Заклейменные

Быть несвободным, отвергнутым сверстниками, жить в страхе, в тяжелых условиях и при этом называть свое детство хорошим — в парадоксальную повседневность детей советских репрессированных погрузились Андрей Суслов и Валентина Коренюк.

Фобии «социально опасных»

Основу исследования составили документы эпохи и воспоминания очевидцев — 80 интервью с проживавшими в Пермском крае в послевоенные (1940-е–1950-е) годы. Более половины из них — дети спецпоселенцев (главным образом представителей «репрессированных народов» — немцев, крымских татар и др.), родители почти половины арестовывались по политическим мотивам.

Одной из сторон ментальности этих детей в то время был страх. В отличие от общего страха, навеянного войной, или типичных детских (перед воспитателями, родителями, мистическими историями и проч.), он в немалой степени произрастал из социального статуса.

Обвинения, выдвинутые родителям, условно делили детей по национальному (депортация народов) и политическому (58-я статья УК РСФСР) признаку, но условия существования оставались схожими: без свободного передвижения, приватного образа жизни (публичность быта вплоть до отправления физиологических потребностей), с унижениями со стороны чиновников и сотрудников комендатур.

«… Приходила в комендатуру — длинное здание — проходила 10–15 дверей, и каждый спрашивал: “ты зачем идешь?” И всякие колкости мне отпускали, вроде: “хлопочешь за врагов народа”, “а сама ты кто?”, ежовщиной подкалывали. А я даже не знала тогда, что это такое. В этом здании я пережила немало горьких минут. Могли сказать: “И на тебя дело можно завести”. А я стою, семнадцатилетняя девчонка...»

(цитаты здесь и далее — из исследуемых воспоминаний очевидцев).

Груз неволи и боязнь быть отвергнутым соседствовали со страхом обвинения в предательстве. Особенно детей депортированного нерусского населения, в первую очередь — немецкой диаспоры.

«Когда закончились занятия, одноклассницы мигом исчезли. Я бежала за ними. Девочки, девочки, подождите меня! А слышала я только топот убегающих ног. Накинув одежду, я выбежала на улицу в надежде, что кто-то остался, но уже никого не было. С левой стороны от школы росли акации, и я пошла в ту сторону. Там-то и оказались мои одноклассницы. С криком: “Бей фашистов, бей гадов! Ура!” — они стали меня бить портфелями, а на портфелях были железные наконечники».

Враждебное отношение проявлялось и независимо от национальности — как к официально объявленным врагами («От нас отвернулись все, даже родные. Все боялись…»; «Все вокруг тыкали, смотрите — “враг народа”, а мы так стеснялись!» ).

Сила пропаганды

В послевоенных реалиях для таких детей других условий жизни быть не могло, тем не менее они видели ее не только в сером цвете, говорят авторы работы. Помимо социального статуса, настроения определялись политической ситуацией в стране.

В воспоминаниях многие отмечают, что не считали советскую власть плохой, а смерть Сталина большинство ощутили как трагедию.

«Мы ревели, у нас были зачеты по лыжам, нас отпустили»; «Помню, как мне исполнялось шестнадцать лет пятого марта и в этот день умер Сталин. И мне было так обидно и страшно, что я больше не смогу праздновать свой день рождения, ведь Сталин для нас был как вождь».

«Почитание человека, который подверг их репрессиям, обусловлено государственной пропагандой и сформировавшимися традициями, — поясняется в исследовании. — Восхваления вождя были нормой повседневности. О его выдающейся роли говорили в школах, писали восхищенные статьи. Пропаганда, связанная с культом личности И.В. Сталина, стала неотъемлемой составляющей жизни советского человека. Осуждать руководителей страны и их деятельность не было принято, в том числе и среди тех, кто столкнулся с репрессивной политикой. Восприятие Сталина как тирана, конечно, встречается, но многие подчеркивают, что так они начали думать с течением времени, когда о нем рассказали правду».

Границы образования

Всем детям разрешалось учиться, однако не все получали, что хотели — из-за клейма социально опасных, непринятия сверстниками и ограничений по доступности учебных заведений.

Внутренний дискомфорт приводил к отказам посещать школу. А окончившие ее попадали в новые «рамки»: «Член семьи спецпоселенцев мог избрать только такую специальность, которая имелась в учебных заведениях области его поселения или в другой области, где была спецссылка. В области или даже районе, где режим спецпоселения отсутствовал, учиться члену семьи спецпоселенцев не разрешалось».

