Северная звезда политического театра

Торжество при дворе любого государя — это всегда одновременно театральное действо и политический манифест. Россия не исключение: в сценариях придворных представлений транслировались основные идеи царствования монархов. Но их подача, как показало исследование Арины Новиковой из НИУ ВШЭ, зависела от целевой аудитории. В эпоху Екатерины II высоких европейских гостей — королей и принцев крови — развлекали спектаклями, утверждавшими военную мощь и благоденствие России, а также просвещенность императрицы. Для российских же зрителей на сцене была «Мать Отечества», чьё правление подавалось как «золотой век». На основе исследования разбираемся, как придворные праздники — от маскарадов до августейших именин — демонстрировали политическую стратегию Екатерины Великой.

Короли театра марионеток

Праздники при дворе любого европейского государя — будь то Генрих VIII или Елизавета I в Англии, Людовик XIV во Франции, Пётр I или Екатерина II в России — это всегда политический театр. В таких инсценировках представлена политическая стратегия государя и обыгран его излюбленный политический имидж. Зрители хорошо знают эту знаковую систему и легко расшифровывают главные месседжи постановок.

Придворные торжества помогают правителям легитимировать свою политику, укрепить власть с помощью впечатляющих зрелищ, отмечает в работе Арина Новикова, стажер-исследователь Центра истории России Нового времени факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ.

Культурологических исследований дворцового церемониала немало. В монографии о придворной культуре социолог Норберт Элиас показал, как она служила укреплению положения монарха во Франции. Впрочем, это применимо и к другим абсолютным монархиям, в которых центр политической вселенной — двор правителя — это и его домохозяйство, и администрация, и правительство. И где даже власть над страной — продолжение власти над двором.

В такой ситуации короля играет свита: он зависит от её поддержки. «Даже Король-Солнце Людовик XIV <...> оказывается при более внимательном рассмотрении человеком, который в силу своего королевского положения был включен в весьма специфическую сеть взаимозависимостей, — пишет Элиас. — Сферу своей власти он мог сохранить только при помощи очень тщательно выверенной стратегии, которую диктовала ему своеобразная структура придворного общества <...>». Так что церемониал — отнюдь не декорация и бутафория, а полноценное политическое высказывание.

Русская придворная культура, несомненно, тоже несла хорошо считываемую политическую символику. Красноречивы были не только дипломатические ритуалы — как репрезентация межгосударственных отношений, но и представления «для своих» (двора и подданных) и даже мода —  платья монархов.

Политической знаковой системой была вся жизнь двора и в екатерининскую эпоху (1762-1796 годы). Театр, литература, живопись, архитектура были призваны возвеличивать монарха — и демонстрировать культурную общность с другими просвещенными странами. Как замечает американский историк Ричард Уортман, «фейерверки, гравюры, оды, архитектура, барокко и рококо <...>, вне зависимости от содержания, было знаком принадлежности к Западу», а сама русская императрица стала «образцом европейских манер и вкуса». В театральном таланте «самой блистательной Северной звезде» (определение Вольтера) Екатерине II точно не откажешь.

Боги в камзолах

Театральность русских придворных действ весьма отчетлива. Сценарий продуман, роли для свиты и гостей расписаны, бутафория сделана, номера отрепетированы. Зрители варьируются, обычно это двор, а в случае общеимперских праздников — вся страна, но бывают и иноземные наблюдатели — от торговых представителей до членов королевских фамилий. Впрочем, «трансляция» может быть намного мощнее: «на дистанте» за спектаклем следят другие европейские монархи.

Композиция тоже всегда чёткая: экспозиция — приезд гостей, осмотр дворца и парка. Завязка и развитие действия — торжественный обед. Кульминация — театральный спектакль как таковой. И наконец развязка — вечерние увеселения, например, танцы и фейерверк. Наконец, эпилог — ужин и разъезд гостей.

