- A
- A
- A
- АБB
- АБB
- АБB
- А
- А
- А
- А
- А
Достоевский и компания
о британской «моде на русское»
Сейчас интерес британской публики к русской культуре, и литературе в частности, кажется трендом. Новые переводы канонической триады — Толстого, Достоевского и Чехова — выходят с завидной периодичностью: так с 2000 года появилось четыре новых перевода «Анны Карениной», три — «Преступления и наказания», «Чайки» — и вовсе шесть. Однако внимание к русской литературе и искусству было бы опрометчиво считать данностью лишь двадцать первого века: заметный и в викторианской Британии, и даже ранее того интерес разгорался постепенно, и вылился в современную «русскую лихорадку». Существует богатая традиция изучения британской «моды на русское». В списке предлагаются исследования, дающие представление о разных аспектах русско-британского кросс-культурного диалога.
Russia in Britain, 1880–1940,
From Melodrama to Modernism
Составители оксфордского сборника «Russia in Britain», историк литературы Ребекка Бисли и музыковед Филип Росс Баллок — одни из самых заметных исследователей англо-русских культурных контактов в начале двадцатого века. Тексты сборника объединяет смещении фокуса с отдельных интеллектуалов-посредников двух культур на посредников другого толка: журналы, издательства, библиотеки, университеты и т.д. Эту тенденцию, характерную не только для изучения кросс-культурных контактов, но культуры начала двадцатого века вообще, характеризуют иногда как «институциональный поворот» (institutional turn). Хотя в сборнике есть статьи, посвященные конкретным фигурам — например, Оскару Уайльду и его провалившейся пьесе о русских нигилистах — большая часть текстов отражает упомянутый сдвиг в изучении истории англо-русских связей. Среди рассмотренных тем — история Свободной русской библиотеки в Уайтчепеле, постановки не-чеховской русской и советской драмы на британской сцене, отношения между советским кинематографом и британской разведкой (MI5).
A People Passing Rude: British Responses to Russian Culture
Anthony Cross (Editor)
Этот сборник — на этот раз кембриджский, а не оксфордский (иронично в контексте разговоров о падении Оксбриджской дуополии) — куда эклектичней по составу материалов и значительно амбициозней по хронологическому размаху. Хронологические рамки книги, впрочем, хоть и широки, но все же не всеобъемлющие. Сборник начинается Байроном, а заканчивается русским кинематографом 1990-х. Сборник не насквозь литературоцентричен: помимо кино авторы также рассматривают оперу, выставки, иконы.
Но историко-литературный блок от этого не становится менее занятным. Он, например, включает в себя статью Мюриэнн Магуайер о влиянии Достоевского на британскую «прозу об убийствах», что любопытно в контексте долгих отношений британского (особенно шотландского) детектива и его дериватов с «Преступлением и наказанием» — начиная от Стивенсона и его мелодраматического рождественского рассказа «Маркхейм», вольно основанного на «Преступлении…», и заканчивая Ианом Рэнкином, современным классиком Tartan noir, весь дебютный роман которого построен на отсылках к тексту Достоевского. Магуайер концентрируется на трех авторах рубежа веков: Стивенсоне, Гиссинге, Честертоне, и рассматривает таким образом те страницы британской достоевианы, которым обычно уделяется меньше внимания.
Dostoevsky and English Modernism, 1900–1930
По мнению автора самой заметной монографии об английском «достоевианском буме» начала двадцатого века, присутствие Достоевского в культурном пространстве Британии игнорировать было настолько же невозможно, как «Рогожина, ворвавшегося к Настасье». В отличие от Мюриэнн Магуайер, фокусирующейся преимущественно на первой волне британского интереса к Достоевскому, Питер Кей описывает время, когда — по мнению критика Эдмунда Госса — вся британская литературная элита «оказалась во власти монстра-эпилептика». Интерес, пусть порой и амбивалентный, к «монстру-эпилептику» захватил представителей разных интеллектуальных лагерей: как Вирджинию Вульф, читавшую «Преступление и наказание» во время своего медового месяца, так и ее излюбленного противника Арнольда Беннетта, в котором Вульф видела воплощение худших черт «старой» культуры. Монография Кея не только наглядно показывает, как в Британии постепенно складывался образ Достоевского как «литературного девственника», не развращенного изысками экспериментальной литературы и способного предложить что-то новое авторам-британцам, но и довольно много сообщает о специфике восприятия русской культуры в поствикторианской Британии в принципе.
Vogue for Russia, Modernism and the Unseen in Britain 1900–1930
Caroline Maclean
На британскую «русскую лихорадку» начала прошлого века Кэролайн Маклин смотрит под определенным углом — ее интересует увлечение модернистов оккультизмом, мистицизмом и теософией, пропущенное через русскую призму. Маклин работает с материалами очень разного порядка (и эго-документами, и художественной литературой, и авангардистской периодикой, и каталогами выставок) и предлагает в конечном счете новые источники того, что сейчас принято ассоциировать с модернистской эстетикой. Хоть Маклин и обращается к частным сюжетам (скажем, Кандинский в журнале «Rhythm»), ее книга отвечает на много вопросов сразу: какую роль сыграли русские эмигранты в создании моды на русскую культуру, и том, как страх перед «русским медведем» превратился в интерес к пресловутой «русской душе».
