«Жить в городах хуже, чем на селе — вдали от человеческой жестокости и зависимости от власти»

В 2012–2014 годах сотрудники и студенты Лаборатории медиаисследований ЦФИ НИУ ВШЭ ездили с экспедициями в села — наблюдали за развитием ситуации с переходом российского телевещания «на цифру» и изменением медиапрактик населения. Интервью с сельчанами показали не только то, как они «потребляют СМИ», но и как устроен их мир — о чём думают, чего боятся, на что надеются. В 2021-м по результатам проекта вышла книга «Зачарованное место. Медиапотребление, медиаграмотность и историческая память сельских жителей». Из каких деталей она сложилась и почему создать её было непросто, IQ.HSE попросил рассказать одного из авторов и редакторов книги, профессора Высшей школы экономики Анну Новикову.

 

 

Анна Новикова,
профессор факультета коммуникаций,
медиа и дизайна, академический руководитель
образовательной программы «Трансмедийное
производство в цифровых индустриях» НИУ ВШЭ

— В поселениях, где вы работали, вы видели «сохраняющиеся черты сельской культуры, уже не крестьянской, но ещё не городской». Что это за черты, и как разграничить сельскую и городскую Россию?

— Мы не изучали «черты сельской культуры», это были лишь фоновые наблюдения. Мы изучали медиапотребление и медиапрактики сельских жителей — что они читают (газеты, журналы, интернет-сайты, книги), смотрят (телевидение, кинофильмы) и слушают (радио, аудиозаписи). И главное — как это делают: как медиапотребление вписано в их быт, как организована та часть домашнего пространства, где расположены телевизоры или компьютеры, как люди выбирают контент и как его интерпретируют (оценивают).

В рамках исследования в 2012–2014 годах проведено четыре экспедиции, в которых собрано 194 интервью:

 43 — в Костромской области (сельское поселение Угоры Мантуровского района);

 71 — в Ростовской области (поселок Коксовый Белокалитвинского района);

 31 — в Иркутской области (село Середкино Боханского района);

 49 — в Республике Татарстан (село Данауровка Чистопольского района).

Конечно, попутно мы сталкивались и с разными проявлениями собственно сельской культуры. В первую очередь, с зависимостью медиапрактик от сезонов сельскохозяйственных работ (главным образом, на собственном приусадебном участке). Сельское хозяйство здесь всё ещё на первом месте. Даже очень любящие сериалы пожилые женщины отводят им только время, свободное от огорода и прочей работы по хозяйству. Также на медиапрактики жителей сёл всё ещё сильно влияет сезонная цикличность сельхозработ. Зимой они смотрят телевизор чаще, чем летом.

Все остальные заинтересовавшие нас особенности жизнеустройства и культурных предпочтений трудно назвать собственно сельскими. Скорее, можно говорить о сильной зависимости от семьи и её интересов. Причем речь о большой семье, включающей не только пожилых родителей и детей, но и двоюродную и троюродную родню, которая может проживать в других регионах.

Именно на мнение авторитетных и социально успешных (в их глазах) родственников опираются люди при принятии решений разного типа — от установки «тарелок» многоканального телевещания до перестройки дома и получения кредитов.

Для поддержания связи с широким родственным кругом сельские жители активно используют мобильный телефон (не только звонят и посылают сообщения, но часто обмениваются фотографиями) и создают специальные «родственные» группы в WhatsApp (принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской организацией). Также семейное общение может происходить в «Одноклассниках» или «ВКонтакте».

Разграничить «сельскую Россию» и «городскую», конечно, можно по какому-нибудь формальному признаку. В частности, мы ориентировались на административное название «сельское поселение». Но все четыре сельских поселения, где проводились интервью, очень разные! В Ростовской области это был, по сути, посёлок городского типа, жители которого в основном работали в соседнем городе. В Татарстане деревня плавно перетекала в дачный посёлок коттеджного типа. Села Костромской и Иркутской областей от городов очень далеко, дороги очень плохие, и жизнь именно там — стечение семейных обстоятельств.

Мы старались выбирать собеседников, для которых сельское поселение было бы основным местом жительства, но и этот формальный критерий не определял в полной мере ориентированность на городской или сельский уклад жизни.

— А что определяло?

— Выбор образа и ритма жизни, медиапрактик и культурных предпочтений здесь очень зависит от личного решения каждого человека. Если хочешь — можно сравнительно просто доехать до города, сходить в театры и в музеи, заниматься любительским спортом. Если не хочешь — можешь отказаться от городских преимуществ и жить по старинке: топить печку, завести корову и кур, сохранять интерьеры и привычки середины ХХ века.

Решение диктуется не только финансовыми возможностями (хотя, разумеется, они тоже важны, материальный достаток у большинства наших собеседников весьма скромный). Выбор позиции, которую я бы назвала «пассивной», прежде всего — ценностный. И наши собеседники в разговорах декларировали его очень часто.

Они считают, что жить в городах хуже, чем в сельской местности, вдали от человеческой жестокости и зависимости от власти. И они готовы платить за эти плюсы отсутствием бытового комфорта.

