Теории теории заговоров

В издательстве «Альпина нон-фикшн» вышел перевод книги историка и медиаэксперта из Университета Лидса Ильи Яблокова «Русская культура заговора: конспирологические теории на постсоветском пространстве». Редакция IQ предлагает вашему вниманию фрагмент о том, что такое теории заговора, почему их так любят в России и США, а также как сами ученые объясняют их существование, функционирование и столь высокую популярность?

«Это неспроста», «Кому-то это выгодно» — наверняка вам доводилось слышать подобные комментарии к событиям в мире, России или даже собственном городе. Невидимая рука таинственных выгодоприобретателей обнаруживается всякий раз, когда требуется объяснить, почему «обычные люди, как мы» стали жить хуже или почему то или иное несчастье случилось именно с нами. Взрывы в метро, невзлетевшие ракеты, финансовые кризисы — чтобы ни происходило в мире и в России, одна объяснительная модель возникает вновь и вновь: это заговор, зловещий план тайной силы, стоящей за чередой исторических событий и превратившей жизнь россиян в мучения.

Что такое теория заговора?

Чтобы избежать недопонимания, дадим определение теории заговора сразу же, на первой странице: теория заговора — это способ восприятия реальности, основанный на идее о том, что миром правят тайные силы.

Поскольку выражение «теория заговора» состоит из двух частей — «теория» и «заговор», важно пояснить: заговоры действительно существуют, больше того — они являются частью нашей повседневности. Спецслужбы, политики всех уровней, наконец, чиновники и офисные работники с разными целями договариваются о чем-то, не афишируя эти договоренности, и таким образом пытаются достичь каких-то своих целей.

Как же понять, что перед нами теория заговора, а не заговор? Те, кто утверждает, что зловещие тайные умыслы реальны, ссылаются на заговоры, существовавшие в истории, — это их главный аргумент. Однако наличие определенных критериев показывает, что перед нами только теория — размышление, интерпретация событий особым образом. Вот эти критерии: 

1. Наличие тайного плана, преследующего своей целью уничтожение мира или государства, мировой финансовый кризис. При этом почти никто в мире не подозревает, что такой план существует. О нем мы узнаем из конспирологического текста.
2. Наличие тайной организации, которая и занимается реализацией тайного плана. В ней могут состоять как люди, так и существа, не имеющие ничего общего с Homo sapiens (например, знаменитые рептилоиды Дэвида Айка).
3. Результатом реализации тайного плана, как правило, становится ухудшение условий жизни того сообщества, где данная теория заговора популярна. В редких случаях в современной поп-культуре можно обнаружить тайные общества, пытающиеся защитить человечество от угрозы, но такие примеры невероятно редки (разве что тайные общества супергероев Голливуда).
4. В сухом остатке тайная организация стремится получить в свои руки еще больше власти, чем у нее есть.

В этом плане теории заговора ставят вопрос о власти не хуже большевиков! Впрочем, тут кроется и одно из противоречий конспирологии: если какая-то группа способна организовать глобальный заговор, значит, у нее уже достаточно власти. Но авторы теорий заговора никогда не останавливаются в своих поисках виновных: раз жизнь ухудшается, значит, ненасытные заговорщики продолжают свое черное дело.

Заговор против России

Не будет преувеличением сказать, что теории заговора стали одним из самых популярных способов интерпретации социальной и политической реальности постсоветской России. И это не только эмпирические наблюдения человека, больше 15 лет исследующего теории заговора. Хотя количественных исследований этой темы фактически нет, на какие-то данные мы опираться можем. Согласно исследованию агентства «Медиалогия», количество упоминаний различных теорий заговора («заговор историков против России», масонский заговор, ГМО как заговор) за последние семь лет выросло в шесть–девять раз. 

Среди теорий, покоривших сердца россиян, есть и всемирно популярные — о том, что СПИД придуман в медицинских лабораториях, а Земля плоская, — и традиционные, характерные только для российского общества, — об антироссийском заговоре.

Идея о том, что Россия ежесекундно подвергается атакам Запада снаружи и изнутри при содействии «пятой колонны вредителей», волнует умы многих (или, по крайней мере, занимает обширное пространство в публичной сфере): книжные полки российских магазинов в разделах «история» и «политология» ломятся от работ о «врагах России». Многочисленные телешоу рассказывают об ущербе, который наносят российскому государству и его гражданам западные политики и их «марионетки».

Два взгляда на конспирологию

Для лучшего понимания того, почему конспирология в качестве объяснения происходящему приемлема для многих россиян, стоит взглянуть на две цитаты:

Антирусский заговор, безусловно, существует — проблема только в том, что в нем участвует всё взрослое население России.

