О войне из 90-х

Пересмотр истории Великой Отечественной войны, происходивший в 1990-х в науке и публицистике, не изменил отношения к ней большинства россиян. Они по-прежнему считали ее главным событием для страны в XX веке. Однако новое время «оживило» сюжеты индивидуальной памяти — через них люди оценивали прошлое, и эти оценки появлялись в СМИ. Коллекцию писем слушателей «Радио России» 1991–2000 годов изучил* исследователь ВШЭ Владислав Рыбаков.

С чьих слов

Коллекция — это часть редакционной почты, хранящаяся в Центральном государственном архиве Москвы: 2305 писем, использовавшихся при подготовке радиопередач и содержащих «факты личной или семейной истории, которую можно рассматривать как часть истории страны».

Авторы писем в основном старше 60 лет, то есть те, кто застал Великую Отечественную войну и имеет о ней собственное представление.

Каждому четвертому в то время было от 17 до 25 лет. Примерно 37% находились в армии, около 31% — в тылу, в том числе в эвакуации, приблизительно 8% жили на оккупированной территории, были угнаны в Германию или другие страны.

Новая память 

Письма показывают, что абсолютное большинство обращавшихся на радио воспринимало испытания 1941–1945 годов как ключевое событие XX столетия. Это соответствовало итогам анкетирования радиослушателей и данным опросов ВЦИОМ. Но одновременно эпистолярные источники свидетельствуют еще об одном.

«В 1990-е, — пишет Владислав Рыбаков, — несмотря на сохранение основных констант советского военного мифа, в публичное пространство входит ряд новых аспектов памяти о войне»:

из-за сокращения «белых пятен» (запретных тем) расширялось «поле исторической памяти» о ней;

разрушался официальный «сурово-героический канон» войны — публично заговорили о ее «бытовой» стороне;

с позиций личного опыта критически оценивалась советская действительность;

через память о войне осознавалось настоящее страны, по Великой Отечественной «мерились» современные военные конфликты.

победа в войне стала опорным символом для активизировавшегося национал-патриотизма.

появлялись предложения наделить иным смыслом празднование 9 Мая.

Снятые табу

С конца 1980-х в России стали широко обсуждаться темы, на которые раньше говорили приватно, в узком кругу.

Бывший фронтовик из Челябинска в 1992 году пишет, что в послевоенное время проводил расследование — опрашивал ветеранов о репрессиях в воинских частях. И, конечно, рассказывает о том, что видел сам:

Если солдат в разговорах в окопе оскорблял имя Сталина или другого руководителя, трибунал приговаривал его к смерти, приговоры обычно заканчивались словами: «И хотел перебежать к врагу». Исполнялись они так: нас отводили недалеко от передовой, перед строем у ямы ставили солдата и расстреливали. Такие казни проводились и в соседних частях.

Из письма жительницы Курганской области, в войну — санинструктора роты в дивизии народного ополчения:

Ну а потом, после выхода на свою территорию, освобожденную красной армией, нас всех собрали точно так, как было в «Живых и мертвых»... и... направили в спецлагеря НКВД. Наш лагерь был в Подольске, нас там было 7 тысяч… Меня спасли мои документы, с которыми я не рассталась, выходя из окружения… Кто вышел с документами, тех освобождали и направляли в части. А комсостав почти весь пошел на Колыму.

Узница концлагерей Равенсбрюк и Заксенхаузен вспоминала панику при приближении немцев к поселку Красногородск на границе с Латвией: «Начальники всяких рангов, имеющие в своем подчинении автотранспорт, погрузили свои семьи и даже вещи и покинули поселок».

А в письме из Тулы 1995 года человек возвращался в «страшное впечатление детства» — от эвакуации в совхоз Чаква (Аджария):

Родители наши собирали чай, а мы, русские дети, в бараке, в горах лежали пластом на полу рядами и умирали от резкой смены климата, из зимы в лето. …сколько нас умерло… в этих аджарских горах, где выли шакалы, рос бамбук и было все так непривычно… Мы умирали пачками. И нет такой статистики в России (да и во всем СССР) сколько умерло детей…

«Такая статистика велась, — поправляет автор исследования. — Но в советские годы документы Наркомздрава, а затем Минздрава СССР о детской смертности находились на спецхранении, и сейчас они не полностью рассекречены».

Заставшие войну детьми рассказывали о голоде. Например, в одной из деревень Кировской области:

Ели хлеб из клевера, лебеды, сушеных картофельных очисток, отрубей... Тогда еще не было обуви, вещей. Мы зимой сидели босиком, ноги мерзли… Очень страшно было, когда брат садился на «горшок» (господи, его, горшка, ведь не было), после этого хлеба выходила из него трава, кишка трескалась, лилась кровь, а он до синевы кричал.

