Столица релокантов

«В России я получил фортуну, жену, милостей и честь…», — писал выходец из Франции, российский морской министр Иван Иванович де Траверсе. Так могли сказать, конечно, не только французские петербуржцы, но и французские москвичи второй половины XVIII — начала XIX века. Кто-то из них спасался в России от политических и религиозных гонений, кто-то искал богатства. Москва радушно принимала всех французских эмигрантов. Многие из них нашли здесь свой дом, полюбили новое Отечество. Во время войны 1812 года члены диаспоры делали щедрые пожертвования в поддержку русской армии. Но находились и те, кто радостно встречал Наполеона. О пёстрой французской общине в Москве IQ.HSE рассказывает на основе статьи историков Алексея Белова из НИУ ВШЭ и Михаила Рудакова, а также ряда других материалов.

«А всё Кузнецкий мост, и вечные французы...»

Эта броская фраза Фамусова из грибоедовского «Горя от ума» отражает и русскую галломанию конца XVIII — начала XIX века, и некоторую усталость от неё, и немалый «десант» французов в Москве (как и в Санкт-Петербурге) — модисток, поваров, учителей, метрдотелей, священников и т.д. Топоним тоже указан точно: в Москве многие французы оседали в районе Кузнецкого моста. Там им сдал в аренду часть владений граф Иван Воронцов, и на Кузнецком пошла активная французская торговля. Например, работал магазин модной одежды, которым владела Мари-Роз Обер-Шальме. В своё время она прибыла в Москву нищей, спасаясь от революции во Франции. Но дела быстро пошли в гору — и Обер-Шальме стала миллионершей. Правда, когда Наполеон оказался в Москве, она решила прибиться к «своим», а потом вместе с французской армией покинула Первопрестольную.

Мода на всё «галльское» в России порой доходила до абсурда, когда владельцы светских салонов позволяли вещать «французикам из Бордо» — дутым авторитетам, которых так критиковал грибоедовский Чацкий. В романе «Война и мир» подобными ораторами «потчевала» публику Анна Павловна Шерер.

Разумеется, в пёстрой французской диаспоре было и немало уважаемых людей. Скажем, представители книжной индустрии: Жан Готье, Франсуа Куртенер, Август Семен, Морис Аллар (кстати, Готье и Аллар жертвовали в пользу русской армии немалые суммы), театральные деятели (балетмейстер Шарль Луи Дидло, упомянутый в «Евгении Онегине»), художники (Элизабет Виже-Лебрен), рестораторы и владельцы гостиниц.

Но это была элита. А существовала ещё немалая прослойка французских гувернеров, бонн, учителей танцев и фехтования. Вспомним детство Онегина: «Сперва Madame за ним ходила, потом Monsieur её сменил». У русских аристократок бывали французские компаньонки — вроде мадемуазель Бурьен из «Войны и мира».

Наконец, есть и особые случаи, когда французские экспаты добивались самых высоких постов. Так, Иван Иванович (Жан Батист) де Траверсе — француз, прошедший все корабельные должности, — стал русским адмиралом, командовал Черноморским флотом. В 1811–1828 годах он был ни много ни мало морским министром России!

В 1801 году Траверсе так писал о новой родине: «…Россия ныне — моё отечество, она сохранила меня от нищеты». По его признанию, Россия дала ему всё —  «фортуну, жену, милостей и честь», и он навсегда останется в числе «её защитников и подданных».

Впрочем, Траверсе всё-таки отправился в Россию по особому приглашению. В то время как большинство его соотечественников приезжали сюда по своей инициативе, рассчитывая быть принятыми на русскую службу.

Разорившиеся французские аристократы нередко поправляли в России своё положение. Они занимались коммерцией, как шевалье Франсуа д’Изарн де Вильфор (он, кстати, также помогал русской армии). Он оставил воспоминания о пребывании Наполеона в Москве в 1812 году — ценный источник, дающий яркую картину поведения захватчиков.

Кстати, тогда многие французы — по разным причинам — старались не покидать Москву. Нашлись те, кто решил спешно организовать процессию с передачей ключей от города Бонапарту. Но большинство оставались в Первопрестольной потому, что им было что терять. В России многие приобрели больше, чем имели во Франции. Д’Изарн де Вильфор так объяснял нежелание покидать Москву: «Печальный опыт научил меня, что бегущий всё теряет; <…> моё место было здесь, и я остался».

