Искусство невозможного

В Издательском доме ВШЭ готовится к выходу книга «Демократия и политические события» Никиты Савина, академического руководителя образовательной программы «Коммуникации в государственных структурах и НКО» в НИУ ВШЭ. IQ.HSE публикует из неё фрагмент, посвящённый демократии, её отношению к насилию и тому, что такое делиберативные системы.

Что такое делиберативная демократия?

В 2000 году австралийский политический теоретик Джон Драйзек охарактеризовал состояние демократической теории как делиберативный поворот. Действительно, в 1990-е годы и в последующие десятилетия делиберация стала основной темой в дискуссиях о демократии. В ее обсуждении принимали непосредственное участие подлинные классики политической мысли XX века — Юрген Хабермас, Джон Ролз, Роберт Даль, Бенджамин Барбер, Ричард Рорти и другие. Из политической теории идеи делиберативной демократии начали распространяться также в эмпирические исследования и в политическую действительность. Яркой иллюстрацией делиберативного поворота в реальной политике стал проект Европейского союза, во многом вдохновленный теоретическими изысканиями классиков делиберативной демократии.

В самом общем виде делиберативная демократия представляет собой идейное течение, в котором «условия политической ассоциации устанавливаются посредством свободного и обоснованного одобрения ее граждан», а «аргументируемость политических решений является легитимной основой для поиска решений коллективных проблем». Популярность делиберативной демократии в конце XX века во многом обусловливается спецификой исторического момента. Во-первых, внутриполитическая жизнь стран Европы и Северной Америки была отмечена сглаживанием идеологических различий между основными партиями и стабильным экономическим ростом. Противостояние левых и правых стало восприниматься как нечто устаревшее, а на передний план вышли политики, отказавшиеся от какого-либо идейно-политического противостояния и занявшие «место над схваткой».

Во-вторых, ускорилось развитие средств коммуникации и произошло кратное умножение потоков информации. Эти изменения оказали существенное влияние на политическую жизнь, которая все больше медиатизировалась и превращалась в шоу. Политики превращались в селебрити, а селебрити стали побеждать на выборах. Партийную лояльность стала дублировать, а местами даже и подменять лояльность политически ангажированным масс медиа. Бернар Манен, в частности, указывал на трансформацию самой системы политического представительства и переход от партийной демократии к аудиторной. Выход политического за пределы политической системы и растущая роль медиа и коммуникаций в политической жизни бросили вызов основным теориям демократии, фокусировавшим внимание на процедурах формирования высших органов власти и агрегировании интересов граждан и социальных групп. В изменившихся условиях вопрос уже стоял иначе — как именно формируются интересы и предпочтения граждан и в какой мере на них можно опираться при принятии политических решений?

В-третьих, 1990-е годы были отмечены усилением процессов европейской интеграции и стиранием границ между государствами. Впервые в современной истории была столь сильно подвергнута сомнению политическая монополия национального государства. Рост популярности и влияния транснациональных социальных движений, с одной стороны, и развитие международных и наднациональных институций — с другой, актуализировали потребность в новых теоретических проектах, отражающих и оценивающих эти тенденции в контексте прошлого и вероятного будущего.

Делиберативная демократия стала комплексным ответом политической теории на новые вызовы. Легитимируя и обосновывая растущие вызовы национальному государству, усиление роли медиа и коммуникаций в политической жизни, стирание конфликтной составляющей в политической жизни, делиберативная демократия восполнила существовавший идейный дефицит и стала вектором политического развития Запада от муниципального самоуправления до наднационального проекта Европейского союза.

Гражданское неповиновение оказывается эпистемологическим пределом делиберативной демократии, основанной на проектах дискурсивной этики и политического либерализма. Невозможность осознания и, как следствие, преодоления предсобытийных ситуаций ведет к их перманентному умножению. Если предсобытийная ситуация не может быть разрешена демократическим путем, а угнетенные группы не обладают достаточной силой для насильственного низвержения политического порядка, статус-кво сохраняется посредством подавления предсобытийных ситуаций без возможности их сублимирования.

