Бородовая травма

25 августа 1698 года 26-летний царь спешно возвратился из Вены в Москву. Великое Посольство было прервано: стрелецкий бунт летом, дознание — всё это требовало августейшего внимания. Нужно было понять, кто стоит за мятежниками и хочет переворота: патриарх Адриан, бояре, царевна Софья Алексеевна? На следующий день после прибытия царь прибавил этой непростой ситуации драматизма. Взяв ножницы, он поработал цирюльником — лишил бороды приближенных, явившихся к нему на приём в резиденцию в Преображенском. Что означала августейшая драматургия? И что этот «барбершоп» рассказал об отношениях царя с народом, церковью, элитой? Как в «анекдоте с бородой» отразились политические, религиозные и гендерные взгляды россиян? Обо всём этом IQ.HSE побеседовал с историком Евгением Акельевым, у которого в издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «Русский Мисопогон: Пётр I, брадобритие и десять миллионов московитов» о смыслах петровского брадобрития.

Русская борода: погружение в контекст

Название монографии Евгения Акельева заставляет вспомнить сатиру римского императора Юлиана «Мисопогон» («Ненавистник бороды»), адресованную антиохийцам. Те жестоко посмеялись над старомодным украшением лица правителя, и он им остроумно ответил. На Руси в петровскую эпоху всё случилось ровно наоборот: царь настаивал на отмене бороды, а его подданные не хотели иметь «босое» лицо. Однако отношения вокруг бороды были намного сложнее и разнообразнее этой простой дихотомии. 

В январе 1692 года на пирушке в Москве грянул скандал. Князь Борис Голицын подговорил стольника Дмитрия Мертваго в шутку дернуть за волосы князя Бориса Долгорукова (младшего брата знаменитого полководца Якова Долгорукова). Тот, разгневавшись, вонзил в шутника вилку. Началось разбирательство. Братья Долгоруковы оскорбляли Голицына, и кто-то из них сгоряча сказал: «Чем брата нашего за волосы драть, ты бы отца своего за бороду потаскал!». Эта резкость спровоцировала судебное дело о бесчестье, хотя речь шла лишь о вербальном покушении на бороду Голицына-старшего. Долгоруковы проиграли и должны были заплатить за бесчестье Голицыных колоссальную по тем временам сумму — 3180 рублей.

А в феврале 1703 года английский инженер на русской службе Джон Перри, отправленный для наблюдения за строительством кораблей в Воронеж, наблюдал, как русские плотники в ожидании визита государя на верфь сбривали свои бороды. Перри писал: «<...> Один из первых, которого я встретил возвращающимся от цирюльника, был старый русский плотник, <...> отлично работавший топором <...>. Я <...> спрашивал его, что он сделал со своей бородой. На это он сунул руку за пазуху и, вытащив бороду, показал мне её и сказал, что когда придёт домой, то спрячет её, чтобы впоследствии <... > её <...> похоронили вместе с ним, для того чтобы, явившись на тот свет, он мог дать отчёт о ней святому Николаю». Так рассуждали и другие плотники верфи. Между тем, официально государственная бородовая политика оформилась позже, указом 1705 года.

Пётр I под микроскопом

— Евгений Владимирович, сооснователь французской «Школы «Анналов»  Люсьен Февр однажды понизил статус событий, назвав их «рябью на поверхности мощных дыхательных движений океана». В вашей книге под «рябью» — петровским бритьём бород 26 августа 1698 года — дышит целый океан русской жизни: от православия и представлений о спасении души до отношений царя и народа. Почему ваша монография «Русский Мисопогон» относится к жанру микроистории  — ведь она отразила главные процессы эпохи?

Евгений Акельев,
доцент Школы исторических наук НИУ ВШЭ,
старший научный сотрудник Центра истории
России Нового времени факультета
гуманитарных наук НИУ ВШЭ

— Под микроисторией понимают довольно разнообразное поле исторических исследований. Если попытаться свести воедино разные подходы и дать определение, что такое микроистория, то нужно отметить несколько аспектов.

Во-первых, каждое микроисторическое исследование наводит свой фокус на один микрообъект. Это может быть один эпизод, одна деревня, один человек. Причём в таких исследованиях историки чаще всего обращаются именно к «маленьким людям». Вспомним самую известную микроисторическую книгу Карло Гинзбурга «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке».

Второй аспект микроистории заключается в следующем — отнюдь не каждый феномен прошлого может стать объектом микроисторического изучения. В практике микроисториков эти объекты выбираются не случайно. Один из подходов, кстати, характерный для нашей академической традиции и развивавшийся вокруг альманаха «Казус. Индивидуальное и уникальное в истории», основанного известнейшим советским и российским медиевистом Юрием Бессмертным, предполагает, что предпочтение отдаётся случаям, которые позволяют нам выявить «инакость» прошлого. 

Речь идет о казусах, удивительных для современников или для нас. Изучая их, мы получаем уникальную возможность узнать, как было устроено данное общество, какие реальные возможности для индивидуумов оно допускало. Сходный метод проникновения в прошлое через удивительные практики предложил Роберт Дарнтон, известный американский историк, специалист по истории Франции раннего Нового времени, автор книги «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры». В ней Дарнтон предлагает отличный способ проникновения в прошлое. Надо сосредотачиваться не на тех аспектах прошлого, которые нам хорошо известны и понятны. 