Для кого-то Франция после революции почти перестала существовать. Да и отношение к Наполеону было крайне неоднозначным. «Этот человек, который так вопиет противу крамол и безначалия и который хвастает, будто восстановил <...> правила порядка и безопасности, <...> не устыдился подущать к мятежам подданных России, — писал о Наполеоне де Вильфор. — Он велел с неослабным тщанием собрать все возможные сведения о злодействе Пугачева <...>».

Но обратим внимание на ещё один аспект биографии де Вильфора, важный для понимания того, как жили русские французы. Шевалье служил в роялистской армии принца Конде — вплоть до её роспуска в 1797 году. «Количество такого же рода воинов, оставшихся в России, установить сложно, большинство из них скрывали своё прошлое, — комментируют Алексей Белов и Михаил Рудаков. — В 1797 году принц Конде предложил свою армию Павлу I. Многие согласились с этой интеграцией <...>, надеясь вернуть утраченное во Франции — звание, престиж, обеспеченность». Но на деле военная карьера продолжилась далеко не у всех. У кого она завершилась, пошли в учителя фехтования, танцев и пр.

Добавим сюда ещё одну любопытную историю — Антона Кюи, отца известного композитора, музыкального критика, фортификатора, инженер-генерала Цезаря Кюи (среди его учеников, кстати, был Николай II). Француз Антон Кюи в 1812 году был ранен под Смоленском. Он не стал возвращаться с остатками войск Наполеона во Францию, осел в России. Стал преподавателем французского.

Едем в Россию!

Каковы же были причины столь массового исхода французов в Россию? Нередко его связывают с последствиями французской революции. Но это не единственный фактор особого магнетизма нашей страны для галлов.

Не стоит забывать, что типажи эмигрантов были очень разнообразны: от роялистов, противников Наполеона, масонов — до представителей серьёзного бизнеса. Россия для них также представала в противоречивом свете — не только как убежище для аристократов, священников и других приверженцев «Старого режима» (как, например, Жозеф де Местр, который пробыл в России 14 лет), но и как воплощённое Эльдорадо.

Во второй половине XVIII века и позже многие во Франции воспринимали Россию как страну богатейших возможностей, в том числе — по извлечению прибыли. Как пишет профессор Сорбонны Софи Аскиноф, Россия представлялась «новой страной для тех, кто готов рискнуть». Здесь, казалось, «было возможно всё».

Естественно, новоприбывшие пользовались русской страстью ко всему французскому (от языка до платьев, шляп, белья, кружев, духов, вин, сыров и пирожных) и убежденностью в том, что французы — главный образец вкуса и хороших манер, «bon chic, bon genre». Галломания успешно монетизировалась — элита охотно платила за «эксклюзив». В России можно было если не заработать, то хотя бы прокормиться.

Не случайно в 1802 году на сцене парижского театра Сите Варьете шла новая пьеса «Едем в Россию», отмечают авторы исследования: «Героиня заявляет о своём желании покинуть страну <...>. В ответ её домочадцы единодушно приходят к выводу: “Поехали в Россию, там нужны таланты, нас всех там ждут, там платят наличными”».

К вопросу о талантах: приток иностранных специалистов старался обеспечить ещё Пётр I. Правда, подчас вместо них прибывали авантюристы, авторы заманчивых «прожектов». Яркий пример — барон де Сент-Илер, «гастролёр», долго дуривший элиты ряда европейских стран.

Нечто подобное наблюдалось и во второй половине XVIII века. В это время в Россию, как на гастроли, прибывали известные оккультисты (Сен-Жермен), шпионы (шевалье д'Эон) и другие сомнительные персонажи.

От гугенотов до якобинцев

Французская колония в России складывалась неспешно, волнами. Отчасти — в силу напряженных отношений между православием и католичеством. Больше привечали, скорее, французских протестантов — гугенотов, особенно если они были квалифицированными специалистами. Первый их наплыв наблюдался ещё в конце XVII века — после отмены в 1685 году Нантского эдикта, способствовавшего веротерпимости. Вышел указ, приглашавший преследуемых протестантов в Россию.

