Эйнштейн в Праге: гений, город, эпоха

В издательстве Принстонского университета вышла новая книга Майкла Гордина «Эйнштейн в Богемии». Она посвящена недолгому периоду (апрель 1911 – июль 1912) пребывания Альберта Эйнштейна в Праге в качестве профессора Немецкого университета Карла-Фердинанда. Во время правления Габсбургов, Эйнштейн был вынужден постоянно указывать свою национальную принадлежность, что натолкнуло его на мысли о собственной идентичности, а работа в Немецком университете отразилась на частной жизни физика, так как его жена — Милева Марич — была родом из Сербии. Однако в книге рассматривается не только биография Эйнштейна до Первой мировой войны, но и особая роль Праги, Богемии, интеллектуальной атмосферы империи Габсбургов в его последующей жизни — увлечении деятельностью Томаша Масарика, которого он дважды выдвигал на Нобелевскую премию, и в поддержке ученых, эмигрировавших из страны после 1938 года. Вопросы Майклу Гордину задавал PhD Венского университета и научный сотрудник ИГИТИ им. А.В. Полетаева Ян Сурман.

Майкл Гордин,
профессор Принстонского университета,
главный научный сотрудник
Института гуманитарных историко-теоретических
исследований имени А. В. Полетаева (ИГИТИ)

Ян Сурман: Дорогой Майкл, спасибо, что нашли время обсудить вашу новую книгу «Эйнштейн в Богемии». Несмотря на название, она повествует не просто об истории чуть более одного года жизни Эйнштейна в Праге, но затрагивает разные темы. Однако, прежде чем мы поговорим об этих темах, я бы хотел попросить вас сделать краткое резюме для тех, кто ещё не имел удовольствия её прочитать.

Майкл Гордин: Книга представляет собой исследование двух сюжетов: начинается она с момента, когда Эйнштейн и Прага «встречаются» друг с другом. Это тот период, когда Эйнштейн на протяжении 16-ти месяцев был профессором Немецкого университета в Праге. Первые три главы посвящены этим 16-ти месяцам, а также занятиям Эйнштейна в то время. Какие исследования он проводил — преимущественно, в области разработки общей теории относительности. Как он жил и почему он уехал из Праги. Это был относительно короткий период, и во многом поэтому в литературе об Эйнштейне ему уделено столь мало внимания.

В 1654 году по решению короля Фердинанда III Карлов университет в Праге был объединен с Иезуитским университетом в Клементинуме, в результате чего его переименовали в Университет Карла-Фердинанда. Под таким названием он просуществовал до 1918 года. Однако ещё в 1882 году Университет Карла-Фердинанда разделился на две части. Одна его часть получила название Немецкий университет, а вторая, чешская, своё прежнее название — Карлов университет.

Далее в книге исследованы последствия пребывания Эйнштейна в Праге в самых разных контекстах. Речь идёт о социальных связях, идеях, которые формировались у него в то время, контактах, которые множились из года в год вплоть до его смерти в 1955 году. Таким образом, книга охватывает периоды 1911–1912-го и 1911–1979-х годов, когда наступило 100-летие со дня рождения знаменитого физика. Рассматривается связь между Эйнштейном и теорией относительности, ассоциирующейся с его именем. Кроме того, речь идёт и о Праге, как об интеллектуальном и особенно естественнонаучном центре Европы того времени.

Мифы об Эйнштейне в Праге

Ян Сурман: Читая книгу, я был очень удивлен тем, что период пребывания Эйнштейна в Праге описан так же кратко, как это было в реальной жизни. Но затем следует много дискуссий вокруг мифа об Эйнштейне в Праге. Реальные или воображаемые события, связанные с его нахождением в Чехии, судя по всему, упоминаются снова и снова многими людьми при разных обстоятельствах. 

Например, вы рассказываете о чешско-советском философе Эрнесте Кольмане, который написал в работе «Мы не должны были так жить» (нем. Die verirrte Generation), что он ходил на лекции Эйнштейна, но ошибся с годами, содержанием лекций и т.п. Это показывает, что он определенно не был там в тот период, но он хотел, чтобы мы ему поверили. 

Есть и много других примеров в Вашей книге, в которых Эйнштейн и Прага сходятся вместе в чьих-то воспоминаниях или биографиях так, как они не сходились или не могли сойтись в действительности. В какой степени ваша книга является примером истории науки в противовес созданию различных версий прошлого науки? Примером того, как историки науки могут изучать мифы вокруг учёных, которые, в данном случае, окружают Эйнштейна, Прагу и Эйнштейна в Праге?

Майкл Гордин: Прекрасный вопрос. Главная идея этой книги изначально заключалась в том, о чём я рассказывал в первых трёх главах: детальное изучение пребывания Эйнштейна в Праге в строго конвенциональном смысле. Вот он приезжает туда, делает какую-то работу, затем он уезжает. И во всём этом я бы рассматривал разные интересные детали. Но это не сработало по двум причинам. 

