом, в этих проектах ограничен. Решающий фактор —академический статус участников. Создатели этих архивов отмежевываются и от журналистики. Интервью в них проводят только люди, знающие тему.

 Иногда специалисты намеренно «приватизируют» digital history, понимая ее как историческую информатику. По сути, это апробация онлайн-инструментов учеными-гуманитариями. Так, создатели Обнинского цифрового проекта говорят, что стремятся «отрабатывать на базе обнинских исследований способы делать науку уже не ядерного, но цифрового века».

Демократизация памяти

При всех привилегиях историков, само знание о прошлом демократизируется. Специалисты работают с разными сообществами, цифровая история становится «открытой территорией для любителей», отмечает Серж Нуаре, президент Итальянской ассоциации публичной истории. При этом в некоторых проектах историки делятся с публикой не только архивами, но и профессиональными навыками. Это позволяет повысить качество пользовательского контента и расширить понимание специфики исторического знания. Так, в «Сибиряках вольных и невольных» специалисты помогают пользователям подготовить и загрузить свои сюжеты в архив. На сайте опубликованы рекомендации для непрофессионалов о том, как грамотно рассказывать о прошлом.

Нечто похожее есть и в проекте «Прожито», в котором координация работы волонтеров – одно из ключевых направлений деятельности учредителей. Добровольцы сканируют оригиналы дневников, занимаются расшифровкой, сверкой и редактурой. С архивом сотрудничают люди разных профессий и возрастов, живущие в разных регионах (работа во многом организована дистанционно).

В Relikva партисипативные практики — и есть суть проекта: исторический музей понимается как «музей частной памяти», в котором каждый пользователь — куратор.

В проектах, созданных медиапродюсерами и блогерами (Relikva и PastVu), ученые-гуманитарии вообще не имеют особого статуса. Они лишь участвуют в создании контента наряду с другими пользователями. 

Альтернативная память?

Инициаторы архивных проектов — прежде всего академические организации (университеты и НИИ; пример — «Устная история»), а также музеи и медиа.

 Так, архив «История России в фотографиях» создан на базе московского Мультимедиа Арт Музея. Он публиковал фотоальбомы по истории России XX века, но бумажное издание ограничено по объему. Нашлось решение — в цифре.

Проект «Сибиряки вольные и невольные» — часть публичной репрезентации Томского областного краеведческого музея им. М. Б Шатилова. Для музеев архив личных свидетельств — способ создать современное расширение своей экспозиции в медиасреде.

 Результат сотрудничества академической структуры (Центра изучения российского, кавказского и центральноевропейского пространства — Le Centre d’études des mondes russe, caucasien et centre-européen) и СМИ («Радио Франс Интернасьональ», RFI) — «Звуковые архивы. Европейская память о ГУЛАГе».

 Есть и независимые проекты — «Бессмертный барак», «Прожито», PastVu и пр.

Источники финансирования архивов — гранты благотворительных фондов, инвестиции создателей проектов и средства аудитории (пожертвования /краудфандинг). Создатели архивов сохраняют контроль над содержанием и распространением материалов. Но и аудитория, в свою очередь, чувствует себя соавтором проекта.

Российские проекты частной памяти способны сформировать альтернативные официальным представления о прошлом, считают исследователи. В своей убежденности они опираются не столько на статистику (количество проектов и их участников невелико), сколько на значимость прецедента. «Подобные проекты отвечают на целый спектр вопросов, на которые не может ответить сегодня официальная история», — резюмируют исследователи.
IQ
 

Авторы исследования:

Екатерина Лапина-Кратасюк, доцент факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ

Милена Рублева, магистрант факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 16 января, 2019 г.