В образности часто преобладала античная мифология, которая позволяла поднять монарха над обыденностью (до самого Олимпа!) и создать «воодушевляющий миф о власти». Екатерина II чаще всего сравнивалась с мудрыми и сильными Минервой (Афиной Палладой), справедливой Астреей и пр. 

Это было не ново: и предшественницы Екатерины, и европейские «коллеги» тоже появлялись в этих образах. Астреей, например, побывали Елизавета I в Англии и даже Генрих IV во Франции! Впрочем, основатель королевской династии Бурбонов в живописи чаще представал Марсом, Персеем, Гераклом или Александром Великим. А его внук, Король-Солнце Людовик XIV, сравнивал себя с «профильным» богом Аполлоном. По утрам в Версале всходили два светила: одно на небе, второе — на земле. Отечественного самодержца Петра I сравнивали с Гераклом, Марсом, Юлием Цезарем, Августом. Его дочь Елизавету Петровну — с Венерой и Дианой. 

И всё же для Екатерины II античная образность имела особый смысл. Она аукалась с «Греческим проектом» императрицы, который включал сокрушение Османской империи, освобождение греков от турок и основание грандиозного православного государства со столицей в Константинополе (править должен был великий князь Константин Павлович, внук Екатерины Алексеевны).

В то же время, со второй половины 1760-х императрица всё чаще фигурирует в образе «Матери Отечества». Эту мифологему удачно ввёл в одах Александр Сумароков, она отлично подошла и для общеимперских праздников. Строки Сумарокова «Царица росского народа и росского народа мать!», по сути, означают полную легитимацию правления Екатерины.

В зависимости от аудитории варьировалась пропагандистская повестка спектаклей. Гостям из-за рубежа предъявлялись знаки военной мощи и надёжности России как военного и политического союзника, отмечает Арина Новикова. Соотечественники смотрели представление об императрице, которая стремится ко всеобщему благу. И те, и другие должны были опознать в правлении Екатерины Великой новый «золотой век».

Летописцы празднеств

Арина Новикова проанализировала большой массив записей очевидцев подобных действ, в котором и неопубликованные документы из Российского государственного архива древних актов (РГАДА), воспоминания современников, расходные казначейские книги, указы императрицы, и статьи в газетах, камер-фурьерские церемониальные журналы (с записками о придворной жизни), а также личная и дипломатическая переписка Екатерины II.

Так, праздники по случаю визитов королевских особ можно реконструировать по описаниям в придворном делопроизводстве и мемуарам. Например, принц Генрих Прусский (младший брат короля Фридриха Великого) находился в России с визитом с октября 1770-го по январь 1771 года. Торжества с его участием описаны организаторами и проиллюстрированы сопровождавшим принца графом Иоханом Людвигом Гордтом (генералом прусской армии, который во время Семилетней войны попал в русский плен, а потом был освобожден Петром III). В РГАДА есть франкоязычное описание одного из праздников в Санкт-Петербурге в честь прибытия принца (его опубликовал в 1828 году журнал Bulletin du Nord) и «Театральное обращение Екатерины II к другим лицам от имени Аполлона» с пояснением по поводу маскарада 28 ноября 1770 года.

События лета 1777 года, когда в Россию приехал шведский король Густав III, описали «Санкт-Петербургские ведомости» и сам монарх в личной переписке. Были и особо торжественные дни, со статусом имперских праздников. В 1762-1777 годах в их число входили день рождения Екатерины II (21 апреля), дата вступления на престол (28 июня), день коронации (22 сентября), тезоименитство Екатерины (24 ноября), день рождения и именины Павла и других членов императорской фамилии.

Царица и пляшущие человечки

Высокоторжественные дни отмечались по всей стране и даже за её пределами (в армии и на флоте). Такие праздники имитировали диалог государыни и народа, символизировали единство всех подданных под началом «Матери Отечества».