По данным отдела спецпоселений УМВД Молотовской области, в декабре 1952 года в регионе обучалось 10 862 ребенка из спецпереселенцев. Из них 7 802 посещали начальную школу, 2 932 — среднюю и только 128 — высшую. Окончить вузы в 1950–1951 учебном году смогли 7 человек, в 1951–1952 годах — 15. 

При поступлении в вузы детей предупреждали, что получить образование по той или иной специальности они смогут лишь по усмотрению приемной комиссии. Некоторые запомнили ее враждебное отношение.

«Меня вместе с Германом не приняли. Помню, как долго искали директора, чтобы решить вопрос по нашему зачислению. Нам пришлось ждать следующего утра. Нам сообщили, что принять нас не могут, но зато похвалили за хорошую учебу и сказали, что раз мы комсомольцы, то должны понять, почему нас не принимают. У меня хватило ума спросить (мне тогда было всего 15 лет): “Почему?” Тогда нам ответили: “Практика на военном заводе!” Тогда все и стало понятно. Мы молча удалились».

Испытание бытом

Социальное положение усиливало бытовые тяготы. В тесном, плохо обустроенном жилье после войны оставалось большинство советских людей, но для спецпоселенцев проблема усугублялась ограничением передвижения и заниженными стандартами обеспечения жилищными условиями.

Ведомственные проверки местных органов УМВД второй половины 1940-х годов «постоянно вскрывали факты вопиющего неблагополучия»: протекающие крыши и потолки общежитий, печи и полы, требующие ремонта, незастекленные рамы, бараки с истекшим сроком эксплуатации, перенаселенные комнаты. Так, в 1946 году в поселке Володинка в бараке жилплощадью 192 кв. м проживало 146 человек (38 семей), в одной комнате — до 12–15 человек (по 2–3 семьи).

Маленькие помещения приспосабливались не только под жилье, но и под хознужды, в них нередко было грязно, дети в таких условиях часто болели.

Снабжение по лимиту

Более-менее удовлетворительно в спецпоселениях питались только промышленные рабочие. Иждивенцы, в том числе дети, получали лишь мизерный карточный паек.

«Особенно неблагоприятная ситуация с питанием иждивенцев и детей сложилась на предприятиях лесной промышленности. Начиная с 1944 г., иждивенцы не получали ничего, кроме 200 г хлеба, поскольку карточки по другим продуктам не отоваривались из-за отсутствия продуктов в леспродторгах вплоть до 1946 г. Спецпереселенцам, трудоустроенным в колхозах, не повезло. Хлебных карточек они не имели, снабжались за счет колхозов, получая хлеба по 200–300 г, картофеля и овощей — 500–900 г на человека, т.е. явно меньше занятых в промышленности».

Также лимитировалось снабжение промтоварами. Дети «врагов» вспоминают острую нехватку предметов первой необходимости. Особенно тяжело приходилось прибывшим на поселение впервые: не хватало одежды, обуви, постельного белья.

«Я в школу пошла в 1947 году. Мама сшила из какой-то холщовой серой ткани сумку для книг и тетрадей. Я ее носила через плечо. А в то время у некоторых уже появились портфели, и мне мама внушала: “У тебя в этой сумке пятерки, а там, в портфелях, — двойки и тройки”. Белый фартук к школьной форме нам с сестрой сшила из белых мешочков. В них муку продавали».

Сбывшиеся мечты и утраченные надежды

Общественные барьеры, напряженность между «своими» и «чужими» исчезали в играх. Играли в известные и сейчас «Вышибалы», «Казаки-разбойники», «Прятки», «Войнушку», шили кукол, устраивали концерты, танцевали, рисовали.

Несмотря ни на что, память в ярких деталях сохранила самое лучшее («Хорошее у нас было детство, было весело, и нас любили родители»). У многих исполнились главные желания, загаданные в войну: «Настоящее счастье для семьи, если дети смогли найти родителей, а родители — детей, и при этом им разрешили проживать совместно».

«В двери вокзала зашел мужчина, низкорослый, невзрачный, и я с криком “Папа, папа!” побежала к нему. И это оказался действительно папа. Видимо, его образ жил в моей памяти. Сколько же было радости!»

Но не все желания превращались в реальность. Ущемленные в правах и невинно осужденные ждали, что Победа позволит пересмотреть их дела, восстановить справедливость. Этого не произошло. Репрессии продолжились, условия существования детей «врагов народа» не изменились.
IQ

Авторы исследования:

Андрей Суслов, доктор исторических наук, профессор НИУ ВШЭ в Перми

Валентина Коренюк, кандидат исторических наук, учитель истории и обществознания МОАУ СОШ № 9, Пермь 

Автор текста: Салтанова Светлана Васильевна, 20 февраля, 2019 г.