Фрейд определял сублимацию как способность к изменению цели, на достижение которой направлена сексуальная энергия, без ослабления напора. Такое обращение силы сексуального влечения в конечном счете рождает феномен Я, которое есть не что иное, как десексуализированное либидо, сохраняющее при этом главную цель Эроса — «осложнять жизнь все более широким объединением рассеянных частиц живой субстанции — конечно, с целью сохранить при этом жизнь». Более того, для Фрейда сублимация оказывается основой для социальных отношений, культуры и цивилизации. Лакан добавлял к этому особый эффект удовлетворения, который обусловлен отклонением влечения от своей естественной цели. Для него существование сублимации обусловлено невозможностью непосредственного выражения Реального. Сублимация создает особую прибавку к объекту, на который она направлена, и превращает его в Вещь. Именно в силу такого отклонения обнаруживается истинный характер влечения.

Следуя лакановской логике, Яннис Ставракакис предлагает мыслить демократию как сублимацию политики, которую он понимает как искусство невозможного. К этому же он добавляет, что главным в демократии является видимый предел всех политических сил, которые, столкнувшись в антагонистической борьбе, обнаруживают обреченность любых попыток приручения Реального посредством проведения в жизнь собственных утопических проектов. Такое обнаружение играет экзистенциальную роль для современной демократии, как считает Ставракакис: ее граждане сегодня лишены иллюзий какого бы то ни было эсхатологического смысла истории, и эта нехватка, а также признание невозможности ее восполнения, играет конституирующую роль для демократической жизни.

К этому стоит добавить, что там, где сублимация по тем или иным причинам подавляется, открывается более глубинный уровень нехватки, переживаемый людьми в отрицании политического порядка. Лакан и Жижек описывали этот глубинный уровень через понятие синтома (sinthome). Идентификация с симптомом, как цель лакановского психоанализа, предполагает отождествление себя с причиной дислокации. Эту идентификацию испытывают угнетенные группы, вынужденные переосмыслить свою собственную идентичность в привязке к тем проблемам, с которыми они сталкиваются в условиях действующего политического порядка. В процессе этого переосмысления происходит разрыв с действующими нормами права и морали как с фантазмами, а на смену им приходит сознание истины своего собственного бытия на основе симптома как синтома. В ходе такой идентификации происходит также переход от отчуждения к сепарации.

В терминологии Лакана сепарация предполагает обнаружение нехватки в Другом. При этом практики, в ходе которых реализуется сепарирование, могут быть выстроены по-разному. Яннис Ставракакис опять же справедливо отмечает, что здесь на первый план выходит совершение символических поступков и институционализация этого обнаруженного разрыва. Однако же сепарирование может идти не путем символизации, а путем насилия.

Периодические всплески насилия, вызванные невозможностью разрешить политические противоречия, являются в то же время практиками сепарирования, в ходе которых отчуждение принимает деятельный характер. При этом осуждение такого насилия на основе морали возможно лишь с позиций действующего политического порядка, который как раз и не смог разрешить породившее его политическое противоречие. В этом отношении весьма точными являются рассуждения Маркузе о том, как подлинное освобождение от репрессивности общественных институтов неизбежно воспринимается этими самыми институтами как рецидив варварства. На практике символизация и насилие часто идут рука об руку. Разлом одних структур и формирование на их основе других неизбежно сталкивается с сопротивлением, даже если он происходит бескровно и при максимальном учете интересов всех вовлеченных. Контроль над насилием, кооперативное стремление сторон к его минимизации и решению противоречий посредством символизации являются ключевыми для делиберативного способа разрешения политических противоречий.

Отношение демократии к насилию лучше всего описывается выражением «неприязненная подозрительность», которое использует Джон Кин. Отказываясь, где это возможно, от физического насилия, демократия осуществляет при этом его денатурацию, обращаясь к более мягким и даже невидимым формам. С одной стороны, такую денатурацию легко принять за обман и даже лицемерие. С другой стороны, денатурацию насилия следует трактовать не как примат неявных форм насилия над явными, а как постоянный процесс разоблачения естественности тех или иных форм насилия, в ходе которого граница допустимого и недопустимого сдвигается в направлении все более мягких форм. Когда на смену одним формам насилия приходят другие, их относительная текущему моменту мягкость и даже невидимость неизбежно становится предметом оспаривания в будущем. Такая денатурация насилия оказывается возможной лишь в процессе кооперации и делиберативного осмысления границ допустимого и недопустимого.