— Вы ехали за социологическими данными, но кроме них получили важные эго-документы — люди подробно рассказывали о своей жизни, интервью переходили в монологи. Почему?

— Это очень важный вопрос! И главное — ошибка в понимании задач исследования. Мы не ехали за социологическими данными! Мы организовывали преподавательско-студенческую экспедицию. Среди её членов было несколько социологов — и они собирали социологические данные и учили этому студентов. Но были и культурологи, которых больше интересовала история и антропология культуры, и профессиональные журналисты-практики, ориентированные, скорее, на работу над путевым литературным очерком и документальным кино. Объединял нас всех фокус на изучении медиапрактик и медиаграмотности, но он не препятствовал тому, чтобы идти вслед за собеседником и темами, о которых ему хочется поговорить. И преподаватели, и студенты могли выбрать более близкие им способы наблюдений и описания результатов.

— Такой подход эффективен?

— Конечно, со строго научной точки зрения, не очень, но с точки зрения пилотного исследования — это, на наш взгляд, очень правильный путь. Он дает многообразие углов зрения, позволяет формулировать много исследовательских вопросов, проверять гипотезы, обнаруживать проблемы, о существовании которых мы не догадывались до выхода «в поле», искать междисциплинарные подходы. Мне кажется, это очень важная задача университетской науки и прекрасный вариант проектного обучения.

Мы начинали проект почти десять лет назад, а сегодня студенческие экспедиции по России — важная часть общеуниверситетской стратегии обучения. И это подтверждает правильность выбранного нами пути.

— С учётом многообразия — сложно было сделать книгу?

— Да, разница научных подходов и множественность гипотез сказывалась. Поэтому к тексту книги нельзя относиться как к строго научному. И уж точно нельзя считать его социологическим. В книге есть разделы публицистические, есть элементы документальной прозы, сохраняющей «голоса» собеседников. В ней нет строгих научных выводов, и в этом нам видится ее преимущество, а не недостаток.

Наш проект (сотрудничество с нашей командой и обсуждение докладов на конференциях) дал начало нескольким региональным исследованиям, развивающим одно из намеченных нами направлений. Надеюсь, книга тоже вдохновит кого-то на продолжение работы.

— Рассказы людей — часть личной памяти, но ещё, как вы пишите, они «свидетельствуют о травматическом опыте жизни в сельской местности». В чём и откуда травма?

— Травматический опыт связан с трагическими событиями истории России в ХХ веке. Ссыльные дореволюционных времен, отзвуки гражданской войны и коллективизации, репрессии, Великая Отечественная война и послевоенные переселения, развал СССР — всё это воспринимается сельскими жителями не как далёкое прошлое, а как актуальный опыт и основание для принятия решений здесь и сейчас.

При этом личные воспоминания и рассказы родственников перемешиваются с социальными мифами и культурными клише, взятыми из советского кино. Всё вместе образует достаточно устойчивое представление о мире как об опасном и жестоком. Личное благополучие видится явлением временным, требующим вести себя осторожно и «не высовываться», иначе обязательно будет хуже.

Мы увидели людей, очень настороженно воспринимающих любые инновации. В частности, в сфере медиатехнологий. Получая возможность смотреть множество телеканалов, они довольствуются привычным набором из двух общероссийских и иногда одного тематического (часто детского). Они, одновременно, и не доверяют информации, которую получают по этим каналам, и получают оттуда подтверждение своих страхов. 

— Чего они боятся?

— В книге мы попытались систематизировать их страхи. Этой теме посвящён большой раздел. Если попытаться сделать короткий вывод, то можно сказать, что сельские жители с большим трудом конкретизируют свои страхи. В них и не пережитые исторические травмы, и ощущение социальной дезинтеграции и невозможности защитить себя и своих близких, и боязнь любых изменений, и неуверенность в будущем.

— Что не вписывается в правильную картину мира этих людей?

— Любые формы социальной и политической активности. Они представляются им опасными и бесполезными. А проявляющие такую активность — либо обманщиками, либо бездельниками, которые слишком хорошо живут.

— Недовольство жизнью и нежелание её менять — парадокс или всё объяснимо?

— Наверное, у психологов и у политологов найдутся свои объяснения. Но у нас не было задачи объяснять. Нам было важно понять, может ли медиа повлиять на процесс модернизации современной России. Ответ скорее отрицательный.

Да, реклама и потребительские телепрограммы постепенно приучают к использованию тех или иных бытовых и развлекательных новшеств. Но уровень оснащённости дома техникой или количество в нём книг мало влияют на отношение к жизни в целом, на ценности и страхи. Купив стиральную машину или дорогой телевизор, люди не начинают чувствовать себя социально защищёнными и не стремятся формировать местные сообщества, чтобы улучшить жизнь в своем сельском поселении.

— Отдельный «персонаж» книги — домашние интерьеры. Что они поведали о привычках сельчан?