Первая, хотя Эйнштейн хорошо «задокументирован» (лучше, чем кто-либо из учёных его поколения), мы все равно не можем воссоздать каждый его день — чем он занимался, пока был там. Мы могли бы сделать это, скажем, для его берлинского периода, где сохранилась довольно обширная переписка и где Эйнштейн был значительно больше вовлечен в местную общественную жизнь. В случае Праги, всего этого гораздо меньше. По причине отсутствия доказательств, осуществить такое описание сложнее.

Вторая причина заключается в том, что скучно просто воссоздавать историю пребывания Эйнштейна в Праге. Это не особенно интересно для других людей. Если бы я сделал так, то книга содержала бы гораздо больше деталей о теории гравитации, но не в разъясняющем ключе, а скорее больше про обстоятельства, в которых Эйнштейн работал, пока жил в Праге. Но это бы не имело отношения к тому, о чём сейчас моя книга, — о мифах и как эти мифы увековечивались. Как всё это связывалось с памятью. Как люди запоминали вещи определенным способом, в результате которого одни воспоминания превратились в миф, а другие нет.

Есть ещё много других историй, которые примыкают к теме «Эйнштейн и Прага», как, например, дебаты о философии науки. Они не проявляются в истории мифов или истории науки, связанных с Эйнштейном, но имеют отношение к истории философии науки и прямо связаны с контекстом и обстоятельствами «реальной» Праги и жизни Эйнштейна. Моя книга начинается с конвенциональной истории, но в конце она больше способствует пониманию того, как конструируются мифы и как работает память. А в середине идёт пересечение двух этих сюжетов.

Ян Сурман: Хотя я не эксперт по Эйнштейну, как, возможно, многие из нас, но я всегда был под впечатлением того, насколько Эйнштейн был популярным: всегда общительный, дружелюбный, всегда смеющийся и т.д. После прочтения первой части книги становится очевидно, что в Праге он не был столь коммуникабельным, как многие из нас привыкли о нём думать.

Майкл Гордин: Он не был дружелюбным, открытым, словоохотливым человеком. Он не был человеком с тёплой душой в том смысле, как люди обычно представляют себе позднего Эйнштейна. То, что производит впечатление на вас — разница между молодым и зрелым Эйнштейном. Обычно люди говорят о работах по физике, которые он написал в молодости. В то время он не особо интересовался политикой и не был открыт или обласкан в популярной культуре. 

Физика, которой он занимался в более поздний период, уже гораздо сложнее для понимания, и к тому же в основном не принимается современными учёными. Но его популярный образ того времени — очень тёплый, дружелюбный. Период, о котором я пишу, это не тот период, что обычно всплывает в памяти людей в связи с Эйнштейном. Тем не менее я бы не сказал, что он был абсолютно некоммуникабельным, как минимум потому, что он посещал в Праге салон Берты Фанты. 

В салоне Берты Фанты проходили знаменитые литературные и научные неформальные вечера. С 1907 года такие встречи случались раз в две недели. Салон считается одним из самых интеллектуальных пространств Праги в период перед Первой мировой войной. Его регулярно посещали известные литераторы, учёные и философы.

Он ходил туда чтобы исполнять музыку, а это вы можете делать только в кругу людей. Если вы играете на виолончели и любите выступать в камерной обстановке, вам нужна публика. Поэтому у него были социальные связи. Он не был асоциальным, но не был и публичным человеком, каким он стал позднее, когда встречался с Чарли Чаплином и вел довольно гламурную жизнь знаменитости.

Эйнштейн и Милева Марич

Ян Сурман: Когда я знакомился с вашей книгой, то параллельно читал статью об Эйнштейне и маскулинности. В ней рассматривалось его сотрудничество с женой Милевой, — утверждается, что он не упоминал о ней и её заслугах в своих работах, основанных на совместно проведённых исследованиях. Автор статьи писала о нетипичном отношении Эйнштейна к Милеве даже для начала XX века. Вы также подчёркиваете это в книге. Например, вы отметили, что он не брал её на различные вечеринки и встречи, и что она в основном проводила время дома.

Майкл Гордин: Тема отношений Эйнштейна с Милевой Марич, его женой венгерско-сербского происхождения, получила широкое распространение в прессе. Историки науки давно достигли консенсуса по этому вопросу, есть много достоверных свидетельств.

Во-первых, Милева Марич была многообещающим учёным, хорошо образованной женщиной, хотя она так и не сдала экзамены в университете — у неё не очень хорошо шли дела в конце обучения. Она была старше Эйнштейна и страдала хромотой. Может показаться, что, учитывая подобные обстоятельства, Эйнштейн не должен был обратить на неё внимания, однако он влюбился в Милеву. В своих любовных письмах они писали друг другу, как будут вместе заниматься физикой и сотрудничать. После замужества это так и осталось лишь на бумаге.