Как бы это объяснить? Смотрите: петровское время, на первый взгляд, нам известно. Вот царь борется за новые территории, создаёт более эффективный аппарат управления, подчиняет церковь власти государя и так далее. Все эти действия нам, современным людям, очень близки и понятны. Мы смотрим в петровское время и как будто видим там свое отражение, как в зеркале. И в этот момент возникает искушение думать, что люди прошлого — такие же, как мы, в своих основных устремлениях.

Как пишет Роберт Дарнтон: «<...> Нет ничего проще сползания к удобному тезису о том, что двести лет назад образ мыслей и чувств европейцев полностью соответствовал современному — разве что с небольшой поправкой на парики и сабо».

Дарнтон рассуждает примерно так: если внимательно присмотреться к этому «зеркалу» (то есть прошлому), где вроде бы мы видим наше отражение, то мы сможем разглядеть что-то напоминающее «слепые пятна», где мы себя не узнаем. Люди прошлого иногда ведут себя так, что нас это шокирует, нам их поведение кажется странным, анекдотичным или даже отталкивающим. Так вот Дарнтон считает, что нужно сосредоточить внимание именно на этих «слепых пятнах»: изучая их, мы имеем возможность проникнуть в прошлое как бы изнутри. А ведь задача историка как раз и заключается в том, чтобы выявлять, чем люди прошлого от нас отличаются. Этот опыт позволяет нам узнать нечто очень важное о людях прошлого и помогает посмотреть на себя со стороны.

И, наконец, третий аспект. Некоторые практики микроистории настаивают на том, что сама приставка микро- отсылает нас не столько к самому объекту (который якобы должен быть «мелким»), а к микроскопу — то есть тому, как именно мы изучаем этот микрообъект.

В этом смысле под «микроскопом» могут оказаться события или персоны «большой истории», однако они просто по-другому изучаются: во всех мелочах, неожиданных нюансах. Этот метод «насыщенного описания» и рассмотрения в деталях, обоснованный влиятельным американским антропологом Клиффордом Гирцем (у него есть очень важная статья «Насыщенное описание: в поисках интерпретативной теории культуры» в книге «Интерпретация культур»), — часть моей исследовательской программы.

Антропология «маленьких людей»

— Почему микроисторики хотят услышать голоса «маленьких людей»?

— Прежде всего потому, что историки стремятся понять, как те могут влиять на исторический процесс. И меня история с брадобритием привлекла тем, что она затронула огромное множество людей самых разных социальных групп. Я представляю себе «Русский Мисопогон» именно как драму (не вымышленную, а реальную), которая наполнена действиями сотен и даже тысяч акторов из самых разных общественных слоёв и географических пространств.

— «Русский Мисопогон» аукается с романом Алексея Толстого «Пётр I», в котором предоставлено слово массе «маленьких людей». С другой стороны, вы описываете жизнь Московской Руси так же подробно, как Питер Акройд живописует «биографию» Лондона. На какие труды вы ориентировались, создавая свою книгу?

— Во-первых, это, конечно, работы вышеупомянутого Карло Гинзбурга, из которых вырисовывается его подход к микроистории. Во-вторых, это Клиффорд Гирц. Первая часть моей книги — попытка реализовать его программу «насыщенного описания» в отношении одного эпизода российской истории. 

Этот эпизод памятен каждому со школьной скамьи. Пётр I возвращается из Великого посольства вечером 25 августа 1698 года. На другой день к нему приходят представители политической элиты, чтобы приветствовать его, и он собственноручно сбривает им бороды. Но одновременно с этим — поднимает их с колен и целует. 

Я пытаюсь исследовать этот эпизод, словно антрополог, который приехал в далёкую загадочную страну с целью изучать другую культуру и наблюдает такую сцену. Сравнение историка с антропологом не случайно. Ведь мы действительно вынуждены рассматривать эту сцену через описания иностранцев, представителей другой культуры. А ведь приезжавшие в «Московию» западноевропейцы действительно наблюдали за московской жизнью, словно антропологи, как будто у них была сходная установка. 

Рассматривая брадобритие в Преображенском через описания иностранных дипломатов (а именно донесение австрийского посланника Гвариента и дипломатический дневник его секретаря Корба), я действовал как антрополог, который руководствуется программой Гирца. Кстати, книга Дарнтона «Великое кошачье побоище» — это тот же самый гирцевский метод, обращенный по отношению к Франции XVIII века.

Кроме Гинзбурга, Гирца и Дарнтона, среди моих ориентиров был ещё влиятельный немецкий историк Альф Людтке, один из разработчиков германской истории повседневности (Alltagsgeschichte). Центральная тема для Людтке — отношения власти и общества, которые он стремится рассматривать сквозь призму повседневности. Он показывает, что рядовые немцы были способны противостоять власти неожиданными способами, которые можно увидеть, только изучая повседневные практики. Должен признаться, что именно работы Альфа Людтке сподвигли меня заниматься этой темой. 

Я об этом также рассказываю в книге. Эта книга — значимая часть моей биографии. И мне показалось важным рассказать, каким образом я пришёл к тому, о чём пишу. Например, когда в 2010–2011 годах я заканчивал свою первую монографию «Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина» и параллельно думал о том, чем заниматься дальше, мне попалось одно дело елизаветинского времени, которое меня совершенно поразило.