Из протестантской (а точнее, из альбигойской) семьи происходил, например, известный изобретатель, «советский Леонардо» Лев Термен, создавший множество любопытных механизмов: от электронного музыкального инструмента терменвокса — до прослушивающих устройств, «жучков». После крестовых походов против альбигойцев (XIII век) немногочисленные выжившие Термены вынуждены были скрываться. В XVI веке члены семьи примкнули к гугенотам. Но начались новые испытания: войны с католиками и страшная Варфоломеевская ночь 1572 года — массовое убийство гугенотов. Термены бежали из Франции. После всех мытарств часть клана поселилась в Санкт-Петербурге. Там и родился в 1896 году советский изобретатель.

Но вернемся к Москве. Принадлежность эмигрантов к протестантам могла и не быть решающей. Французы просто были географически мобильны — так, «дворянство шпаги» по службе могло кочевать по разным странам. Приезд французов мог быть связан с приглашением со стороны властей при попытках создания колоний. В 1759 году в Москве даже открылось французское вице-консульство, ставшее средоточием жизни французской колонии. Судьбоносным для французской диаспоры стало и разрешение торговать в своих магазинах, в частных домах (1783 год), а также договор о торговле между двумя странами (1786).

Начиная с 1789 года — революции во Франции — ситуация изменилась. Екатерина II, прежде переписывавшаяся с Вольтером и разделявшая идеалы Просвещения, теперь с большим подозрением относилась к французам. В ответ на события в Париже французские дипломаты выдворялись из России, французские подданные должны были принести присягу на верность российской короне. Возможно, это было перестраховкой, но лишь отчасти.

Дело в том, что некоторые московские книгопродавцы-французы, например, Куртенер, открыто торговали революционными изданиями, политическими памфлетами. Узнав об этом, императрица, разумеется, велела изъять такую продукцию. Впредь эта литература подлежала уничтожению.

Якобинская диктатура привела к тому, что для многих образ француза как наиболее просвещенного европейца сменил образ варвара.

События начала XIX века также отразились на «русских французах». Так, казнь герцога Энгиенского (1804) положила конец заигрываниям с Наполеоном со стороны европейской и русской верхушки и ускорила формирование антинаполеоновской коалиции. Смерть герцога разожгла старые обиды на Францию. В 1810 году отношения между Россией и Францией испортились ещё больше. Российские деловые круги, тесно взаимодействовавшие с Англией, осудили экономическую политику Наполеона. Он оставался для них ниспровергателем законных правителей и захватчиком.

Учителя, священники, актёры и издатели

К концу XVIII века в Москве проживали около 900 французских подданных (однако сюда включали и выходцев из Брюсселя, Женевы и Люксембурга — «национальная принадлежность» устанавливалась по языку). Любопытно, что постоянно росло число уроженцев Эльзаса и Лотарингии. Это были мультикультурные регионы, связанные с рядом европейских стран, включая Россию. Кстати, с середины XVIII века образовательная миграция из России была направлена прежде всего в университет Страсбурга, а русские семьи нанимали воспитателей из этих регионов.

Прежде всего в Москве жили воспитатели, учителя и торговцы. Число первых даже возросло на рубеже XVIII – XIX веков благодаря спросу на образование à la française.

Примечательно, что в Первопрестольной в 1793 году самую значительную долю французов — 20% — составили те, кто родился уже в России. Иначе говоря, большинство французов обустроились здесь ещё до событий 1789 года.

В то же время, спасавшиеся от революции тоже были заметными членами общины. Часть беженцев составляли духовные лица. Некоторые из них, как аббат Адриен Сюррюг, прибыли в Москву после долгих мытарств в Европе. Теолог, доктор Сорбонны Сюррюг получил место учителя у графа Алексея Мусина-Пушкина (первооткрывателя «Слова о полку Игореве»). Именно он станет кюре храма Святого Людовика Французского, вокруг которого во многом строилась жизнь французской диаспоры.

Особую категорию москвичей-французов составляла труппа императорского театра, работавшего в городе с 1806 года. Согласно штату 1810 года, в ней состояло 13 актёров, 15 актрис, по одному дирижёру, балетмейстеру, суфлёру, а также «танцоры и танцорки», плюс массовка, в состав которой, правда, входили и русские исполнители. Положение этих людей можно определить современным словом — «звёзды». И вели они себя нередко соответственно своему статусу.