— Мы увидели любопытный гибрид — в интерьерах сельских домов соседствуют предметы 1950–1970-х годов и современная техника (плазменный телевизор может мирно уживаться с видавшими виды чугунками и тазами), старинные подушечки и кружевные салфетки и китчевые репродукции в «позолоченных» пластиковых рамах, парадные комнаты и пристройки, в которых сделан достаточно дорогой ремонт, и грязные и полуразрушенные старые части домов, где хранится всякий хлам.

В первую очередь, это говорит о недостатке финансов для полноценной модернизации частных домов. Но, кроме этого, нам показалась, что такая эклектика и отношение к вещам, как у гоголевского Плюшкина, в семейной и культурной памяти сельских жителей. Вещи и воспоминания хранятся тут дольше, чем в городах. И некоторые говорят об их сохранении, как о своей миссии, особой задаче внутри своей семьи.

— Интернет и многоканальное телевидение расширяют кругозор, позволяют получить больше разной информации. В селах не спешат ими пользоваться. Тоже страх? Или проблема медиаграмотности, у которой другие причины?

— Мне кажется, это, в первую очередь, следствие общего консерватизма и ориентации на прошлое, на привычный уклад жизни. Но есть и проблемы медиаграмотности. Люди никому не доверяют, кроме своих близких, не умеют проверять информацию. Не понимают, как пользоваться новой информацией общекультурного плана и зачем она вообще им нужна, не любят менять своё мнение.

А что касается практической информации — кулинарные рецепты, покупка и продажа машин и стройматериалов — этим они отлично пользуются, применяя возможности интернета и социальных сетей.

— Ориентация «сельских» медиапрактик на советское — это про качество прошлого контента или про проблемы нынешнего?

— Мне кажется, ответ тот же, что в предыдущем вопросе: общий консерватизм и привычка. Ну, и ещё «узнаваемость» своей жизни. В советском кино было больше фильмов про сельскую жизнь. Не так важно, что не все сюжеты и реалии соответствовали действительности. Идеализированный образ из того времени им симпатичнее, чем современные фильмы и сериалы, где много криминальных сюжетных ходов. 

С героями советских фильмов приятнее себя идентифицировать не только пожилым, но и людям среднего возраста. Хотя и те и другие помнят советскую нищету и страхи, семейная память как бы тускнеет перед яркими кинематографическими образами о торжестве добра и справедливости.

— Современное телевидение сельскими жителями интересуется мало. Чем они отвечают? Раздражение и неприятие городской культуры проистекает отсюда?

— Да, отвечают раздражением и неприятием. Однако при этом понимают, что детей лучше бы отправить в город, так как жизнь там кажется более легкой. А будущего для сельского образа жизни они не видят.

— Цитата из книги: «Мы ставили под сомнение распространённое в медиаиндустрии начала 2000-х годов убеждение, что при кардинальном увеличении количества каналов телевидения аудитория принципиально изменит привычки телесмотрения и зрительские предпочтения, а потом и практики повседневности». Что показало исследование?

— Что наши сомнения справедливы. Привычки телесмотрения и зрительские предпочтения меняются крайне медленно. Хотя нельзя сказать, что не меняются вовсе. Конечно, у молодого поколения они отличаются от старших. Практики повседневности трансформируются неравномерно, выявить какую-то зависимость от телесмотрения нам не удалось.

— Зачарованное место — то, где «время остановило свой бег». Почти десять лет назад, когда вы общались с сельскими жителями, новые технологии этих «чар» не сняли. Судя по тому, что «Зачарованное место» — название книги, вышедшей сейчас, в 2021-м, нет уверенности, что снимут когда-либо в будущем?

— В 2021 уверенности ещё меньше, чем в 2012–2014. Эпидемия и реакция общества на её опасность для жизни и здоровья, на вакцинацию и соблюдение социальной изоляции подтвердили большую часть наших наблюдений.

Вроде бы мы разговаривали совсем на другие темы — но получали универсальные ответы. Люди, повторюсь, никому, кроме близких, не доверяют. Особенно — науке и технологиям, как работающим на интересы власти. Отсюда страх перед вакцинацией.

Они стараются «затаиться», в надежде на то, что глобальные катаклизмы их минуют. Не хотят брать ответственность не только за жизнь сообщества, но и за свою собственную, предпочитая отдаться на волю судьбы, природы, случайности. С удовольствием пересказывают слухи и социальные мифы, укрепляющие их уверенность в правильности своей позиции, но не желают и не умеют искать достоверную информацию, которая может заставить изменить мнение.

Название книги «Зачарованное место» — совсем не научное. Но когда оно нашлось, весь разнородный материал встал на свои места. Конечно, «чары» — не объяснение наблюдений, которые нам удалось собрать за несколько лет экспедиций и ещё нескольких лет размышлений над полученными результатами. Но задачи всё объяснить и не было. Мы зафиксировали много важных деталей переходного этапа очередной технологической революции. Задали самим себе и читателям много вопросов. Мне кажется, это вполне самодостаточная цель научного исследования.
IQ

Автор текста: Салтанова Светлана Васильевна, 31 августа, 2021 г.