Несгибаемые бородачи

— Что это было за дело?

— Идеологией царствования Елизаветы Петровны было возвращение к тому, что было «при батюшке». Она пыталась продолжать и петровскую «бородовую политику»: выпустила подтвердительные указы о брадобритии. Да и петровский указ 1705 года тогда никто не отменял. Мне попалось дело о том, как в 1753 году капитан Нижегородского драгунского полка Егор Раздеришин, по долгу службы находившийся в Калуге, наблюдал там удивительную картину, как будто он попал в XVII век. «Калужское купечество — самые первейшие люди», в том числе служащие магистрата, выборные городские должностные лица — «головы», «судящие бургомистры», «ратман», вопреки царским указам, носили бороды и ходили на работу в «неуказном» старом русском платье, которое Пётр I запретил. Это потрясло Раздеришина. Он написал об этом в Сенат.

Я это прочитал и стал размышлять: почему это дело меня так поразило? Ранее у меня в голове была такая картина: до Петра I люди ходили в длинных платьях, с бородами. Пришел Пётр I и, словно махнув волшебной палочкой, придал своим подданным совершенно другой внешний вид. Я стал пересматривать школьные учебники, книги, по которым учился. В учебниках действительно создаётся такая картина. Пётр вернулся из Западной Европы, повелел брить бороды; люди, конечно, не хотели; последовал жёсткий указ о брадобритии, предписывавший огромную бородовую пошлину. В итоге все вынуждены были подчиниться. А кто не хотел, должен был платить. 

И эта идея сопровождается визуальным рядом: ребёнку врезаются в память бородатые образы русских людей XVII века, а им противопоставляются портреты XVIII века, на которых изображены сподвижники Петра: безбородые, в париках и западноевропейских костюмах.

— Но уже при дворе царя Фёдора Алексеевича у многих были бритые подбородки!

— Совершенно верно! Но это отдельная история. Рассматривая школьные учебники, я понял, почему у меня сложился такой образ, что в России елизаветинского времени все уже должны были быть безбородыми. Поэтому это дело меня так шокировало. Действительно, почему мы думаем, что петровский указ о брадобритии сработал? Кто и как это доказал?

Одновременно с историей Раздеришина мне попался сборник статей Людтке 2010 года под редакцией Сергея Журавлева. Меня осенило, что отношения людей и власти в петровское время тоже необходимо рассматривать не столько сквозь призму властных инициатив, сколько «снизу», и подход Людтке релевантен по отношению к петровским культурным инициативам.

Петровский барбершоп

— В Преображенском в опалу попал воевода, участник подавления и расследования стрелецкого бунта Алексей Шеин. Он был вынужден первым подставить под ножницы свою бороду. Царь был недоволен ходом расследования?

— Австрийский посланник Гвариент и секретарь австрийского посольства Корб в своих описаниях брадобрития в Преображенском обратили особое внимание на то, что Шеин был первым, кого Пётр I лишил бороды. На мой взгляд, это было не случайное упоминание: Шеин в начале сентября 1698 года и правда попал в немилость царя. Считается, что это произошло в результате знакомства государя с некоторыми обстоятельствами. Во-первых, были злоупотребления в армии — продажа должностей, в которой обвинялся воевода Шеин. Во-вторых, полагают, что царь был недоволен тем, как был расследован стрелецкий бунт, которым занимался Шеин. Но считается, что Пётр I об этом всё узнал уже по возвращении в Россию. Однако, я думаю, это не совсем так.

По разным источникам мы знаем, что Петру I часто писали самые разные лица — например, Патрик Гордон, принимавший участие в подавлении стрелецкого бунта, а потом в работе следственной комиссии под Воскресенским монастырем. Сохранился дневник Гордона, в котором он сообщает, что 24 июня писал Петру I, докладывая ему обо всех важнейших обстоятельствах. 

Полагаю, что опалу Шеина можно было предвидеть уже тогда, когда в Москве ожидали возвращения царя, а потому информаторы Гвариента и Корба — российские участники приёма царя в Преображенском (сами австрийские дипломаты не были допущены к самодержцу в первый день) — не случайно обратили особое внимание на то, что Шеин первым потерял бороду. Для них связь этого жеста Петра I с опалой была довольно очевидна.

В то же время, иностранцы удивлялись, почему царь, с одной стороны, резал приближенным бороды (что было знаком опалы), а с другой — целовал тех же людей. Дело в том, что российские государи никогда не целовали своих подданных. Проявлением высшей милости было позволение для подданных поцеловать руку государя. А чтобы царь сам целовал их… Конечно, Пётр I был экстравагантным человеком, но даже для него это было слишком. Ритуал приёма бояр в Преображенском как будто был сознательно построен так, что в нём Пётр I одновременно использовал действия, противоположные по своему значению. Вопрос — почему он так действовал?

— Бритый подбородок превращался в маркер лояльности государю?