Наконец, затронем ещё раз книготорговцев и издателей — Жана Готье, Августа Семена и других. Готье стал основателем купеческого рода. Его сын поступил на службу к Франсуа Куртенеру — своему тестю, крупному московскому книгопродавцу конца XVIII века, и положил начало целой династии книготорговцев. Его преемником станет Феликс Тастевен, автор труда о французских первопоселенцах в Москве. Что интересно, в 1802 году Куртенер открыл филиал своего торгового дома в Париже, тем самым перекинув «мост» из России обратно во Францию.

У Августа Семена печатались Александр Пушкин и Александр Грибоедов. Сын Семена Александр напечатал первое издание «Словаря живого великорусского языка» Владимира Даля. Несомненно, и сама французская литература пользовалась спросом — в силу галломании и того факта, что французский язык активно преподавался в гимназиях, университетах и на дому.

Образ врага

В 1812 году французская колония в Москве составляла, по некоторым подсчётам, более трёх тысяч человек. Однако уже начиная с 1810 года русские и французы особенно заметно отдалялись друг от друга. Аббат Сюррюг даже советовал своей пастве быть осторожнее. В этот момент стало критически важно, насколько московские французы встроились в русское общество. Степень интеграции весьма различалась — в зависимости от волн и слоёв эмигрантов.

Как и в конце царствования Екатерины II, всё французское стало называться «якобинским» и вызывало тревогу. Красноречива реплика княгини Тугоуховской из «Горя от ума» (произведения, написанного позже, в начале 1820-х годов): «Я думаю, он просто якобинец, ваш Чацкий!!!». Показательно и то, как московский градоначальник, генерал-губернатор Фёдор Ростопчин приказал своей супруге, тайно ставшей католичкой и посещавшей французский приход, временно прекратить эти контакты.

Антифранцузскую атмосферу ярко иллюстрирует и другая история — с князем Тюфякиным. Тот во время обедни сказал несколько слов на французском своему соседу — и едва не был растерзан толпой. Спас князя полицейский. Он сделал вид, что арестовывает Тюфякина как шпиона, а сам позволил ему выйти через чёрный ход.

Многие представители диаспоры были обеспокоены ситуацией. Так, перед самым началом Отечественной войны 1812 года некоторые французы, например, режиссёр французского театра Москвы Луи Арман Домерг, запросили паспорта для выезда из России — но многие не получили.

По приказу от 12 июля 1812 года в Москве и Подмосковье проводилась перепись всех иностранцев — с целью изгнания неблагонадёжных. В сентябре 1812 года, перед вступлением Наполеона в Москву, Августа Семена, Мориса Аллара и Жана Готье вместе с другими 40 московскими французами выслали из Первопрестольной в Нижний Новгород. (Ссыльные вернулись в Москву только в 1814 году.)

В числе изгнанных оказались и давно осевшие французские торговцы — Александр Демонси (его сын Карл впоследствии стал доктором медицины) и Жорж Лекуант де Лаво, автор «Путеводителя в Москве». Постфактум Ростопчин мотивировал высылку тем, что эти люди состояли в «секте иллюминатов», пытавшихся создать масонскую ложу в Москве (хотя это было запрещено ещё Екатериной II).

Подобные действия властей, однако, были в духе времени. Так, англичане просто арестовывали французов в момент объявления войны. Кроме того, с приближением Наполеона в Москве всё чаще вспоминали о том, что «русские французы» были той же нации, что и «современный Тамерлан».

Чужие среди «своих»

В первые же дни пребывания Бонапарта в Москве пожар начал угрожать «французскому» кварталу. Представители Великой армии грабили и русских, и бывших соотечественников. Об этом красноречиво писал д’Изарн де Вильфор: «<...> Всё, что спаслось от ярости пламени, подвергалось бешенству французов. Никогда ещё небо во гневе своем не представляло людям ужаснейшего позорища: повсюду свирепствовал огонь; повсюду грабители преследовали свои жертвы! <...> На улицах московских никого не видно было, кроме солдат, которые шарили при выходах домов, выламывали двери, расхищали погреба и магазины <...>. Жадность грабителей была ненасытима».