Их брак был типично мещанским для своего времени. Она должна была заботиться о семье, он должен был работать и во всем этом для неё было мало науки. Кроме того, было ещё немало причин, по которым, как я думаю, её социальная жизнь в Праге была затруднительной. Их новорожденный ребенок, сын Эдвард, страдал от кишечных колик, он много болел, и она была дома рядом с ним. Во-вторых, у неё было славянское происхождение, поэтому он не мог брать её в гости к своим коллегам, потому что жены немецких профессоров всегда смотрели на славянскую женщину свысока.

Я посвятил некоторое время изучению того, как отличалось восприятие немецких мужчин и славянских женщин в Праге в то время. И Милева очень страдала от этого. Я думаю, его отношение к ней в тот период было абсолютно типичным. Позднее оно стало гораздо хуже.

Их бракоразводный процесс был очень долгим и трудным, он начался в 1914 году, а закончился в 1918-м. Он вёл себя жестоко и снисходительно. Даже перед тем, как он стал встречаться с будущей новой миссис Эйнштейн, у него было множество интрижек и романов. Впрочем, продолжились они и во время второго брака.

Его отношение к близким женщинам не было хорошим на межличностном уровне. Эйнштейна окружали женщины, которые делали его жизнь комфортной. Они убирали дом, они заботились о разных повседневных и бытовых вещах, они позволяли ему «заниматься наукой». И когда в 1936 году умерла его вторая жена, вокруг него осталась «команда» женщин — дочь жены от первого брака, секретарша — они держали Эйнштейна в тонусе.

Зато к студенткам он проявлял отзывчивость (у Эйнштейна было очень мало студентов, но среди них есть и девушки). И особенно сильные тёплые дружеские отношения его связывали с самой известной женщиной в науке того времени — Марией Склодовской-Кюри. Эйнштейн очень поддерживал её, даже когда во французской прессе появились порочащие сведения о любовной связи Кюри, после того, как она осталась вдовой. 

После смерти Пьера Кюри у Марии был короткий роман с физиком Полем Ланжевеном, который вызвал скандал во французской прессе, поскольку она была старше его на пять лет, и он был женат.

Отношения Эйнштейна с женщинами — это одна из тех областей, на которую современный исследователь смотрит и говорит, что не ожидал подобного. От него ждут большей доброты, мягкости, открытости. Однако, он вёл себя по отношению к женщинам не очень хорошо.

Тогда как, напротив, к афроамериканцам, когда Эйнштейн переехал в США, он относился гораздо более отзывчиво и был серьёзно вовлечен в проблемы движения за гражданские права. Здесь мы словно собираем пазл: на внешнем уровне Эйнштейн был очень прогрессивным, но на внутреннем, его поведение можно назвать консервативным и даже реакционным.

Ян Сурман: На мой взгляд, представление о том, что он должен был лучше относиться к женщинам тоже восходит к образу Эйнштейна как поп-звезды: весёлый дедушка, который катается на велосипеде и всё время улыбается. Но здесь нужно выделить и другой аспект вопроса: когда кто-то позирует перед камерой, нужно помнить и о том, кто остаётся за кадром. Кроме того, следует учитывать время и состояние человека.

Майкл Гордин: Именно так! Период до того, как Эйнштейн появился перед объективами камер — главная тема книги. Во время его пребывания в Праге можно обнаружить не так много свидетельств, объясняющих, почему и как он в итоге стал таким знаменитым. 

Это случилось в 1919 году, после открытия отклонений света от звёзд во время эксперимента Артура Эддингтона. Для самого Эйнштейна это был звёздный час. И всё же, причины, почему он стал знаменитым, до сих пор вызывают много вопросов и едва ли понятны. У историков есть разные мнения, как это случилось, но факт в том, что подобного не происходило ни до и никогда не случалось после Эйнштейна. 

В 1919 году английский астрофизик Артур Эддингтон подтвердил теорию относительности Альберта Эйнштейна.

Эддингтон был одним из первых учёных, оценивших важность специальной и общей теории относительности. В 1918 году он опубликовал первое в мире англоязычное изложение взглядов Эйнштейна на гравитацию. 

Теория относительности предсказывала величину отклонения лучей света в гравитационном поле Солнца. Однако наблюдать звёзды возле диска нашего светила можно было только в случае полного солнечного затмения. Поэтому в 1919 году Эддингтон возглавил экспедицию на остров Принсипи в Западной Африке. Её целью было наблюдение искривления лучей света во время солнечного затмения.

В марте 1919 года Эддингтон отплыл на корабле из Англии, а в середине мая уже установил оборудование для наблюдений. Затмение ожидалось 29 мая 1919 года в 14 часов, однако наблюдениям мешали шторм и сильный дождь. Лишь перед самым затмением небо немного очистилось. Эддингтон стремительно менял фотопластинки в приборе. За несколько минут он успел сделать шестнадцать фотографий Солнца и его окрестностей. Но лишь шесть из них подходили для анализа.

Эддингтону удалось сфотографировать звёзды, окружающие наше светило. Сравнив их видимые положения в ночное время со снимками при затмении, он установил, что рядом с Солнцем положение звёзд немного изменялось в полном соответствии с прогнозами Эйнштейна, а значит пространство нашего мира искривляется возле массивных небесных тел.