— Да, но важно ещё пояснить кое-что. Я постарался изучить ритуал брадобрития в Преображенском не сквозь призму того, что последует в дальнейшем, как делали историки ранее. Для интерпретации этого события ими подтягивались знания об указе о европейском платье и о брадобритии. Но эти указы ведь появятся годы спустя! Получается, что для понимания события в Преображенском мы привлекаем наши знания о том, что произойдёт потом. Но сами участники этой сцены этими знаниями не обладали.

Я предложил другой подход — посмотреть на эпизод глазами самих участников, сквозь призму их опыта в августе 1698 года: какие события происходили до этого? Что могло повлиять на Петра I, что означало брадобритие для царя и его подданных? Какие тексты о брадоношении тогда циркулировали в России?

Результаты исследования получились весьма неожиданными. Если раньше брадобритие в Преображенском трактовалось как отправная точка новой культурной политики — европеизации, то я доказываю, что его необходимо рассматривать, скорее, в религиозно-политическом контексте 1680–1690-х годов. И, разумеется, не стоит забывать, что происходило в России летом 1698 года. А именно — стрелецкое восстание.

Курс Петра — «сиквел» курса Софьи?

— Давайте поговорим про бунт июня 1698 года.

— Это крайне важное событие для нашей истории. Дело в том, что стрельцы в своем коллективном обращении, которое, по их замыслу, должно было быть зачитано перед Большим полком, прибывшим для подавления мятежа под Воскресенский монастырь, заявили, что выступили против попытки ниспровергнуть «благочестие» — то есть православие. Они указывали на засилье «немцев». Франц Лефорт занимал важный пост, вопреки Духовному завещанию патриарха Иоакима (1690), адресованному Петру I и его соправителю Ивану V. 

В завещании патриарх Иоаким категорически запрещал дружить с иностранцами, а особенно назначать их на ключевые посты. Иноземцы для него были «еретиками», и такие назначения, по его мнению, угрожали православию и могли привести к гибели православного царства. Не будем забывать, что тревожная перспектива церковной унии (объединения католической и православной церкви) — скорее, мифическая —  маячила постоянно и в 1680-е, и в 1690-е годы.

В этой связи показателен переворот августа 1689 года, когда Пётр I сверг Софью. Традиционно его рассматривали как победу юного прогрессивного царя над косными боярами, как начало петровской эпохи. В действительности же это был, скорее, консервативный переворот.

— Об этом пишет историк Игорь Курукин.

— И не только он. Это был переворот против европейски ориентированной Софьи и Василия Голицына. Тем самым патриарх Иоаким и люди его круга пытались воспрепятствовать церковной унии, которую они на самом деле ожидали и всеми силами сопротивлялись процессу сближения с Западом. 

Важнейшей фигурой эпохи правления царевны Софьи был Сильвестр Медведев, который отстаивал католическое учение о Евхаристии (это был большой спор, в какой именно момент литургии вино и хлеб пресуществляются в Кровь и Тело Господа). Кстати, и бытовая европеизация была очень характерна для придворного общества времён царевны Софьи. Но особенно опасались рисков церковной унии. 

Действия и проповеди патриарха Иоакима, а затем и его преемника патриарха Адриана были направлены на защиту православия от угрозы, исходящей, с их точки зрения, от западных «еретиков». Совершенно о том же самом, хотя и иными словами, писали и восставшие стрельцы, которые в своем коллективном обращении представляли себя как защитников православия, причём в этом контексте упомянуто и брадобритие. Цитата из обращения: «<...> Нам же слышна, что идут к Москве немцы и то, знатно, последуя брадобритию и табаку, всесовершенное благочестию испровержение». 

Ножницы между царём и патриархом

— Пётр I подозревал патриарха Адриана в организации мятежа?

— Я пытаюсь доказать, что первая версия, которой придерживался Пётр I и не только он, состояла в том, что стрельцы взбунтовались и пошли на Москву именно вследствие влияния тех идей, которые много лет пропагандировали патриарх и люди из его окружения. Я опираюсь на одну из статей американского историка-русиста Пола Бушковича, в которой он на основании исследования корпуса дипломатических донесений выдвинул гипотезу о существовании «партии патриарха Адриана», с которой были связаны некоторые представители правящих кругов, в том числе и родственники жены Петра I Евдокии Лопухиной (которую Пётр I уже тогда, когда был за границей, попытался отправить в монастырь). 

Но для меня важна не столько реальная политическая обстановка, сколько тот информационный фон, который предопределил первые действия Петра I — брадобритие в Преображенском. Скорее всего, царь изначально думал, что за стрельцами стоят какие-то круги в Москве, связанные, в том числе, и с патриархом Адрианом.

— Как возникло противостояние Петра I и патриарха Адриана?

— В книге я показываю, что Пётр I пытается завоевать политическую субъектность уже в 1690 году. Как заметил историк Михаил Богословский, поначалу царь строже, чем ранее, исполнял все старомосковские ритуалы. Но с конца 1689 года — первой половины 1690 года всё меняется. Пётр I действует всё более самостоятельно.

Патриарх Иоаким требовал, чтобы царь не общался с иностранцами. Но Пётр I делал всё наоборот. Он пригласил Патрика Гордона в феврале 1690 года на обед в честь рождения царевича Алексея. Патриарх воспротивился тому, чтобы Гордон прошёл в царскую трапезную, и Пётр I вынужден был подчиниться (этот конфликт описал в своём дневнике Гордон). Но вопреки требованиям патриарха и матери царь продолжал общаться и с Гордоном, и с Лефортом. 

