Травма Чернобыля

2021-й — год 35-летия аварии на Чернобыльской АЭС. Событие уходит всё дальше, но его травмирующий опыт связывает прошлое с настоящим. Стресс стал травмой, а травма проникла в память. Что это значит для людей с опытом проживания в зоне радиационного загрязнения, и почему коллективная память о Чернобыле может исчезнуть, выяснили социологи Института прикладных политических исследований и Лаборатории экономико-социологических исследований НИУ ВШЭ Юлия Белова, Маргарита Муравицкая и Надежда Мельникова. Результаты работы представлены на XXII Апрельской международной научной конференции, организованной совместно НИУ ВШЭ и Сбером.

В зоне риска

В октябре 2020 – марте 2021 года исследователи провели 39 глубинных интервью с людьми, имевшими опыт длительного проживания в двух малых российских городах, пострадавших от аварии на ЧАЭС, — Новозыбкове Брянской области и Плавске Тульской.

Кто-то из них пережил катастрофу и остался в этих городах, кто-то туда приехал уже после и узнал об аварии через других людей, а кто-то покинул чернобыльскую зону и даже успел вернуться обратно. Все они рассказали, какое значение для местных имеет авария и как ими воспринимаются радиационные риски.

Новозыбков и Плавск выбраны не случайно. Оба расположены не просто в регионах, оказавшихся в зоне Чернобыльского радиационного пятна (всего областей, наиболее затронутых радиацией в России четыре — Брянская, Тульская, Орловская и Калужская), а в пострадавших сильнее остальных.

К началу 2020 года в Брянской и Тульской областях было больше всего населённых пунктов с высоким уровнем загрязнения цезием-137, а показатели онкологических заболеваний среди населения (число заболевших, темпы прироста, смертность) — одни из наихудших в стране.

При этом, по официальным данным (смотрите под катом), радиационная обстановка в обоих регионах улучшается.

 «Итоги 30–летнего радиационно–гигиенического мониторинга на территориях Тульской области, подвергшихся радиоактивному загрязнению в результате аварии на Чернобыльской АЭС» (Болдырева, В. В., Овчарова, В. Н., 2016)

 «Радиоэкологическая оценка сельскохозяйственных земель и продукции юго–западных районов Брянской области, загрязненных радионуклидами в результате аварии на Чернобыльской АЭС» (Панов, А.В., Прудников, П.В., Титов, И.Е., Кречетников, В.В., Ратников, А.Н., Шубина, О.А., 2019)

 «В ФГБУ “Брянская МВЛ” провели около 500 исследований по определению содержания радионуклидов в продукции АПК» («Новости Брянска», 18 февраля 2021)

Как следствие — сокращён перечень территорий, «находящихся в границах зон радиоактивного загрязнения», некоторые населенные пункты перестали значиться зонами отселения, зонами проживания с правом на отселение или проживания с льготным социально-экономическим статусом. Соответственно, уменьшилось количество мер социальной поддержки.

Так, помимо того, что Плавск и Новозыбков с общей численностью населения более 55 тыс. чел. в 2010 году были лишены статуса исторических городов России, Новозыбков в 2015-м переведен из перечня населенных пунктов «зоны отселения» в перечень «зон проживания с правом на отселение».

Раны-воспоминания

Такая двойственность, отмечают исследователи, делает восприятие радиационной катастрофы противоречивым. Живущие в пространстве Чернобыльского пятна воспринимают день сегодняшний и планируют будущее с учётом случившегося. И все они, как заставшие, так и не заставшие аварию, являются носителями коллективной памяти о ней.

Коллективная память — представление о прошлом, воплощённое в традициях и разделяемое обществом.

Коллективная травма — «рана–воспоминание, не получившая должных рефлексии и отражения в коллективной памяти».

По теории немецкого культуролога Яна Ассмана, на которой в том числе базируется исследование, коллективная память делится на коммуникативную и культурную. Коммуникативная (неформальная, неустойчивая) — воспоминания о недавнем прошлом. Возникает и исчезает вместе с группой носителей. 

Культурная (сакральная, устойчивая, разделяемая большинством) фиксирует значимые исторические события, «опирается на “символические фигуры, к которым прикрепляется воспоминание”», благодаря местам памяти и особым ритуалам сохраняется в общественном сознании через поколения.

Чернобыль — и травма, и память. Первая, как показали интервью, для живущих в опасных зонах остается актуальной, в том числе даже для тех, кто риски радиации отрицает и, казалось, должен быть от травмы освобождён. Вторая с течением времени ослабевает, а передача её от поколения к поколению постепенно прерывается.