Политическая делиберация начинает буксовать тогда, когда вместо стремления к кооперации и взаимного признания происходит фетишизация действующего политического порядка. Именно в этот момент к политическому порядку добавляется некоторое прибавочное значение, которое лишает демократию необходимой ей нехватки, а, напротив, придает всей конструкции фундаменталистский характер. В современных либеральных демократиях такая фетишизация проявляется в виде морализации и рационализации действующих политических порядков. Заложение морально-обоснованного и разумного фундамента под каркас либерально-демократических институтов рождает две проблемы.

Во-первых, оно приводит к размыванию лево-правого континуума и росту политической отчужденности граждан. Разделение на левых и правых обессмысливается вслед за моральной аннигиляцией конституирующих его политических противоречий. Это влечет за собой слом всей логики пространственно-временной организации политического поля. Оно превращается в хаотическое взаимодействие различных сил, которое упорядочивается под выборы ad hoc. Неудивительно, что избиратели утрачивают связь с традиционными правыми и левыми партиями, многие из которых теряют свою ведущую роль в политических системах европейских стран.

Во-вторых, оно приводит к росту политической нетерпимости и неспособности демократии производить согласие между различными формами жизни и мысли. Граждане могут признавать легитимность конституционного текста и основных политических институтов, но при этом склонны считать, что в текущий момент эти институты захвачены политическими силами, которые неверно трактуют их основополагающие принципы.

Обе эти проблемы не могут найти своего отражения и решения в делиберативной системе. Неспособность делиберативной системы отразить их оборачивается состоянием непреходящего невроза. Невротическое состояние образуется посредством вытеснения запретного или нереализовавшегося влечения. Невротизация делиберативных систем сопряжена с их неспособностью сублимировать политическое событие. Модели дискурсивной этики и политического либерализма замыкают делиберативную демократию в пространстве использования языка, выход из которого возможен лишь по правилам уже установленных процедур. На практике это приводит к выхолащиванию дискурсов делиберативной системы, которые оказываются все менее чувствительными к общественным противоречиям.

По Лакану, ключевое отличие невротика от психотика заключается в том, что первый — живет в языке, а второй — живет языком. Если у невротика означаемые и означающие крепко связываются друг другом, то у психотика, напротив, скольжение означаемых не сопровождается их пристегиванием к означающим. Вызванное логикой делиберативной системы отчуждение выражается в не упорядоченном карнавале означающих и означаемых, в беспорядочности и абсурдности которого и проявляется его психотический характер. Ярким примером здесь являются протесты в поддержку Дональда Трампа в начале 2021 года, когда группа протестующих ворвалась в здание Капитолия. Героем медиа и социальных сетей тогда стал Джейк Анджели, фотографии которого в меховой шапке с рогами легли в основу множества интернет-мемов. Такая фенотипическая абсурдность протеста далеко не случайна. Нацеленность делиберативной системы на разумное упорядочивание означающих порождает в виде своего антипода протестное движение, которое сочетает в себе несочетаемое.

Психотический характер протестов против делиберативной системы проявляется также в склонности отчужденных избирателей голосовать за радикальных политиков, которые могут отстаивать несочетаемые друг с другом идеи. Эта склонность отражает не поляризацию, а стирание лево-правого континуума и обусловленной этим стиранием неспособности избирателей всерьез идентифицировать себя с одной из легитимных политических сил. В результате формируется тенденция протестного голосования, в ходе которого отчужденный избиратель может поддерживать как Марин ле Пен, так и Жан-Люка Меланшона, как Дональда Трампа, так и Берни Сандерса. Само пространство политической борьбы приобретает карнавальный характер вслед за желанием политиков получить поддержку со стороны отчужденных избирателей.