Наблюдения Эддингтона выполнялись на пределе доступной в то время точности и были близки к измерительной погрешности. Впоследствии они неоднократно повторялись и проверялись, поэтому сегодня ученые в них полностью уверены. Однако точность результатов все равно остается невысокой из-за ограниченных возможностей оптических методов.

В любом случае, пока он был в Праге, вы не увидите ничего, что говорило бы о том, как он хорош на публике. Эйнштейн неплохо фотографировал, да и сам был очень фотогеничным. Он мог говорить ярко, что отлично срабатывало с газетами и радио — одним словом, постепенно стал медийной персоной. Сегодня он бы отлично вёл блог в Твиттере или в Инстаграме (принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской организацией). Но ничего из этого вы не найдёте в раннем Эйнштейне. 

Зрелый Эйнштейн знаменит не только потому, что был добрым дедушкой, но в первую очередь из-за того, что категорично выступал за ядерное разоружение. Он был пацифистом. У него были политические взгляды, которые сейчас мы связываем с идеей равенства и отсутствием иерархий, но которые не всегда прослеживались в его собственной личной жизни.

История науки Центральной Европы

Ян Сурман: В книге вы много размышляете о биографиях и биографах Альберта Эйнштейна. В частности, о том, как они проливают свет на его личность.

Майкл Гордин: Почти каждая биография Эйнштейна в некотором смысле является детищем одной конкретной биографии, написанной Филиппом Франком, жившим в Праге гораздо дольше, чем Эйнштейн — с 1912 по 1938 годы. Франк был преемником Эйнштейна и, после лекционного турне в 1938 году по Соединенным Штатам, а затем вынужденного отъезда за границу из-за Мюнхенского соглашения и оккупации Чехословакии, написал его биографию. 

Поскольку он хорошо лично знал Эйнштейна, эта биография стала шаблоном для всех последующих жизнеописаний великого физика. Франк провёл много времени в Праге, поэтому часть об этом городе и жизни в нём Эйнштейна все последующие биографы оставляют как есть. Они слепо следуют за Франком, так как предполагают, что «он об этом знает». 

Да, Франк знал как Эйнштейна, так и Прагу, но эта часть написанной им биографии недостоверна. Вся биография недостоверна, но эта часть особенно. Таким образом, последующие биографы закрепляют и тиражируют одни и те же ошибки. 

Такова проблема с литературой об Эйнштейне в принципе. Её можно условно разделить на две группы. К первой относятся биографии, написанные на всех языках, но доминируют среди них английский и немецкий. Вторая включает специальные исследования, посвященные отдельным вопросам. Именно последние дают новые результаты, но они редко затем аккумулируются в биографиях. 

В итоге, мы получаем с одной стороны литературу, которая во многих случаях повторяется и пересказывает биографию Эйнштейна одним и тем же образом снова и снова. А с другой — всё более точные труды, углубляющие наше представление по теме. Нужно, чтобы кто-то переосмыслил все эти специальные исследования и взялся за написание принципиально новой биографии Эйнштейна. Но я не знаю, кто мог бы это сделать.

Ян Сурман: Вы говорите, что немецкий и английский языки доминируют в исследованиях про Эйнштейна, поэтому меня очень порадовало, что вы опираетесь и на чешскую литературу. Я рассматриваю это как интересную стратегию, если не исправляющую повествование, то дополняющую его.

Майкл Гордин: Я начал изучать чешский язык ещё до того, как задумал этот проект. Меня поражает, насколько мало внимания уделяется литературе по истории науки, написанной на языках, которые не относят к «большим»: английскому, французскому и немецкому. Именно поэтому очень мало привлекаются работы на русском. Историю российской науки порой пишут люди, которые не знают языка и из-за этого даже не понимают, что упускают из виду. То же самое и с Прагой. Большая часть доступного материала об Эйнштейне и Праге написана людьми, которые не знают чешского. Всё, что у них есть, это немецкие источники. Моя книга также основана на немецких источниках, но чешский материал действительно меняет общую картину. 

У нас есть несколько интервью, сделанных гораздо позже, с бывшими студентами Эйнштейна. Они рассказывали на чешском языке о своём опыте. Я цитирую некоторые из них. Для тех, кто не знает чешского, всё это неизвестно, так как никто не потрудился перевести интервью на немецкий или английский. 

В чешской популярной литературе есть много статей об Эйнштейне и Праге, но они неизвестны тем, кто не знает языка. Одну из задач, которую я надеюсь решить посредством книги, — это побудить людей расширить базу источников, которые мы можем привлечь к исследованию. Это касается не только основных источников, но также и исследовательской литературы, которая написана хорошими профессиональными историками и должна быть принята к сведению.

На самом деле, одна из вещей, что больше всего меня расстраивает в литературе об Эйнштейне, — на Западе практически не знают множества очень хороших работ на русском языке о теории гравитации, особенно созданных в советскую эпоху. А всё потому, что не читают по-русски. Некоторые из них включены в мою книгу в попытке сделать их доступными широкому кругу исследователей.