Кроме того, введение к книге — возможно, одна из самых удачных и исчерпывающих справок о британской «моде на русское» и ее предпосылках.
Katherine Mansfield and Russia
Galya Diment (Editor), Gerri Kimber (Editor), Todd Martin (Editor)
Кэтрин Мэнсфилд, считающаяся единственной писательницей, которой завидовала Вирджиния Вульф — одна из самых заметных русофилов модернистского кружка и самых ярких пропагандистов русской литературы в Британии 1910–1920-х. Первая журнальная публикация Мэнсфилд — вольное переложение чеховского «Спать хочется», среди ее псевдонимов — Katia, Yekaterina, Kissienka, Katiushka и, помимо прочего, Boris Petrovsky, рассказы изобилуют отсылками к русской прозе («It was like something out of a novel by Dostoevsky, this meeting in the dusk»). Кроме того, Мэнсфилд привлекла к сотрудничеству с журналом Rhythm русского корреспондента — русского грека, дэнди-уайльдианца Михаила Ликиардопуло, по неподтвержденным данным работавшего позже (после 1917 г.) на британские спецслужбы. Сборник издательства Эдинбургского университета посвящен разных аспектам отношений Мэнсфилд с Россией — от отсылок к Достоевскому в конкретном рассказе до ее увлечения гурджиевской философией.
Translation as Collaboration:
Virginia Woolf, Katherine Mansfield and S.S. Koteliansky
Claire Davison
Монография Клэр Дэвисон хоть и посвящена кажущемуся совсем частным сюжету — переводческим «коллаборациям» между Вирджинией Вульф, Кэтрин Мэнсфилд и Самуилом Котелянским (он же «Кот», он же «русский еврей из Блумсбери») — встраивается на деле в ряд сюжетов куда более масштабных. Это связи рефлексии над переводом и формирования личного стиля авторов-модернистов, функционирование самого института перевода в поствикторианской Англии, масштаб разнокалиберных англо-русских связей и влияний. Строго говоря, монография Дэвисон — не про Россию вовсе, а скорее про историю «альтернативных модернизмов», о которой любят говорить исследователи эпохи — историю не канонических авторов, а издательств, журналов, переводчиков.
Turgenev in England and America
Дефицита исследований о Тургеневе и его английских и американских читателях нет, однако эта — увы, труднодоступная — книга выделяется на фоне других: как минимум тем, что она первая среди работ такого рода, и написана по горячим следам после пика «русской лихорадки». По словам Геттманна, «мода на русскую прозу… была настолько заметна в последние 50 лет, что едва ли требуются напоминания об энтузиазме, который вызывали имена Чехова, Толстого, Достоевского». Вышедшее в 1941 году небольшим тиражом исследование последовательно демонстрирует, как менялась и трансформировалась литературная репутация Тургенева в англосаксонском пространстве под влиянием изменений в культурном климате, и показывает, как комплиментарная оценка Тургенева как «самого западного» русского писателя постепенно, под влиянием разгоравшейся «русской лихорадки», постепенно превратилась в скептическую характеристику «наименее русский».
«The New Age» under Orage
Строго говоря, книга Уоллеса Мартина — не про британские отклики на русскую культуру, а про историю отдельного журнала, противоречивого и заостренно полемического «The New Age», выходившего в Лондоне с 1907 по 1922 год и прошедшего путь от небольшое социалистического издания до влиятельного журнала, внесшего существенный вклад в развитие британского модернизма. Тем не менее, значительная часть монографии посвящена дискуссиям и спорам о русской культуре, происходившим на страницах издания. Пример конкретного издания наглядно демонстрирует роль периодики в культурном трансфере, в этом случае — англо-русском, но в итоге и это исследование оказывается не про «моду на русское» как таковое, а скорее демонстрирующим, какую роль играли литературно-политические журналы в кросс-культурном диалоге, насколько мощной движущей силой могла быть полемика между различными изданиями, и какую роль играли журналистские сети — и в литературном процессе конкретной страны, и в межкультурном диалоге вообще.
Программное эссе Вирджинии Вульф, опубликованное в 1925 году — конечно, не научное исследование, но очень примечательный документ эпохи, дающий хорошее представление и о «русской лихорадке» британских модернистов, и об эстетических принципах Вульф. Вульф обсуждает тексты канонической триады — Толстого, Чехова и Достоевского — и комментирует то, как британские читатели «судили о литературе целой нации, не имея представления об ее стиле». Предлагая характеристику творчеству каждого из трех прозаик, Вульф формулирует в итоге собственные писательские принципы, и текст отчасти начинает звучать как эстетический манифест.
Спецвыпуск шотландского журнала, посвященного translation studies, обсуждает разные аспекты перевода русской литературы на английский — переводу в самом широком смысле. Задачу номера его приглашенные редакторы — уже упомянутые Ребекка Бисли и Филипп Баллок — трактуют в полемическом ключе, предлагая преодолеть то, что они характеризуют как «иллюзию прозрачности». Имеется в виду попытка посмотреть на перевод не как на «одомашнивающий» процесс, характерный началу двадцатого века — переложение русской поэзии и прозы на гладкий, рафинированный английский язык, а как на более сложно устроенный процесс, включающий в себя множество посредников и нюансов.
IQ