Когда же Иоаким умер, оставив вышеупомянутое завещание (со строгим запретом на всякое общение с иноземцами, подражание их образу жизни и пр.), Пётр I почти сразу заказал себе европейское платье — причём непосредственно у Лефорта! Он стал посещать Немецкую слободу, где постоянно разделял трапезу с «еретиками» (что было категорически запрещено).

Это наверняка выглядело как скандал. Важно помнить, что в то время, помимо Петра I, был и другой царь (Иван V), но наибольший политический вес имела мать Петра Наталья Кирилловна Нарышкина. Пётр I же как будто сознательно вёл себя так, чтобы подчеркнуть свою независимость, а также свое несогласие с программой патриарха Иоакима. Параллельно с этим Пётр I выдвинул своего кандидата на патриарший престол. И это был не Адриан — ставленник Иоакима.

— Кандидатурой Петра I был Маркел, митрополит Псковский.

— Это был человек типа Сильвестра Медведева: учёный, знавший языки, свободно говоривший на латыни. Заметим, что эти люди на самом деле вовсе не хотели отступить от православия. Как утверждал филолог Виктор Живов, они просто представляли себе православие иначе, они стремились к церковному просвещению, а источником этого просвещения для них выступал католический Запад.

Итак, Пётр I выдвинул на патриаршество именно Маркела. Гордон в дневнике описал эту историю как настоящее политическое противостояние. С одной стороны —  высшие церковные круги и Наталья Нарышкина (за митрополита Казанского Адриана), а с другой — Пётр I (за митрополита Псковского Маркела). 

В итоге патриархом стал Адриан. И он в самом начале своего патриаршества выступил с программным Окружным посланием, в котором заявил о готовности следовать курсу Иоакима. Адриан пытался с помощью проповедей «вразумить» молодого царя и его окружение, для которого общение с иноземцами стало частью повседневности. Он обличал и распространявшееся брадобритие, чему даже посвятил отдельное Окружное послание.

Ответ противникам

— Это, видимо, усилило конфликт?

— Окружное послание патриарха Адриана против брадобрития занимает центральное место в моей книге, потому что оно было очень резонансным, сохранилось во множестве списков, а главное, о нём упоминает Гвариент при описании и объяснении брадобрития в Преображенском. Этот текст значим и с точки зрения содержания: в нём аккумулирована вся аргументацию против брадобрития, которая имелась в том обществе. Можно даже сказать, что концентрация аргументации и в целом градус осуждения брадобрития в тексте доведены до крайнего предела. Но, пытаясь таким образом убедить Петра I в необходимости следовать программе патриарха Иоакима, Адриан и его окружение создали такую ситуацию, когда отношения с ними юного монарха становились всё более враждебными, по мере того как прозападная ориентация Петра становилась всё более очевидной. 

В официальной переписке царя и патриарха это не заметно, но реальные действия Петра I, с одной стороны, а также проповеди Адриана — с другой, свидетельствуют об остром конфликте. Вспомним, что именно в 1692–1693 годах царь начал свои богохульные забавы — Всешутейший собор. Я считаю, что брадобритие в Преображенском надо рассматривать как звено в цепи этих действий и контрдействий. Это кульминация того церковно-политического противостояния, в ходе которого Пётр I пытался утвердить свою политическую субъектность.

Линия Иоакима, продолженная патриархом Адрианом, закончилась настоящим стрелецким бунтом. И действия Петра I в Преображенском — скорее, ответ на эти вызовы, чем начало культурных реформ. Я считаю, что если бы не восстание стрельцов, то петровские культурные преобразования не носили бы такой резкий и травмирующий характер.

Брадобритием в Преображенском царь хотел показать, что отныне для него ношение бороды означает нелояльность, бородачи могут подозреваться в связях со стрельцами, которые восстали, в том числе, за эту бороду. И на таких людей распространяется царская опала. А на тех, кто согласится брить бороды, распространяются царские милости (вспомним царский поцелуй). Так что брадобритие в Преображенском было предопределено политическим и религиозным контекстом 1690-х годов, а культурные преобразования последуют в дальнейшем, в несколько ином контексте.

— От брадобрития недалеко и до церковной реформы.

— Мы действительно можем связать события лета 1698 года (стрелецкий бунт и брадобритие в Преображенском) и подчинение государством церкви в дальнейшем. Дело в том, что в нашем распоряжении есть один пункт «Духовного регламента» (1721), где в качестве одной из причин отмены патриаршества и учреждения Синода выдвигался следующий аргумент: есть две власти — мирская и духовная, но эта ситуация создаёт потенциальную угрозу гражданской войны. 

Почему? Потому, что простые люди считают, что духовный пастырь важнее государя. И если вдруг кто-то захочет учинить бунт в государстве, затем настроит верховного пастыря против государя, а закончит тем, что попытается разжечь конфликт между ними, то многие люди присоединятся к патриарху. И это крайне опасная ситуация, наблюдавшаяся уже во многих странах, говорится в «Духовном регламенте». Далее в тексте звучит следующее: «Да не воспомянутся подобныя и у нас бывшия замахи!».

— Речь о том самом мятеже 1698 года?