Ян Сурман: Ещё один вопрос о том, как вы выстраиваете своё повествование. Оно сосредоточено на Эйнштейне, но в то же время включает много дополнительных сюжетов о личностях и событиях, которые находятся за пределами «царской дороги» истории науки. Читатели могут узнать о разных учёных, таких как Густав Яуманн или Эрнест Кольман. 

В университетской системе Габсбургской империи факультет предлагал трёх кандидатов на позицию профессора. В списке кандидатов на профессуру по теоретической физике в Немецком университете Карла-Фердинанда в Праге Эйнштейн был первым, а Яуманн вторым, но министр образования и религии изменил порядок и отдал предпочтение последнему. В конце концов Яуманн отклонил назначение, что позволило Эйнштейну получить эту должность.

Повествование начинается с середины XIX века, эпохи Габсбургов, с захватывающего описания науки того времени, и заканчивается в 1970-х годах, когда проводились интересные исследования в Советском Союзе и Чехословакии. Даже если кто-то читает книгу только из-за Эйнштейна, он узнает много нового о Восточной Европе, Центральной Европе и об империи Габсбургов. Большинство глав посвящено вовсе не Эйнштейну, а кому-то другому.

Майкл Гордин: Я надеялся, что именно такое впечатление останется после прочтения моей книги. Боюсь, люди могут разочароваться, если подумают, что книга только об Эйнштейне. На самом деле в ней много мест, где Эйнштейн является второстепенным персонажем. Это важный момент, который я хотел бы подчеркнуть: вы не всегда являетесь главным героем в своей жизни. Нам часто кажется, что мы — те, кто видит всё, — и только поэтому возникает мысль, что мы главные герои. Однако нередко происходят вещи, которые безусловно касаются нас, но мы их не до конца понимаем. Именно это я и хотел запечатлеть. Разумеется, люди взбудоражены Эйнштейном. Поэтому, если у меня получилось запечатлеть некоторые из окружающих его историй и дать возможность читателям узнать о них, используя Эйнштейна словно врата в другие сюжеты, то я очень счастлив.

Ян Сурман: Есть ли отклики на книгу от тех, кто утверждает, что вы описываете в качестве мифов то, что произошло на самом деле?

Майкл Гордин: Я получил много откликов. Многие из них позитивны. Большинство людей поняли, чего я стремился достичь в этой книге. Но были и те, кто остался разочарованным из-за того, что в некоторых частях мало написано об Эйнштейне. К этой группе относятся и люди, полагавшие, что я считаю пражский период чрезвычайно важным для дальнейшего развития Эйнштейна. Однако я этого не утверждал. Я думаю, что время жизни Эйнштейна в Праге интересно, но не более того. Этот период не был значимее, чем пребывание в Берлине, Цюрихе или других местах. 

А вот что меня действительно удивляет, — никто не сказал: «Я отказываюсь верить вашим свидетельствам», когда я отвергаю конкретные устоявшиеся мифы, например, о дружбе Эйнштейна и Кафки. Никто пока ещё об этом не сказал. Думаю, причина в том, что я стараюсь продемонстрировать в книге все известные нам свидетельства. Всё, что у нас есть. Вы можете интерпретировать их так, как вам нравится, а я интерпретирую иным образом. Но до сих пор никто не сказал мне: «Я предпочитаю свой миф и не хочу, чтобы вы его развеивали». 

У меня уже были подобные отклики на книгу о Менделееве. Химики говорили, что их не интересует моя точная история, что они предпочитают ту, которую уже знают. Но пока прошло всего несколько месяцев после публикации книги об Эйнштейне. Уверен, что со временем у людей появятся разные точки зрения на её содержание.

Эйнштейн в Праге / Эйнштейн и Прага

Ян Сурман: Вы упомянули Кафку, он один из тех, кого мы вспоминаем, говоря о Праге начала XX-го века. Многим хотелось бы, чтобы Кафка и Эйнштейн устраивали дружеские встречи и долгими часами обсуждали общие идеи. Но, по всей видимости, они встретились всего один раз, пожали друг другу руки и лишь перекинулись парой слов.

Майкл Гордин: Если бы между ними действительно были тесные взаимоотношения, то из этого могло бы выйти множество интересных вещей. Это было бы замечательно. Вот почему этот миф столь пленителен, — он рециркулирует снова и снова. 

Точно так же существует схожее желание, связанное с Прагой. Большинство моих знакомых, которым довелось побывать в Праге, считают этот город очаровательным. У них остались приятные впечатления. Это относится не ко всем, но к большинству. 

Тот факт, что Эйнштейн приехал в Прагу и уехал, что ему было всё равно на этот волшебный город, кажется странным. Мы ожидаем, что у него было схожее с нашим впечатление о зданиях и истории. Мы ожидаем, что он находил интересным то же, что и мы, но оказывается, это не так. Иногда факты не складываются в приятную нам картину.

Ян Сурман: Это правда. Я думаю, что самое широко известное утверждение Эйнштейна о Праге — про ужасный вкус воды.