Сразу несколько писем было об одном и том же:

...Полвека тому назад я, сопливый мальчишка, понадобился государству — под угрозой Военного трибунала меня погнали на минные поля. Это было решение Ставки Верховного Главнокомандования — сформировать отряды минеров из мальчишек 1927 года рождения. Эта страничка истории войны долгое время скрывалась, замалчивалась, потому что ни одна страна в мире, ни в какое военное время не могла, не имела права посылать несовершеннолетних на минные поля, короче говоря, на смерть.

Несветлое будущее

И уходившие на фронт, и остававшиеся в тылу сокрушаются об обманутых надеждах на послевоенное будущее:

Бывало, попадешь в госпиталь и как только станет чуток полегче, перестанут болеть раны, и размечтаешься, как будем жить после войны. Всем тогда казалось, что жить мы будем совсем не так, как жили до войны, а значительно лучше, обеспеченнее, культурнее, без репрессий и преступлений. Но, увы! Мечтам нашим не суждено было осуществиться. Все эти 50 лет жили мы плохо.

Похожие настроения отмечались и по результатам социологических мониторингов. В мае 1991-го, на вопрос ВЦИОМ, какие страны лучше всего сумели воспользоваться уроками Второй мировой, россияне ответили: Япония — 26%, США — 25%, Германия — 17%. Советский Союз назвали лишь 12%.

Нерадужные мысли провоцировались не одним личным опытом. В 1990-е на государственном уровне пересматривалась оценка «советского эксперимента» — виновным в бедах народа назывался не только внешний враг, но и режим в стране.

Понять современность

В 1995 году, освещая штурм Грозного, российские СМИ сопоставляли современные кадры с хроникой взятия Берлина в 1945-м. В этом отсыле, считает Владислав Рыбаков, еще один новый ракурс восприятия событий полувековой давности.

Через память о Великой Отечественной осмысливалось настоящее страны и оценивались другие вооруженные конфликты.

Другие, а это в первую очередь Афганистан и Чечня, «священной войне» проигрывали:

...Почему афганцев называют интернационалистами (в советское время интернационалисты — это военнослужащие, участвующие в вооруженных конфликтах на территории иных стран — ред.)? Кого они освобождали? Вот нас, Отечественников, по праву надо называть так, мы действительно освободили от фашизма почти всю Европу, а нас за это клянут как за рубежом, так и дома.

Фронтовики и работники тыла, женщины и дети жизни не жалели, чтобы отстоять право на счастливую жизнь, а что имеем? Внуки их гибнут в Чечне в возрасте 18–19 лет! Снова идут в семьи похоронки!... Какая подлость! Другое дело, когда гибли наши отцы, отстаивая свободу Родины, детство своих детей. Цели разные, а результат один — кровь и смерть, слезы и горе! Такое простить нельзя!

От человека к политике

Война — не только героизм и торжество победителей, но трагедия и тихая скорбь по погибшим — такой подход к ключевому событию новейшей истории в целом тоже был новым. И порождал альтернативное отношение к отмечанию 9 Мая. В письмах есть предложения иной концепции Дня Победы — как дня поминовения.

Это шло вразрез сложившемуся в советское время «официальному нарративу о Великой Отечественной». Более того — работало на его разрушение. А разрушение, в свою очередь, оскорбляло многих ветеранов, вызывало их протест и обиду на молодых:

Сколько же лично я слышал своими ушами от молодежи такие слова: «А кто Вас просил нас защищать, может, при Гитлере мы жили [бы] лучше?» На вопрос мой: «А может, вас вообще не было бы на земле?», — парируют ответом: «Лучше [бы] нас Вы и не рожали для такой жизни». А какой такой?.. Честное слово, так и хочется новой войны с целью уничтожения такого общества больного...

В 1996-м как дань уважения ветеранам президент Ельцин подписал Указ об использовании Знамени Победы по случаям государственных праздников. В том же году в России появился День памяти и скорби — 22 июня. В середине 1990-х отказались от нововведения — проводить майские торжества на Поклонной горе, они были возвращены на Красную площадь.

Все это можно считать откликом на общественные настроения, на которые влияли СМИ, в том числе через транслируемые в радиоэфире письма граждан. В свободные 1990-е, заключает исследователь, сюжеты индивидуальной, «живой» памяти о войне не просто прорывались в публичное пространство, но и в определенной степени воздействовали на коллективное сознание и формирование памяти политической.
IQ

 

Автор исследования:

Владислав Рыбаков, стажер-исследователь Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ ВШЭ

 

* В 2019 году Владислав Рыбаков с исследованием «Великая Отечественная война в письмах слушателей на "Радио России" в 1990-е гг.» стал лауреатом Конкурса научно-исследовательских работ студентов (НИРС) НИУ ВШЭ.

Автор текста: Салтанова Светлана Васильевна, 30 апреля, 2020 г.