Кто-то решил сотрудничать с оккупантами — впрочем, не очень успешно. Так, типографский рабочий Клод Гюе публиковал оккупационные прокламации французской армии и, боясь наказания, последовал за войсками Наполеона во время отступления. Однако уже в первый день его ограбили «свои» же — французы. В итоге Гюе решил вернуться — и по возвращении русских в Москву не знал бед.

История французской труппы, игравшей в городе и потом покинувшей его вместе с уходящими частями Великой армии, тоже драматична. За месяц оккупации Москвы эта актёры сыграли 11 спектаклей — вполне кассовых (сам Бонапарт на них не был). Потом из страха наказания за коллаборационизм труппа поспешила отступить вместе с Наполеоном. Это решение обернулось настоящей трагедией. Одна из актрис, мать двоих детей, по пути потеряла обоих, а сама погибла в Смоленске — её убил французский солдат.

При этом само русское правительство не видело в артистах врагов. Какое-то время (если бы те решили вернуться) сохранялось в неприкосновенности даже положенное им жалование.

Сколько московских французов примкнули к отступавшей армии Наполеона? В списке, составленном по приказу графа Ростопчина, 71 имя, включая детей. Но только 15 со всей очевидностью являлись французами, отмечают Белов и Рудаков. Полсотни человек (вместе с несовершеннолетними) были лишь французского происхождения.

Первой город, по-видимому, покинула часть верхушки муниципалитета («Отеческого градского правления»), скомпрометировавшая себя в глазах россиян контактами с захватчиками. Кто эти люди? Достоверно известно три фамилии: Шарль Лассан, Иван Морель и Леонар Бурн. Последние, по-видимому, являлись комиссарами, то есть возглавляли один из 25 комиссариатов, на которые Наполеон разделил Москву. Шарль Лассан, хоть и был «природным» французом, но являлся уроженцем Дрездена и поступил на службу «частью будучи к тому принужденным, а частью из-за обмана».

Большая часть людей, работавших в местном самоуправлении и учреждённой полиции, осталась, посчитав свои функции в этом качестве безобидными (соблюдение санитарных норм в Москве и попечительство над оставшимися жителями). Так же рассудил и Сенат, вынесший приговор всего лишь десятку русских французов. «В этот перечень, в частности, вошли подпоручик Георг Паланже и профессор Франсуа Реми, которые были обвинены в распространении прокламаций, лишены чинов и дворянства и сосланы в Тобольск, — уточняет Алексей Белов. — При этом ряд коллаборационистов (в том числе заместитель мэра Жорж Меньен) отделались высылкой за границу. Некоторые с лишением чинов». Прочие же получили оправдательные приговоры и были освобождены из-под ареста. Осужденным же на Сибирь в дальнейшем приговор был смягчен.

Новая Родина

Кампания 1812 года обозначила конец насыщенного, но неоднозначного периода в жизни французского сообщества Москвы. Часть диаспоры явно обрусела, приняв ценности новой родины. Такие семьи разделяли с Россией её судьбу. Но для кого-то личная планида и судьба страны, их принявшей, не были тесно связаны. Впрочем, такое потребительское отношение к Москве встречалось не так часто.

«При этом 1812-й стал годом, который заставил французов побыть <...> учениками русских и пересмотреть свои культурные и психологические априори», — подчёркивают Алексей Белов и Михаил Рудаков.

Кстати, хотя Ростопчин и изгнал французов с Кузнецкого моста и запретил вывески на французском, москвичи уже в 1814 году увидели на этой же улице «прежнее владычество французских мод». Правда, «реставрация» галломании носила чисто культурный характер.

Россия же и далее манила французов. Яркий тому пример второй половины XIX века — Мариус Петипа, уроженец Франции, прославивший российский балет. В мемуарах он писал: «Вспоминая свою карьеру в России, я могу сказать, что т о была наисчастливейшая пора моей жизни… Да хранит Бог мою вторую родину, которую я люблю всем своим сердцем».
IQ
 

Авторы исследования:

Алексей Белов, доцент Высшей школы урбанистики имени А.А. Высоковского факультета городского и регионального развития НИУ ВШЭ

Михаил Рудаков, доцент Института славянской культуры Российского государственного университета имени А.Н. Косыгина

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 7 июня, 2023 г.