Майкл Гордин: Да, я тоже думаю, что она ужасна на вкус. Вы можете заболеть, если будете её пить. Я испытал это в Восточной Европе. Мне часто советовали пить только бутилированную воду. Это обычная история. Но мне показалось интересным, что Эйнштейн фокусируется только на подобных вещах. Его не интересовало электрическое освещение, что меня удивило, так как отец Эйнштейна занимался электрификацией городов. Вы можете подумать, что он был из тех, кто говорил нечто вроде: «О, как интересно, хотя в Праге очень плохая вода, но у них есть электрические фонари и электрические трамваи, а вот в Цюрихе — нет». Но увы, он ничего об этом не говорил. Каждый раз, когда Эйнштейн комментировал пражскую жизнь, он делал это в негативном ключе.

Ян Сурман: Парадоксально, что Эйнштейн, у которого была столь глобальная жизнь, обожал стабильность в быту. Он не любил каких бы то ни было мелких изменений в повседневной жизни.

Майкл Гордин: Эйнштейн — единственный человек из тех, кого я знаю, кто, сравнивая Прагу и Цюрих, скажет, что последний город лучше во всех отношениях (может быть только жители Цюриха думают также). Это очень интересная и показательная особенность его жизни. Эйнштейн жил очень «берлинской» жизнью, когда проживал в этом немецком городе. Там он был открытым человеком. Когда он переехал в город поменьше — Принстон, то жил так, как и вы бы жили в маленьком городке. С возрастом он всё легче приспосабливался. А вот в молодости Эйнштейн хотел жить в Праге так, будто он всё ещё в Цюрихе, но не мог. Прага гораздо более крупный город, густонаселённый, динамичный. И он не знал, как с этим совладать.

Ян Сурман: Я бы хотел чуть больше сконцентрироваться на Праге. Это большой город и в то же время в социальном плане очень расколотый. Не только между чешской и немецкой общинами, как это обычно бывает, но и внутри самого немецкого сообщества. Вы сами подчёркиваете, например, важность небольших интеллектуальных кругов. 

Первая часть книги действительно целиком о Праге, и я думаю, она даёт много новой информации о городе или, вернее, о новом способе понимания Праги. Как я считаю, этот способ известен специалистам из Центральной Европы, но практически не знаком учёным на Западе, а потому сильно их удивит. Например, тот факт, что Эйнштейн столкнулся с разделённым надвое университетом почти без каких-либо контактов между его частями; со студентами, сражающимися на улицах и т.д. Но в то же время он оказался способен жить вне этих конфликтов.

Майкл Гордин: Разделение двух университетов, я думаю, уникально. Империя Габсбургов прошла через ряд языковых и институциональных реформ в конце XIX века, но реализация идеи о переходе Университета Карла-Фердинанда на новый язык, что к тому времени уже произошло в университетах Будапешта, Львова и Кракова, — удивляет. В Праге решили: «Нет, мы просто сделаем два отдельных университета». 

В течение тридцати пяти лет оба университета сосуществуют в столь странном режиме, находятся бок о бок, что ещё сильнее обостряет социальную разобщённость. И да, это один из источников конфликтов. Но есть и другие очень важные вопросы, на которые я отвёл немало места в книге. 

Речь идёт о евреях в городе. В Праге были евреи, говорившие только по-чешски, либо только по-немецки. Между ними были конфликты, связанные с политикой, сионизмом и противодействием ему. В немецких кругах были распространены левые, правые, либеральные взгляды. В то время это очень разнообразная среда. И хотя Прага действительно большой город, но, возможно, вы верно уловили суть — в реальности она была множеством разных маленьких городов, сосуществующих на одной территории, а населявшие Прагу люди иногда пребывали в нескольких из них одновременно.

Ян Сурман: Наверное, это хорошая иллюстрация для периода после 1918 года, когда, как я думаю, существовали университеты, использующие только один из четырёх языков. Помимо чешского и немецкого — ещё украинский и русский университеты, и у них тоже, по-видимому, было не так много контактов.

Майкл Гордин: Если бы вы посмотрели мои материалы для этой книги, то увидели бы, что я сделал очень много заметок о русской и украинской диаспорах, проживавших в то время в Праге. Однако я не смог найти никакой связи между ними и Эйнштейном или людьми, которые знали Эйнштейна. За небольшим исключением, когда один настроенный очень анти-эйнштейновски философ посетил Пражский лингвистический кружок. У него были контакты с некоторыми представителями русской диаспоры: Романом Якобсоном, Николаем Трубецким и другими. И меня крайне удивило, что подобного сюжета, который бы я действительно очень хотел включить в книгу, попросту не оказалось.

Ян Сурман: Я бы хотел понять связь между учёными разных Университетов Карла-Фердинанда, как до Первой мировой войны, так и после неё. Одно из моих впечатлений таково, что люди боялись писать об этом. Возможно, поэтому у нас нет источников, — подобные контакты могли тщательно скрываться. По многим причинам люди не хотели говорить об этом.

