«Вавилонская башня» Эндре Розда, 1958 / WIKIMEDIA COMMONS / CC BY-SA 4.0
Благополучному развитию мегаполиса способствует постоянный приток мигрантов. Новые люди берутся за ту работу, которой не хотят или не могут заниматься местные жители, а также стимулируют дополнительный спрос для экономики.
Однако людям свойственно настороженно относиться к проникновению «чужих» на свою территорию. В одних культурах толерантность к чужому выше, в других ниже. И это в том числе определяется тем, как в городе решается вопрос с многоязычием.
По данным переписи населения 2010 года, в Москве говорят на 138 языках. В Москве нет монокультурных районов, наподобие китайского квартала в Нью-Йорке, этнические группы расселены по всем городским районам. На одной лестничной площадке могут жить люди с разными родными языками. При этом за порогом своего дома они вынуждены говорить по-русски.
Для переехавших в Москву и их семей моноязычность городского пространства становится проблемой. После чемпионата мира по футболу в метро и на улицах появились англоязычные вывески, но это сделало город удобнее для западных туристов, а не трудовых мигрантов.
Их детям сложнее усваивать школьную программу. Они могут подвергаться дискриминации со стороны учителей и сверстников из-за неумения правильно выразить свои мысли на чужом для них языке.
«Из-за того, что человек плохо говорит на языке, людям свойственно занижать его умственный потенциал», — поясняет лингвист.
«Нужно понимать, что владение языками и интеллектуальные способности — это две разные вещи. И нельзя ставить знак равенства между этническим происхождением человека, его языком и его культурой».
Сейчас в школах городов, где доля нерусскоязычных детей велика — все той же Москве — запускаются процессы по ускоренной интеграции их в русскоязычную среду, от учителей требуют разрабатывать специальные программы для таких учеников, рассказывает собеседница IQ.HSE. В работу с детьми мигрантов на других площадках включены активисты и волонтеры. Чего стоит только работа центра «Такие же дети», в котором специалисты-волонтеры проводят занятия с детьми мигрантов, оказавшихся не по своей воле за пределами московских школ.
В Москве появляются культурно-просветительные и образовательные программы при музеях и арт-центрах, ориентированные не на приезжих, а на местных. Эти программы призваны преодолевать ксенофобию и страхи перед «другим». «Замечательно, что появились такие программы, например. “Языки соседей”, направленные на взрослых» — считает Бергельсон, поясняя свою позицию тем, что «дети чрезвычайно пластичны, и если они включены в нормальный образовательный процесс, то они-то языку научатся». И иллюстрирует свой тезис: «Бывают ситуации, когда лучше всех сочинение по русскому языку или эссе на олимпиадах по русской словесности пишет девочка или мальчик, у которых первый, родной язык, не русский. Они билингвы, они стараются добиться успеха в новой школе и новой стране, они просто могут быть способнее своих соучеников».
У взрослых людей, приехавших в Москву на заработки, редко бывает возможность специально заняться изучением языка. И незнание русского становится препятствием при трудоустройстве, а следовательно, и причиной экономической и социальной незащищенности. Кроме того, страдает и просто качество жизни: трудно объясниться с русскоязычным врачом или договориться с продавцом в магазине.
Сейчас эту часть интеграции берут на себя сугубо гражданские институты: «Есть социальные сети, есть землячества. Если ты заболел, [то можешь узнать], где работает врач, который говорит, например, по-киргизски. Есть поликлиники, где они работают, и [люди] пойдут туда», — объясняет лингвист.
Город пока, впрочем, озабочен только другой половиной проблемы — обучением русскому языку.
«Надо, чтобы московские власти не были так напуганы тем, что кроме русского языка будет звучать и другая речь», — говорит Бергельсон.
Она признает, что пока что это «не наш уровень проблем»: большинство нерусскоязычных жителей города находятся в нем «на птичьих правах», и за свои языковые интересы бороться не готовы. Тем не менее, трудовая миграция в Москву — факт, который надо признавать, отмечает лингвист, причем взаимовыгодный для города и тех, кто в него приезжает: «Есть два встречных интереса, потому что город не может без них жить. И нужно делать эту встречу максимально эффективной».