Столкновение психотических и невротических реакций на статус-кво ударяет по главной функции демократии — разрешению общественных противоречий не насильственным, а кооперативным путем на основе символизации. Там, где невозможно делиберативное обсуждение, а общественные противоречия накапливаются, процесс денатурации насилия начинает не просто буксовать, но и реверсировать. Мягкие формы насилия отрицаются в пользу более жестких под предлогом чрезвычайности момента и необходимости любой ценой защитить абстрактные идеалы, которые лежат в основе политического порядка. По мере усиления конфликта психотических и невротических реакций происходит девальвирование морали и права как способов разрешения общественных противоречий, а вместе с ним — высвобождение насилия.

Невротическое и психотическое отношение к насилию совпадает с описанным Вальтером Беньямином различием между божественным и мифическим насилием. Главное отличие между ними заключается в отношении к праву — если мифическое насилие носит правоустанавливающий характер, то божественное насилие является правоподдерживающим. В глазах одних утратившие свое значение основополагающие принципы демократии и воплощающие их порядки становятся предметом охраны и заботы. В глазах же других действующие социальные порядки идут вразрез с этими принципами и становятся предметом оспаривания и низвержения. Примечательно, что попытки политиков разрешить возникающие противоречия часто наталкиваются на обвинения в предательстве идеалов демократии с обеих сторон. Такая реакция усиливается позорным, как описывал его Беньямин, смешением функций поддержки права и его установления.

Напряжение между невротическими и психотическими реакциями в современных демократиях в пределе принимает антагонистический характер. Согласно Лакло и Муфф, антагонизм сопровождается формированием цепочек эквивалентности — набором различных партикулярных требований, которые образуют тождество и приобретают универсалистский характер. Такая цепочка манифестирует себя в виде пустых означающих, где пустота оказывается условием возможности для самого широкого круга интерпретаций и внесения различных смыслов. Стирание границ между различными партикулярностями результируется в формировании народа как политической идентичности, которая конституируется за счет противопоставления себя обобщенной власти.

Для Лакло и Муфф популизм является возможностью для обновления современных демократий и выхода из тупика, в котором оказались либеральные демократии в XXI столетии. Если такое обновление и возможно, то в очень специфическом виде. Популизм действительно является манифестацией политического в том смысле, в котором используют это понятие Лакло и Муфф. В этом смысле популизм бросает вызов сложившимся структурам господства и способам управления. Но в условиях неготовности к кооперации и невротической концентрации делиберативных систем на самих себе образуется патовая ситуация. Находящее свое частичное выражение в пустых означающих недовольство людей питается от мифических (в сорелевском смысле) ожиданий и интуиций, которые не могут быть рационализированы. 

Формируемый в ходе такого относительного прояснения мифических чаяний людей народный разум, как его описывал Лакло, становится антиподом дисфункционального коммуникативного разума делиберативной системы. В первом утверждается новая социальная позитивность, отрицающая все внешнее по отношению к ней. Коммуникативный же разум, напротив, ориентирован на утверждение социальной позитивности через интеграцию и взаимообогащение различных позиций, взглядов и точек зрения. Описываемая предсобытийная ситуация лаконичнее всего описывается известной формулой «верхи не могут, а низы не хотят». В такой ситуации левая мысль, к которой относят себя Лакло и Муфф, вынуждена пребывать в состоянии меланхоличного ожидания революционного события.

Альтернативой такому меланхоличному ожиданию является корректировка институционального каркаса современных демократий. Триумф народного разума в либеральных демократиях в последние десятилетия свидетельствует об их кризисе и неспособности идентифицировать и разрешать предсобытийные ситуации. Пребывающие в невротичном самовоспроизводстве делиберативные системы пытаются проговорить возникающие проблемы, но ни к какому результату это не приводит. Путь к усилению современной демократии должен лежать через прояснение условий, при которых коммуникативный разум вновь обретет свою функциональность. На практике делиберативная система нуждается в интеграции в нее иррациональных элементов, которые будут подрывать ее системный характер и вызывать постоянное пробуждение коммуникативного разума.
IQ

25 ноября, 2022 г.