Майкл Гордин: Вполне возможно. Очевидно, что если это никогда не было зафиксировано, то я не могу об этом написать. Хотя есть пара мемуаров. Так, Герхард Ковалевский, математик, живший в 1909-1920-е годы в Праге и оказавшийся затем в Дрездене, написал очень интересные воспоминания.

Ковалевский активно контактировал с чехами и много написал про них после своего отъезда из Праги. Филипп Франк также с удовольствием рассказывал о своих контактах в 1920-1930-е годы с чешскими учеными. Эйнштейн не знал ни о каком табу, потому что он очень плохо улавливал подобные знаки. Так что если бы у него были какие-то связи, то он, скорее всего, упомянул бы об этом. 

Я думаю, что если и было табу, то оно существовало с другой стороны — для чехов, которые не желали говорить о своих немецких связях. Упомянутые мной люди — Ковалевский, Франк, да и сам Эйнштейн — не были «пражскими немцами». Все они — немцы, прибывшие из других мест. Поэтому они совершенно не чувствовали какого-либо напряжения и могли свободно говорить о взаимодействии между чехами и немцами. 

Вполне возможно, что есть ещё немало контактов, которые мы не можем обнаружить. Но я вполне уверен, что не пропустил никаких связей с Эйнштейном, хотя определенно могли быть связи между другими людьми, которые не решались их зафиксировать. 

Кроме того, можно увидеть, как некоторые контакты со временем прерываются. Например, Ярослав Гейровский, чех, который позже получит Нобелевскую премию по химии, состоял во вполне откровенной переписке с Франком. Однако позже у Гейровского случились неприятности из-за того, что он продолжил работать в лаборатории Немецкого университета при нацистах после упразднения Чешского университета, что сказалось и на его корреспонденции. В итоге, есть множество ситуаций, в которых трудно изучить степень взаимодействия посредством имеющихся у нас источников. Так что ваше замечание вполне справедливо!

Ян Сурман: Судя по вашей книге, значимую роль в пражской жизни играли салоны, как место встреч и неформального общения представителей разных групп элит, особенно по сравнению с университетом как социальным пространством. Но и в их публике прослеживается разрозненность. Правильно ли я понимаю, что, судя по всему, Эйнштейн не знал никого из Чешского университета?

Майкл Гордин: Насколько я могу судить, это действительно так. Он их либо не знал, либо встречал, но ни одна из сторон не придала этому значения. Это похоже на ситуацию с Францем Кафкой: у Эйнштейна состоялась короткая встреча с Кафкой, но оба восприняли её как совершенно незначительное, вполне заурядное событие в своей жизни и не запомнили её. Как итог, осталось очень мало хоть каких-то записей. Точно так же нет и никаких свидетельств того, что Эйнштейн общался с какими-либо профессорами Чешского университета.

Ян Сурман: Хотя и нет свидетельств о значимых контактах Эйнштейна с чешскими учёными во время пребывания в Праге, однако в дальнейшем он мог ссылаться в переписке на общее прошлое. Как, например, и произошло в случае с Томашем Гарригом Масариком, которого Эйнштейн дважды выдвигал на Нобелевскую премию.

Майкл Гордин: Я думаю, что Эйнштейну и самому действительно нравился миф о Масарике. Когда он говорил об общем прошлом или совместных интересах с Масариком, то всё это относилось к его визиту в 1921 году, когда Эйнштейн вернулся в Прагу чтобы прочитать курс лекций. В тот момент Чехословакия стала независимой страной, освободившей евреев на конституционном уровне. Эйнштейн приписал это (и не ошибся) деятельности Томаша Масарика. Он испытывал тёплые чувства к Масарику по многим причинам. Здесь и переход от правления Габсбургов к демократии, уход от национализма (Эйнштейну категорически не нравился национализм). Масарик был ему симпатичен как человек и политик, хотя во многих взглядах они расходились.

Ян Сурман: Конечно, очень заманчиво сказать, что всё изменилось пока Эйнштейн был в Праге, но, наверное, в действительности многое поменялось всё же из-за Первой мировой войны…

Майкл Гордин: Да, я полагаю Первая мировая повлияла на многое, включая оценку самим Эйнштейном своего пражского периода. После войны он уже не думал о Праге как о городе, контролируемом габсбургскими бюрократами, которых он ненавидел. Эйнштейн рассматривал Прагу как столицу страны, которая борется за права меньшинств. Является ли это точным описанием Чехословакии того периода — отдельный вопрос. Но после 1918 года Эйнштейн стал размышлять о Чехословакии в ином ключе, по сравнению с тем, как он думал о Богемии, когда она была габсбургской территорией. Теперь он воспринимал свой пражский период совсем иначе и утверждал, что ему очень нравилось жить и работать там. Эти слова полностью расходятся с тем, что он многократно говорил во время своего пребывания в Праге — насколько неприятным оказался для него этот город. Война действительно стала решающим фактором. Тогда не только Прага изменилась, но и сам Эйнштейн очень сильно пересмотрел своё мировоззрение.