— В свете тех фактов, которые я привожу, можно считать, что имеется в виду именно стрелецкий бунт 1698 года и что Пётр I не забыл первую версию о влиянии Адриана на стрельцов (хотя потом следствие сосредоточилось на связи стрельцов с Софьей).

Добрый царь

— «Если события тянутся непрерывно, то <...> историческая картина <...> состоит из прерывных отдельных картин», — замечал Георг Зиммель. У вас как раз восстанавливается целостная ткань, логика событий. Выходка Петра I глубоко мотивирована. А сама книга, по сути, — апология царя.

— Не совсем так. Я всё-таки здесь выступаю как историк, который следует заветам Марка Блока не судить людей прошлого, а их понимать. Я не считаю себя вправе в рамках этой книги выносить суждения в отношении Петра I, прав он был или нет, благо это или зло для России. Наша задача в рамках научных исследований заключается в том, чтобы понять, почему люди действовали именно так. Я пытаюсь истолковать поведение царя в Преображенском, по крупицам реконструируя контекст. Как заметил Гирц в «Насыщенном описании», «помещение людей в контекст их собственных банальностей рассеивает туман таинственности».

Но здесь можно выделить ещё один аспект. Во второй части книги я пытаюсь рассмотреть указ о брадобритии 1705 года «снизу», сквозь призму практик сопротивления или, наоборот, согласия. Ведь далеко не все люди относились к Петру I и его инициативам отрицательно. Почему-то принято противопоставлять царя народу. Многие историки исходили из существования некоего консенсуса неприятия петровских реформ большинством населения. А это было не так!

Приведу пример из дел Преображенского приказа. В 1703 году в Дмитрове обвинялся посадский человек Михаил Большаков. Когда он примерял западноевропейский кафтан, введённый указом Петра I, то грубо выругался и сказал: «Кто это платье завёл, того бы повесил», имея в виду государя, который велел носить такую одежду. Это было преступление против государя (угроза в его адрес). Дело Большакова использовалось в историографии и раньше, например, Сергеем Соловьевым, но как свидетельство неприятия петровских реформ большинством населения. Я же пытаюсь рассмотреть это дело сквозь призму повседневности, услышав всех его участников.

А ситуация была следующая. Монастырские крестьяне Дмитровского уезда, портные, которые шили посадским людям европейские платья, пришли к Большакову, видимо, снять мерки — и между делом стали обсуждать политику. И они хвалили царя, как следует из показаний жены Большакова, которую тоже наказали.

— Она, кстати, тоже резко высказалась.

— Да, она заявила: «Прежние государи по монастырям ездили, Богу молились, а нынешний государь только на Кокуй [в Немецкую слободу] ездит». Жена Большакова говорила, что крестьяне сами спровоцировали беседу, начали говорить одобрительно: «Ныне он, государь, ходит по службам сам и городы берет». Большаковы не согласились с этими похвалами. Но та беседа ещё не послужила поводом для доноса. Крестьяне, вероятно, не увидели в таких оценках ничего предосудительного. Вот, такие обычные разговоры: кто-то любит царя и поддерживает его, кто-то нет.

— Пётр I этим крестьянам работу обеспечил — шить европейские платья.

— Именно. Очевидно, что была группа людей, которая выиграла от петровских указов о немецком платье. Представьте себе, какое количество заказов они получили. Много работы получили и цирюльники. Но вернёмся к делу Большакова. Когда крестьяне принесли уже готовые платья, и во время примерки опять обсуждали новости, высказывания Большакова и его жены перешли допустимые границы. Крестьяне уже вынуждены были донести. 

Но это дело ведь не уполномочивает нас считать, что был консенсус относительно неприятия петровских реформ большинством населения! Наоборот, мы видим, что были люди среди крестьян, которые любили и гордились Петром I, поддерживали его. И примерно так происходит в каждом деле Преображенского приказа. Так что, на мой взгляд, необходимо поставить под сомнение тезис относительно консенсуса неприятия петровских культурных инициатив населением. Было много людей, которые считали Петра I хорошим монархом и брили бороды добровольно.

На самом деле, когда мы обсуждаем эту тему, нельзя забывать о том, что брадобритие в московском обществе XVII века было очень широко распространено среди самых разных групп населения. А теперь представим себе начало XVIII века, когда люди узнают, что сам государь бороду бреет, его бояре, гвардейцы, офицеры —  все теперь безбородые. Это не могло не способствовать изменению представлений о мужской красоте. Новым модным веяниям подчинялись многие мужчины, причём добровольно. Это тоже очень важно для понимания того повседневного контекста, в котором действовал Пётр I. В свете этих данных он становится нам понятнее. Но речь не идёт о том, чтобы его осудить или, наоборот, оправдать.

«Мужежены» и «блудники»

— В аргументах церковных иерархов затронут и гендерный аспект бороды, мол, так выглядит маскулинность. Гладкие подбородки — против правил.

— Безусловно, гендерный аспект здесь тоже есть, хотя главный аспект в текстах церковников — именно религиозный. Патриарх Адриан (да и ранее Максим Грек в послании к Ивану Грозному «О еже не брити брады») отмечает, что Бог не случайно создал мужчину именно в таком образе, борода имеет эстетическое значение (украшает лицо мужчины) и утилитарное. Последнее состоит в том, что растительность на лице, по замыслу Творца, подчеркивает видимую разницу между полами. 