Виктор Пелевин «Generation “П”»

Это известное высказывание писателя Виктора Пелевина об «антирусском заговоре» как производной массовых иллюзий и снятии с себя ответственности за происходящее. Теории заговора часто определяются как способ взаимодействия с реальностью, в которой человек, верящий в заговор, склонен делать это из чувства собственного бессилия.

Социальная критика раннепостсоветского общества указывает здесь на традиционное представление о чьей-то ответственности за происходящее, вульгарно описываемое фразой «опять американцы нагадили в подъезде». Популярность этой объяснительной модели с начала 1990-х, гениально отраженная Пелевиным, указывает на одну из форм бытования и популяризации теорий заговора в российском обществе, часто используемую провластными или националистическими авторами.

Все переплетено, море нитей, но
Потяни за нить, за ней потянется клубок.
Этот мир — веретено, совпадений — ноль.
Нитью быть или струной, или для битвы тетивой.
Все переплетено, в единый моток.

Oxxxymiron «Всё переплетено»

Вторая цитата — строчка из песни Оксимирона «Все переплетено». Эта песня — яркое, полное метафор полотно об условно-мифическом месте Горгороде, где вся власть монополизирована криминальным Левиафаном с всесильным и коррумпированным мэром. Писатель-протагонист Макс описывает эту реальность, где все друг с другом связаны через семейные или коррупционные связи, а допустить мысль о том, что даже самый параноидальный сценарий событий может оказаться реальностью, — часть возможных опций. И этот образ не так далек от российской повседневности. 

Песня, созданная спустя почти два десятилетия после текста Пелевина, показывает другую плоскость бытования и использования теорий заговора — как часть модуса мышления российской политической оппозиции правящему режиму, как способ его социально-политической критики, пусть и своеобразной.

Ранние теории

Согласно австралийско-британскому историку Эндрю Маккензи-Макхаргу, выражение «теория заговора» впервые появилось на четвертой странице газеты St. Louis Daily Globe-Democrat в выпуске от 5 июля 1881 года и относилось к делу о покушении на убийство американского президента Джеймса Гарфилда. Спустя почти 60 лет философ Карл Поппер во втором томе работы «Открытое общество и его враги» использовал схожий термин «заговорщицкая теория общества», и с тех пор термин «теория заговора» стал прочно ассоциироваться с осмыслением мира современным человеком.

В середине XX века в США начинается академическое изучение теорий заговора. К концу века эта волна докатилась до Европы, и даже до бывших социалистических стран. В середине 1950-х озабоченный атмосферой паранойи и шпиономании, связанных с активностью сенатора Джо Маккарти, американский историк Ричард Хофстедтер сфокусировал свое внимание на традиции американской культуры заговора XIX–XX веков, сформулировав знаменитую идею о «параноидальном стиле американской политики» и выявив ключевые черты теорий заговора.

Хофстэдтер описал видение мира автором теорий заговора через объединение клинического термина «параноидальный» с историческим анализом разнообразных событий в политической истории США. Историк изобразил теоретика заговора как параноидальную личность, во всем способную найти доказательства существования тайного плана управления миром. Этот персонаж погружен в личную драму одиночной схватки с безумно рациональным и изощренным врагом, который не совершает ошибок. Сама история для этого человека — один сплошной глобальный заговор.

Концепция Хофстэдтера, делающая акцент на психологической компоненте в теориях заговора, на многие десятилетия стала доминирующей при изучении феномена. Хофстэдтеру главная опасность виделась в праворадикальной риторике: именно этот политический спектр представлял Джо Маккарти. В 1990-е сын известного советолога Ричарда Пайпса, Дэниел, под влиянием холодной войны распространил присутствие «параноидального стиля политики» и на леворадикалов, уделив в своей книге много внимания СССР и, в частности, Иосифу Сталину.

Работы, написанные в этом русле, изображали теории заговора исключительно как часть нездорового восприятия действительности, а людей, разделяющих эти идеи, — как жадных до власти и глубоко уверенных в том, что ничто не происходит случайно, а лишь в результате тайного сговора влиятельных людей.

Другой подход рассматривает теории заговора как инструмент политических манипуляций. Дело в том, что в конце 1980–1990 гг., когда он был сформулирован, одной из главных проблем безопасности в США была деятельность крайне правых организаций. Их активность, а также террористические акты (например, взрыв в Оклахоме, устроенный в 1995 году Тимоти Маквеем) послужили серьезным стимулом к тому, чтобы попытаться понять логику действий сторонников праворадикальных теорий заговора. 