Ян Сурман: Мне показалось особенно интересным, как Эйнштейн кардинально изменил свой нарратив о Праге. Это создает целый ряд проблем для историков науки из-за необходимости согласовывать разные источники для выстраивания связного и непротиворечивого повествования о жизни Эйнштейна.

Майкл Гордин: Конечно, лишь изучив его архив, мы можем увидеть разницу между поздними воспоминаниями Эйнштейна и реальным опытом. Его интервью в зрелом возрасте имели большое значение для нашего восприятия этого человека. Сейчас большинство исследований — и совершенно правильно, на мой взгляд, — сосредоточены на переписке и тетрадях, документах и заметках, которые Эйнштейн делал в конкретные периоды своей жизни. Их сравнение показывает, что воспоминания Эйнштейна сильно отличаются от содержания его собственных материалов тех лет. Причём это в равной степени касается как его научной деятельности, так и социальных взаимодействий.

Ян Сурман: Мой последний вопрос связан с еврейством и тем, как национальная принадлежность стала важна для Эйнштейна. Однако я бы хотел объединить его с вопросом о вашем стиле повествования. На мой взгляд, ваша книга предлагает альтернативный способ анализа влияний. В случае Эйнштейна Прага не влияет на него напрямую. Есть вещи, над которыми он работает в течение некоторого времени, а затем они возвращаются к нему позже. Более того, еврейский вопрос, с которым Эйнштейн сталкивался в различных аспектах в Праге, непосредственно не приводит к изменениям. Они происходят с Эйнштейном лишь через несколько лет, когда, разумеется, контекст полностью поменялся. 

Майкл Гордин: Это очень тонкий взгляд на книгу. Мне не нравится типичная модель влияния, которая у нас есть. Она похожа на игру в бильярд, где человек рассматривается в качестве шара, другой шар толкает его, и он движется в новом направлении. Именно так мы воспринимаем влияние, но ведь любой из нас взаимодействует иначе. 

Когда мы контактируем с другими людьми, то иногда вспоминаем о том, что произошло некоторое время назад. Иногда важным оказывается не первое знакомство с кем-то, а, допустим, третья встреча, спустя много лет. Поэтому в книге я хотел показать, что не следует слишком строго следовать линейной модели влияния. Я опираюсь на изыскания социологов и историков, которые мне представляются весьма полезными в построении модели взаимодействий Эйнштейна с его соратниками и окружением. Старые «блочные модели» или «модели биллиардных шаров» не достаточно изящны, чтобы уловить всё богатство и аспекты реальной истории контактов, или, следуя за Михаилом Бахтиным, полифоничность взаимодействий в чьём-либо пространстве.

Архивные записи 1920-х годов

Но, вернёмся к еврейскому вопросу. Эйнштейн, как известно, был очень близок к сионистскому движению. Он поддерживал многие идеи сионизма, особенно в 1920-е годы. Впервые Эйнштейн познакомился с сионистами в салоне Берты Фанты в 1911 году. Их мировоззрение показалось ему средневековым, мистическим, а идеи несущественными и националистическими (что ему особенно претило). Потребовалось много лет, чтобы он смог взглянуть на сионизм по-другому. Однако ещё позже он вновь переосмысливает своё отношение к сионизму и дистанцируется от движения после того, как в Палестине в конце 1920-х и в 1930-х годах начались волнения. 

Во всех этих случаях: первое знакомство с сионизмом, тесный контакт Эйнштейна с сионистским движением, и затем его разрыв с ним — в качестве посредника выступал один и тот же человек, Хуго Бергман, зять Берты Фанты. Таким образом, даже при одном и том же взаимодействии, на одну и ту же тему, с одним и тем же человеком, — в разные периоды всё происходит совсем иначе и с различным итогом. 

Таким образом, любой сюжет имеет смысл, только если рассматривать его в определенном контексте. Но если вы попытаетесь выстроить сюжеты в линейное повествование, одномерную картину или рассказать историю взаимодействий Эйнштейна и Бергмана вне контекста других пражских и внепражских связей, она не будет иметь никакого смысла.

Ян Сурман: Я считаю это очень важной идеей, особенно если обратиться к вопросу о мобильности, в том числе международной. В последние несколько лет прозвучало много критики в адрес мобильности, особенно в связи с тем, что она не даёт сиюминутных результатов, как, например, в случае с программой Эразмус. В вашей книге мы увидели, что результаты не обязательно должны быть незамедлительными, или, даже, они редко бывают таковыми. Но результаты всегда придут со временем.

Майкл Гордин: Они могут прийти со временем. Я думаю, что это интересная взаимосвязь, которая поможет нам думать иначе о мобильности и транснациональных исследованиях, подвергнутых по разным причинам критике в последнее время. Я не рассматривал эту книгу как транснациональную историю, но полагаю, что по итогу она вышла именно таковой, ведь в ней есть немало сюжетов, разворачивающихся в пространстве и во времени между империей Габсбургов, Чехословакией, Германией, США, Палестиной и Израилем.
IQ

17 июля, 2020 г.