Патриарх Адриан начинает своё Окружное послание против брадобрития с тезиса о том, что Бог не случайно положил «разнство в виде» между мужчиной и женщиной. Мужчинам он дал совершенную красоту, сотворив их по своему образу и подобию. Но что же получается, когда мужчина сбривает бороду и «облекается», как писали авторы этих сочинений, в «женское лицо»? Адриан называет таких мужчин «мужеженами».

Между спасением души и лояльностью власти

— С бородой нередко связывалось и спасение души! Митрополит Димитрий Ростовский на это возражал: что же, чем длиннее борода, тем больше и спасение? А женщинам что делать? Любопытно, что часть книжников была против Петра I (книгописец Григорий Талицкий считал царя «антихристом» и выступал за переворот), а часть его активно поддерживала, как Димитрий Ростовский.

— Религиозный аспект — самый значимый и самый травмирующий в сцене брадобрития в Преображенском, судя по описанию Гвариента. Рассказав про странную встречу царя и бояр, он сразу же отметил, что есть постановление патриарха Адриана, согласно которому за брадобритие следует отлучать от церкви. То есть Пётр I бреет бороды, в то время как патриарх незадолго до того постановил, что безбородых надо отлучать от церкви!

— Люди оказались между молотом и наковальней...

— Представьте себе, что творилось! Всё московское общество XVII века было православным, а тут — отлучение от церкви! Важно заметить, что для большинства московитов XVI–XVII веков борода являлась частью Образа Божия, лишившись которого, оказаться в Царствии Небесном нельзя.

Эти представления не были изобретены в Московском государстве. Они имели в христианском мире глубокие корни и были усвоены «московитами» двумя путями. Во-первых, через некоторые канонические тексты, которые многократно переписывались, а во-вторых — через церковное искусство: иконы и фрески. Люди в ту эпоху чаще воспринимали сложные богословские идеи именно через церковный обряд и через визуальные образы.

В нашем церковном искусстве XVI–XVII веков были широко распространены изображения Бога Отца, которые сейчас, кстати, считаются неканоническими. Они фигурировали во многих московских храмах и иконостасах. Есть целые композиции, например, «Новозаветная Троица» («Сопрестолие»). Причём Бога Отца изображали в виде старца с большой окладистой бородой, и такое представление проникло глубоко в массы.

Уникальное тому свидетельство — воспоминания митрополита Димитрия Ростовского и Ярославского, которые предваряют его сочинение «Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце», посвящённое критике старомосковских представлений о сакральности бороды. Димитрий вспоминает, как в 1705 году, после объявления петровского указа о брадобритии, к нему пришли ярославские жители со словами: «Владыка, как ты повелишь? Появился царский указ о брадобритии, а мы считаем, что лучше пусть нам головы отсекут, чем обреются бороды наши». 

Димитрий признается, что сперва растерялся и не сразу понял, как отвечать. Он лишь задал посетителям встречный вопрос: «Что отрастёт быстрее: борода или голова?». Они задумались и ответили, что борода отрастёт, а голова — нет. В ответ владыка велел им самим сделать вывод, чего лучше лишиться — бороды или головы. 

Ярославские жители впоследствии неоднократно вели с Димитрием диспуты на эту тему. В ходе этих бесед митрополит сделал для себя вывод, что в московском обществе были глубоко укоренены представления (с его точки зрения, еретические) о том, что, сбривая бороду, человек лишается Образа Божия и, следовательно, не может надеяться на спасение.

— Борода также отделяла «московитов» от католиков.

— Действительно, католические священники бороды брили. Эта тема была в числе тех вопросов, по которым произошла Великая схизма (раскол в христианстве) в середине XI века. Так вот, после Флорентийской унии 1439 года Московское государство на определенное время оказалось единственной державой, сохранившей «истинную веру». Затем последовала автокефалия Русской церкви (независимость от Константинопольского патриархата). А в 1453 году Константинополь пал. 

Все эти драматические события способствовали формированию комплекса идей об ответственности Москвы за судьбы православия. Идеи о бороде как части Образа Божия приобрели особую актуальность. Не случайно тексты о брадобритии, которые я рассматриваю, распространяются именно с середины XV века. А с XVI века получают распространение изображения Бога Отца в виде седовласого длиннобородого старца. Так брадоношение становится неотъемлемой частью образа православного человека.

Подпольная травма

— Почему Пётр I смягчил режим брадобрития в некоторых регионах (Поволжье и Сибирь)? Астраханское восстание (1705–1706) повлияло? Не оправдались надежды, что бородовой сбор принесёт казне много денег в период Северной войны? Или царь просто проявил гибкость?

— В книге я показываю, что «бородовая политика» Петра I не была монолитной: она менялась, причём существенно и неоднократно. При этом на царя и его политику решительное воздействие оказывали рядовые акторы, многие подданные монарха из разных социальных групп.

Моя книга ещё о том, как люди могут влиять на власть и её решения. И я показываю, что Пётр I вообще-то был чуток к тому, что происходило «внизу». Он знал, что там происходит, и вынужден был с этим считаться.