Приглушение памяти

В городах со временем пропали указатели загрязнённых зон. Измерение радиационного фона и лабораторные исследования стали восприниматься как нетипичные. Из местных газет и с информационных табло ушли регулярные сводки о радиационном фоне. Медосмотры и диспансеризация перестали быть специализированными. Как рассказал учёным один из респондентов:

«[Раньше] постоянно публиковались в газете уровни, Там адрес, например, юго-запад города, лес…вот такая окраина и столько, столько…Потом ходили по домам, замеряли на участках, где какой. У многих людей свои тоже были. И многие знали, в каких местах в лесу можно ходить, чтобы что-то собирать, а в каких нет».

«Культурная память, фиксирующая прошлое в обрядах, памятниках, мероприятиях, в отношении аварии на Чернобыльской атомной электростанции постепенно становится всё более приглушенной, теряет свою значимость и находится под угрозой исчезновения», — делают вывод учёные.

Такое же «приглушение» касается мероприятий, приуроченных к дате аварии. На уровне города их инициируют в основном непосредственные очевидцы катастрофы:

«Ликвидаторы собираются там в каком-то месте, но, к сожалению, их не так много в городе».

При этом ликвидаторов не только немного, ещё они и рано умирают: 

«У нас сосед через две квартиры, он был ликвидатором. Он был тем, кто выходил на крышу и собирал этот графит, куски этого графита. Он прожил, получается, ещё 12 лет. У него было три вида рака».

Вместе с очевидцами исчезают или меняются (с «живых» на «опосредованные») важные для сохранения коллективной памяти воспоминания. Они всё больше тяготеют не к истории, а к мифу. В ходу, особенно с учётом засекреченности части информации о ликвидации аварии, оказывается вариант «достоверно не знаю, но уверен, что так было». Вот, например, как рассказывает один местный житель о якобы «расстреле радиационного облака» над Плавском:

«Когда попёрла на Москву последняя Чернобыльская туча, её надо было куда-то посадить. Иначе надо было переносить Москву. И вот её, так все говорят, я нигде об этом не читал, и вряд ли это будет напечатано, но говорят все в один голос одно и то же, что эту тучу над нами расстреляли. То есть её на нас посадили».

Понаехавшие…

Одни из основных причин ослабления памяти о катастрофе — отсутствие в местном сообществе «ясных, чётких коммуникативных практик» и миграция населения. В первом случае проблема в том, что практики «воспроизводятся лишь в небольших социальных общностях» — от встреч тех же ликвидаторов до разговоров в соседском кругу:

«Среди соседей тоже бывает иногда вот вечером, когда выйдешь…я в частном доме сижу. Выйдешь и постоишь, что-нибудь там поговоришь».

Во втором речь о поселении на радиационных территориях тех, кто не знает о последствиях аварии для города. Особенно в Плавске, «который, с одной стороны, обманчиво отдалён от эпицентра катастрофы, а с другой — близок к Москве и притягивает столичных дачников: 

«Раньше те же москвичи сюда не хотели ехать, потому что именно из-за радиации, но вот оккупировали уже все районы вокруг и, соответственно, скупают жильё именно под дачи».

Защита и отрицание

Ослабление культурной и коммуникативной памяти не означает, что событие теряет значение. Люди озабочены последствиями облучения радиацией. Однако осмысливают их не как коллективный ущерб, а как индивидуальный. Для многих главное в катастрофе — её влияние на их здоровье и здоровье близких.

От травмы в этом случае не дистанцируются, стараются защищаться от воздействия радиации, но чувствуют нехватку защиты со стороны — несправедливость по отношению к ним как к пострадавшим (отмена льгот и проч.). Вместе с тем существует точка зрения противоположная: 

«Никто не бегает с копытами, никто не бегает с рогами и двумя головами — всё нормально. <…> Это действительно вопросы, которые задавали мне: а не бегают ли у вас какие-нибудь животные. Вот как бы, не знаю, может, “Сталкера” начитались, может быть, хотят какие-то диковины, какие-то впечатления. Говорю: “Нет ничего”. Какой-то тут, не знаю, искали туман какой-то... что-то такое. Опять же это легенды... Нет, ничего не светится, никто не светится. Вот. Всё хорошо у нас».