Ученые, придерживающиеся этого подхода, утверждают, что совершенно неверно изображать правых популистов как психопатов и экстремистов, поскольку они могут отражать взгляды обычных граждан — наших соседей, коллег, — чьи чаяния связаны с обычными повседневными проблемами. Таким образом, теории заговора могут быть восприняты как продукт маргинальных праворадикальных групп, опирающихся на антиэлитистскую, популистскую риторику, которую могут использовать различные политические движения.

Оба подхода отчасти содействуют дальнейшему пониманию природы теорий заговора, однако ни один не способен объяснить их популярность в современном мире. Теории заговора могут использоваться не только как инструменты политической борьбы, а их сторонники не всегда страдают психическими расстройствами.

Более того, как показывает практика, называть параноиком каждого, кто верит в теории заговора, непродуктивно, поскольку то, во что эти люди верят, часто связано с серьезными социоэкономическими, культурными и политическими проблемами. Не стоит забывать и того, что многие теории заговора эксплуатируют знание о прошлых, реально существовавших тайных договоренностях политиков. Поэтому представление о конспирологии как стигматизированном знании как минимум неполно.

Новый виток

Чрезвычайная популярность теорий заговора, захлестнувшая США в 1990-е годы (эта волна докатилась и до постсоветской России, вспомнить хотя бы повышенный интерес к сериалу «Секретные материалы»), способствовала переосмыслению этого явления научным сообществом. Оказалось, что теории заговора привлекательны как способ постижения мира не только для фанатиков-маргиналов.

В действительности они могут быть особенным способом рационального мышления, своеобразным порталом, «через который обсуждаются социальные явления». Сторонники нового взгляда обращают внимание на то, что предыдущие попытки объяснить конспирологию способны только локализовать ее среди маргинальных право- и леворадикальных групп, в то время как в конце ХХ века теории заговора вырвались за пределы этого идеологического гетто. Теперь они — важный элемент современной культуры, присутствующий в кинематографии, музыке, литературе.

Конспирологию в повседневной проблематике можно рассматривать как «подавленное знание» (используя терминологию Мишеля Фуко). Джек Братич в связи с этим отмечает, что теории заговора являют пример того, как официальный дискурс, обладающий большей властью и легитимностью, может подавлять знания, несущие информацию о существенных общественных конфликтах. 

В последние два десятилетия представители различных областей науки — историки, антропологи, социальные психологи, религиоведы, политологи, социологи и культурологи — проделали огромную работу, стараясь прояснить концептуальные и дисциплинарные особенности изучения феномена, продвинуть вперед исследование теорий заговора и тех, кто в них верит, и внесли огромный вклад в изучение этого явления.

Почему люди верят в теории заговоров

Выяснилось, что оно не настолько уж маргинально. Социальные психологи установили, что вера в заговор может объясняться склонностью к недоверчивости и подозрительности. Если кто-то верит в одну теорию заговора, то скорее всего поверит и в другую, даже если они взаимоисключающие. Многое также зависит от ситуации, в которой человек находится. Если политическая партия, которую он поддерживает, проиграла выборы, подозрительность по отношению к выигравшему конкуренту будет выше. 

Во время кризисов — чрезвычайных ситуаций, войн, техногенных катастроф — также наблюдается рост доверия к теориям заговора. Больше того, никакой патологии в том, что люди склонны в них верить, нет. Эта вера ситуативна и основана на той информации, которая становится доступна человеку и на основе которой он затем выносит суждение. Если человек получает больше информации, содержащей конспирологические интерпретации, выше и вероятность того, что последующие события будут оцениваться им в том же ключе. 

В такой ситуации стремление найти информацию, согласующуюся с его собственной точкой зрения, известное в науке как «предвзятость подтверждения», служит еще одним способом упрочения конспирологического менталитета. Более того, склонность людей замыкаться внутри сообщества со схожими взглядами, в котором живут и эволюционируют различные мифы и в том числе теории заговора, влияет на психологическое поведение членов подобных сообществ. 

Однако высокий уровень образования и развитое критическое мышление могут стать фактором, снижающим доверие к конспирологическим идеям. Групповая идентичность и позитивное восприятие группы, к которой принадлежишь, также способствуют популярности теорий заговора. Британский социолог Александра Чичока и коллеги демонстрируют, что склонность у членов группы к вере в заговор проявляется в обстоятельствах, когда коллективная идентичность подвергается угрозе. Своего рода самолюбование членов группы, восприятие себя особенными, часто подталкивает их к вере в то, что внутригрупповые проблемы были «срежиссированы» извне неким злонамеренным субъектом.