Пётр I внимательно наблюдал за политическими процессами Преображенского приказа. Не случайно приказ этот располагался в Преображенском, где царь и жил. Пётр I лично присутствовал на многих допросах. Ему регулярно готовили справки по важнейшим делам. Я считаю, что это был важный канал обратной связи, который позволял царю понимать, что происходит в обществе. Влияла ли эта информация на принятие решений? Мне кажется, что данные, которые мне удалось получить, позволяют положительно ответить на этот вопрос.

Первое, на что мы обратим внимание: Пётр I задумал указ о брадобритии ещё в 1698 году. Есть неопровержимые доказательства: сохранилось распоряжение об изготовлении бородовых знаков («квитанций» об оплате налога на ношение бороды). Сохранился даже один бородовой знак того времени. Значит, работа над указом о бритье бороды велась уже тогда. Однако первый петровский указ о введении бородовой пошлины был обнародован лишь в 1705 году. Это удалось доказать благодаря анализу финансовых отчётов различных учреждений, которые показывают, что до 1705 года бородового сбора не было.

— Почему Пётр I издал указ не в 1698 году, а лишь спустя семь лет?

— Я считаю, он просто не решился это сделать. Многие люди в ответ на информацию о том, что происходит при дворе (а брадобритие с конца августа 1698 года стало частью придворного быта), активно пытались повлиять на царя. Они подавали коллективные челобитные, распространяли листовки против брадобрития, обращались к Петру I лично с призывами прекратить разрушать православие. Наконец, были и попытки свержения государя.

Вспомним дело Григория Талицкого (1700–1701 годы). Известный книгописец, представитель интеллектуальной элиты, он пришёл к убеждению, что Пётр I —  «антихрист», в том числе, из-за брадобрития. Талицкий замыслил переворот. Он организовал своего рода подпольную типографию для печати листовок, которые намеревался распространять в Москве и за её пределами.

Дело Талицкого произвело на Петра I травмирующий эффект. Он не раз вспоминал своего оппонента. Этот и прочие подобные эпизоды, несомненно, оказывали воздействие на царя. Указ же о брадобритии 1705 года появился в другом контексте, среди многих других финансовых инициатив, когда государство пыталось всеми средствами добыть деньги для продолжения тяжелейшей войны.

— Тогда шла Северная война.

— Верно. Но, готовя указ о бородовой пошлине, Пётр I, скорее всего, исходил из того, что общество уже к нему подготовлено. Он видел (в том числе, по делам Преображенского приказа), что далеко не все люди противятся брадобритию. Многие к тому времени брили бороды добровольно. В придворной среде или в армии не носили бород по принуждению. И последовал указ, который на самом деле не запрещал, а разрешал брадоношение, но при условии выплаты в казну колоссальной пошлины.

Если рассматривать его правоприменительную практику, мы увидим, что были разные режимы реализации. В Азове, населённом, в основном, военными, бород и так не носили. А вот в Астрахани, где было много стрельцов и немало посадского населения, попытка воеводы Тимофея Ржевского жестко реализовать указ привела к самому крупному бунту петровского времени. Был риск распространения восстания на другие регионы. 

Пётр I в письме к главе Разрядного приказа Тихону Стрешневу в сентябре 1705 года велел вывезти из Москвы всю казну и оружие, а значит, он допускал возможность, что восстание может перекинуться и на Москву! Это была очень опасная ситуация. Вскоре последовала отмена указа о брадобритии для Нижнего Поволжья, а затем и для Сибири. Потом вышел указ об отмене «копеечного сбора» с крестьян (его должны были платить бородатые крестьяне при проходе через городские ворота). Так что общество и власть оказывали друг на друга сильное воздействие. Моя книга — об этом.

Инструменты историка

— Книга может быть пособием для молодых учёных с точки зрения её богатейшего научного инструментария. Здесь и финансовая статистика, и текстология, и ментальная реконструкция дворца в Преображенском. Кому вы адресовали «Русский Мисопогон»? Здесь явно предполагается повышенный интерес к истории.

— Читатели серии «Интеллектуальная история» — это широкие круги гуманитариев, интересующихся, в том числе, современными методами исторического познания. Как человек, воспитанный на традициях Школы «Анналов», я всё время помню о важнейшей проблеме, поставленной Марком Блоком и Люсьеном Февром. Создатели журнала «Анналы» рассматривали это издание как поле для междисциплинарного синтеза. 

В 1920-е годы гуманитарные и общественные науки очень активно развивались. Это вело к специализации. Получалось, что специалист, например, по истории идей, терял из виду то, чем занимались специалисты по социальной или экономической истории. Но неужели идеи не влияют на общество или экономику? И как добиться синтеза различных подходов? Микроистория как раз создает оптимальную ситуацию для такого синтеза на практике.

История с брадобритием привлекла меня, в частности, тем, что можно синтезировать различные подходы, культурную и социальную версии микроистории. С одной стороны, мы пытаемся исследовать историю идей, с другой стороны — изучаем социальные практики. И эти, как минимум, два плана предопределили разные исследовательские стратегии в книге.

В целом моя книга — попытка собрать вокруг яркого сюжета самые разные источники: от памятников публицистики до бухгалтерских отчётов о бородовых сборах и политических дел Преображенского приказа. Насколько эта попытка удачная — судить читателю.
IQ

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 3 марта, 2023 г.