Но «всё нормально» — это не про отсутствие травмы. Стресс не забыт, а отрицание радиационных рисков — лишь способ с ними справиться: травмирующая память блокируется, от травмы отстраняются, появляется ощущение безопасности.

Есть промежуточный вариант — одновременного отрицания и обороны. Человек соглашается с выводами специалистов о том, что уровень радиации в пределах нормы, но, к примеру, грибы, собранные в «нормальном лесу», на всякий случай отваривает дважды.

«Травма не осознаётся, но проявляется в подсознательной защите себя от влияния радиации», — объясняют такую позицию исследователи. И выделяют ещё одну, когда под стрессовую ситуацию просто подстраиваются: «изменяют свои привычки в угоду обстоятельствам (перестают пить зараженную воду или беспокоиться об уровне её загрязнения) или снижают уровень чувствительности к изменениям в окружающей среде (привыкают к “новому” вкусу воды)».

Доверяющие скептики

Приспосабливание, как и другие способы защиты от стресса, превращает критическую ситуацию (радиационные риски) в повседневность. Этим превращением (рутинизацией, как пишут авторы исследования) удовлетворяется потребность в онтологической безопасности, при которой люди испытывают чувство упорядоченности, правильности жизни, спокойно смотрят на мир и своё будущее.

Чтобы так сложилось, опосредованной стрессом повседневности нужно доверять. Это может быть доверие к обезличенным «экспертным системам» или к конкретному человеку, пекущемуся о радиационной безопасности:

«У меня обычно мама занимается проверкой [радиоактивности продуктов питания], она заботится о состоянии своих близких».

Доверие к экспертным оценкам радиационной обстановки заставляет к ней привыкать. Чем дальше катастрофа и чем меньше люди разбираются в теме (а специфических знаний обычным горожанам, разумеется, не хватает), тем доверия больше. Впрочем, это же делает его двойственным, по принципу доверяй, но проверяй:

«По официальной версии, то есть к нам приезжали специалисты из радиологических центров Москвы, которые замеряли уровень радиации, уровень радиации в пищевых продуктах, выращенных на нашей территории…Потом из пищевых продуктов лесные ягоды, грибы. Те же самые уровни радиации в земном покрове, в воде там… И постановили, что радий, который разлагается более 100 лет за 30 с чем-то лет вот он…разложился и радиация упала <...> Для того чтобы как-то снизить это всё, мы брали этот счётчик и по лесу ходили, собирали. Потом папа в конце опускал его в корзину, и если пикало не сильно, то мы собирали грибы и ехали домой. А если пикало сильно, то мы разворачивались и ехали в другой лес».

Ритуалы замалчивания

В целом жители верят информации о том, что ситуация улучшается. Вероятность риска ими полностью не исключается, но то, как они стараются себя обезопасить, вновь возвращает к вопросу о неизжитой травме.

С одной стороны, они делают это сознательно, с другой, «отмечают, что лишь воспроизводят традиционные практики, к которым привыкли, потому что так принято в семье». Продукты питания официально и специально «никто не проверяет уже давно», однако люди иногда сами относят в лаборатории купленное в магазинах, а водоёмы, питьевую воду, собранные в лесах грибы и ягоды тестируют «семейным проверенным способом» — с помощью бытовых приборов контроля радиоактивного излучения.

«Подобное неосознанное соблюдение ритуалов по защите себя от воздействия радиации говорит о латентности травмы и её индивидуальной терапии», — считают исследователи. Такой способ управления риском, по их словам, в рассказах жителей Новозыбкова и Плавска встречается наиболее часто — и «вскрывает проблему замалчивания травмы, порожденную её недостаточным отражением в культурной и коммуникативной памяти».

Решить проблему и «прервать травматическую связь между поколениями» только индивидуальной терапией невозможно, уверены социологи, «важно, чтобы факт травмы был признан на уровне общественного и политического дискурса».
IQ
 

Авторы исследования:

Юлия Белова, ведущий научный сотрудник Института прикладных политических исследований (ИППИ) НИУ ВШЭ, научный сотрудник Лаборатории экономико-социологических исследований (ЛЭСИ) НИУ ВШЭ

Маргарита Муравицкая, аналитик ИППИ НИУ ВШЭ

Надежда Мельникова, стажер ИППИ НИУ ВШЭ

Вспомогательным сбором и обработкой части социологических данных (интервьюирование, транскрибирование, кодирование) занимались участники стажерской программы ИППИ НИУ ВШЭ.

Автор текста: Салтанова Светлана Васильевна, 9 июня, 2021 г.