Помимо экономических (проще интеграция — больше возможностей для приезжих, и, следовательно, выше экономическая отдача) плюсов, есть у необходимости «шагать навстречу» и социокультурная подоплека. Язык и культура — те немногочисленные ценности, на которых зиждется человеческое разнообразие. «Если этого не будет, то [во втором поколении мигрантов] вырастут люди, не помнящие родства, — говорит Бергельсон. — Возможность для человека сохранить богатство своего культурного происхождения считается важной ценностью, это часть самоопределения».
Лингвистам, изучающим городское многоязычие, часто приходится слышать в словах респондентов-мигрантов гордость или сожаление, если их дети, выросшие в Москве, знают или, соответственно, не знают родной язык. Это показывает, насколько чувствительна тема сохранения и передачи следующему поколению языка как маркера этнической культуры.
В 2016–2018 годах языковое разнообразие города изучалось в рамках исследовательского проекта «Языки Москвы» в Институте языкознания РАН, в котором участвовали сотрудники Вышки, Мира Бергельсон и Денис Зубалов. Подобные проекты существуют во многих городах мира, например, в Манчестере, где группа под руководством профессора Ярона Матраса возглавила международное сотрудничество различных исследовательских групп под шапкой зонтичного проекта «Multilingual metropolitan cities of the world». Из московского проекта вышла и новая магистерская программа Вышки «Языковая политика в условиях этнокультурного разнообразия» — она готовит специалистов, которые изучают городское многоязычие в современных мегаполисах. Первые выпускники получат дипломы в 2020 году.
«Раньше многоязычие существовало так: на какой-то территории какой-то страны существуют разные деревни, села, городки, и рядом, в одном селе живут носители одного языка или диалекта, в другом — другого, в третьем — третьего. Можно изучать, как происходят изменения от диалекта к диалекту, чем они отличаются. А в городе все не совсем так, — объясняет Бергельсон специфику исследовательского фокуса городской лингвистики. — Здесь нет возможности исходить из компактного проживания и изучать этнические группы по этому принципу».
Ситуация многоязычия в пределах одной только лестничной площадки совершенно другая: «В идеале все общаются, когда встречаются на рабочем месте, в школах, в клубах, на улицах, в транспорте. Общаются по-русски, но это люди, жизнь которых проходит не только и не столько на русском языке, и русский язык при этом освоен ими в разной степени. Городское многоязычие характеризуется дисперсностью всех этих групп».
На основе опыта других стран очевидно, что овладение основным языком городского общения — в случае Москвы, русским — происходит в языковой среде, при наличии определенной инфраструктуры, естественно. Речь идет о многих сферах — от адаптации образовательных программ до уличных вывесок на разных языках.
При этом главный вызов современности, считает Бергельсон, в том, чтобы государственный язык, язык межнационального общения не убивал другие.
Чтобы помогая мигрантам освоить русский, помогая их детям адаптироваться в школе, можно было бы помочь им сохранять свою идентичность, свой родной язык.
Важным пунктом городской языковой политики должно быть развитие переводческих услуг в социальных учреждениях и поощрение этнических культурных центров, говорит лингвист. Так, в Швеции в свое время была запущена программа, по которой в детскому саду с ребенком, у которого родной язык не шведский, два часа в неделю занимался, играл носитель его родного языка для того, чтобы он имел хотя бы минимальную языковую практику, опыт общения на родном языке за пределами семьи.
Впоследствии шведы были вынуждены сократить эту бесплатную для родителей программу, так как не могли удовлетворить все то множество языков, которое требовалось. Поэтому степень индивидуализации подобного подхода — вопрос сложный, признает ученая. Важно соблюсти баланс между гуманитарными ценностями (соблюдением лингвистических прав) и экономической отдачей таких программ. Этим занимается лингвономика — уже сейчас есть канадские данные, оценивающие связь мультиязычности с уровнем доходов в городе. На плечах городского руководства лежит необходимость принять мудрое решение, чтобы, с одной стороны, полиция, суды, медицинские и образовательные учреждения могли легко взаимодействовать с жителями города, а с другой — сохранить разнообразие языков.
«Люди, которые переезжают в большой город, идут на то, чтобы расширить свое внутреннее поле, они будут жить в другой культуре, преодолевать культурный шок, сталкиваться с трудностями. Это естественно, — говорит Бергельсон. — И родной язык это главная опора, поддержка, очевидная связь со всем, что близко и дорого. Ни один человек не захочет лишаться такой ценности. А если вы все-таки этого лишены, это может и будет приводить к депрессии (и агрессии) социальных групп».
IQ