Польза и вред

Исторические исследования показывают, что даже самые развитые демократические государства и такие их ключевые институты, как парламент или свободная пресса, служат плодотворной средой для бытования теорий заговора. Эти теории могут быть полезны для достижения прозрачности государственных институтов и развития демократических ценностей в обществе.

В то же время на личностном уровне теории заговора способны оказывать негативное воздействие на их носителей и сторонников. В частности, те, кто верит в теории заговора, нередко не совсем объективно оценивают себя: завышенная самооценка — один из триггеров веры в то, что против человека плетется заговор. Вместе с тем неадекватное самовосприятие приводит к неспособности прийти к взаимовыгодному компромиссу с окружением.

В плане защиты здоровья и окружающей среды теории заговора также несут угрозу обществу. Так, рост веры в то, что вакцины способствуют развитию аутизма, может привести к тому, что все больше родителей не будут прививать своих детей, что, в свою очередь, опасно для здоровья последних. Другой пример: в Южной Африке, где пропаганда ВИЧ-диссидентства была поддержана самим президентом Табо Мбеки, в период его правления число умерших от СПИДа достигло 330 000 человек.

Одним из источников веры в конспирологию становятся бессилие и неспособность изменить свою жизнь и положение вещей в окружающем мире.

Исследования показывают, что потребление теорий заговора снижает политическую активность и желание участвовать в политических или общественных кампаниях (например, против глобального потепления). 

Политические конфликты, активно освещаемые медиа, приводят к тому, что доверие к политикам и институтам снижается. Чиновники правительства, а также руководители корпораций — в списке лидеров, которым доверяют меньше всего, и именно эта тенденция привела к росту праворадикальных и консервативных идеологий по всему миру в последние десять лет.

Параноидальный стиль на Ближнем Востоке и в других странах, Макс Роденбек

Неотъемлемой частью глобально развивающейся культуры заговора стало стремление ставить под вопрос любую официальную версию событий. И именно это предопределило интерес ученых к исследованию теорий заговора как научного феномена. Более того, посмотрев на неевропейские культуры заговора, ученые убедились, что многие мотивы и сюжеты конспирологических теорий не только универсальны, но и, вне зависимости от национального контекста, формируют альтернативный политический язык. Они ставят под вопрос слова и действия политических элит, часто превращаясь таким образом в популистский инструмент влияния. 

В культурах, находившихся под властью европейских держав, питательной средой для активного развития теорий заговора послужили межэтнические политические конфликты, в которые многие бывшие колонии погрузились после ухода колонизаторов. В контексте становления новых национальных идентичностей лидеры государств использовали теории заговора, чтобы выдвинуть обвинения либо против «бывших угнетателей», либо против «внутренних врагов» из числа политических оппонентов и привлечь таким образом на свою сторону большинство населения.

Культурологические исследования современной политики также помогают избежать традиционной стигматизации теорий заговора и понять, как они работают в контексте современного мира. Теории заговора можно рассматривать как легитимный способ интерпретации властных отношений в современном мире. 

Теории заговора ставят под вопрос существующий порядок вещей в обществе и предлагают (порой весьма специфически) трансформировать его в более справедливые, эффективные формы.

Другими словами, теории заговора — это своего рода «креативный ответ» на вызовы времени. Они способны быть одновременно разрушительными и созидательными в плане социальных отношений: могут мобилизовать огромные массы населения для того, чтобы разрешить серьезный конфликт в обществе, но могут также стать губительной силой для репутации человека или организации и подорвать доверие к ним.

Таким образом, они выступают мощным инструментом перераспределения влияния между социальными акторами, а также эффективной политической стратегией, способной вскрыть глубокие социальные проблемы и неравенство в политической, экономической и социальной сферах общества.

Американский политолог Марк Фенстер отмечает, что вернее всего называть теории заговора «популистской теорией о влиянии». Разделяя общество на своих и чужих, они помогают создать общность «людей», которые борются с несправедливостью, созданной политическим/социальным/культурным/этническим «другим». «Другой» представляет собой центр влияния, подвергаемый популистской критике оппонентов, которая, в свою очередь, помогает альтернативным центрам влияния усилиться, стать более легитимными. 

Именно этот эффект объясняет популярность теорий заговора в авторитарных и тоталитарных режимах. Однако важно повторить, что эти теории являются частью любого политического режима и могут быть найдены на любом уровне общества.
IQ

11 июня, 2020 г.