Так, в Казани в день рождения императрицы в 1765 году состоялось театральное представление, в котором город благодарил Судьбу за то, что она дала ему возможность быть подданным России (хотя это больше заслуга Ивана Грозного). В сценарии праздника была отсылка к мифу о богине справедливости Астрее и идея о наступлении «золотого века» в царствование императрицы (в эпоху «золотого века» Астрея, как известно, жила среди людей). Сравнение Екатерины II с этой небожительницей опять-таки придумал Сумароков — после восшествия её на престол, и миф успешно пошёл в массы.

Олимпийская риторика впервые отчетливо звучала в сценарии маскарада «Торжествующая Минерва» (начало 1763 года), завершавшего коронационные празднества в Москве. На празднике декларировалось начало нового для России времени, когда благодаря государыне — истинной богине мудрости — в обществе будут царствовать добродетели.

Важнейшим посылом этих действ была взаимная любовь императрицы и её подданных, радость от обновления, которую сулит приход мудрой правительницы к власти.

У Екатерины II был даже свой «антропологический» проект. Не случайно на большие праздники приглашались не только аристократы, но и например, купечество. «Приобщение третьего сословия демонстрировало проекты просвещенной императрицы по созданию «новой породы людей»», — комментирует исследовательница.

Как поясняет эту антропологическую логику филолог и историк, специалист по екатерининской эпохе Андрей Зорин, «Пётр I создал новую русскую элиту — дворян, одел их, побрил, приучил к евро­пейским манерам и этикету; Екатерина II решила вырастить из них новую породу людей — наделенных душой, способных правильно чувствовать».

Императрице предстояло создать систему мыслей, ценностей, чувств, которыми должен жить образованный человек. «Выражаясь современным языком, был сформирован хард, в который предлагалось еще закладывать софт человека — европейского человека Нового времени», — отмечает Зорин.

«Софт» включал развитие театра, прессы, образования. Императрица создала новую кадет­скую школу, реформировала университет, основала Смольный институт («Императорское воспитательное общество благородных девиц»; инициатива создания принадлежала просветителю и педагогу Ивану Бецкому).

Эти воспитательные проекты просвещенной монархини приносили отдачу ей же самой. Так, воспитанницы Смольного института (де-факто, первые русские феминистки, образованные девушки, защищавшие свои права) готовили оперы и балеты, предназначенные для императрицы и её зарубежных гостей.

Платье и еда à la russe

«Росского народа мать» нередко была одета в так называемое «русское платье». Хотя иностранцы воспринимали его, скорее, как «польское» платье — à la polonaise, которое было в моде во Франции, Англии и России.

Английский путешественник Уильям Кокс описал «русское платье» так: «С коротким шлейфом, корсажем с длинными рукавами, доходящими до запястья, как полонез». По-видимому, этот наряд  выглядел  как модное европейское платье с национальным орнаментом. В конце 1770-х его предписывалось надевать придворным дамам.

Праздничная трапеза поражала разнообразием и изобилием. Так, вино буквально лилось рекой. По ведомостям 1763 года (РГАДА), для торжеств закупили напитки: «водка (вейновые разных сортов, французские белые и жёлтые), ратафии, араку, шампанские (сельдерейные и одинарные), вино (спанское несладкое, партугальское, эльзаское, гобрион), ликер разных сортов, люнет (белый и красный), ренвейн, мадера, мушкат (туланский, флоренстийский), тентинелла, кенари, пиво, киршвейн, марго» (орфография сохранена).

В общем, расходов было немало. Также оплачивались услуги музыкантов и актёров, пошив костюмов, организация иллюминаций и фейерверков.

Парадная витрина для иностранцев

В 1770-е годы политическая обстановка была непростой для России. Екатерина II вела войну с Турцией (1768-1774 годы). Как уже упоминалось, она вынашивала Греческий проект. Её интересовали и польские территории. Прусский король Фридрих II был не менее амбициозен. Он послал в Россию брата, принца Генриха, чтобы решить ряд стратегических проблем.

С октября 1770 по январь 1771 года принц, по-видимому, посещал все придворные балы, приёмы и концерты, в том числе — имперские торжества. Развлечения во время таких празднеств неизменно сопровождались решением политических вопросов.

Первый крупный маскарад, который посетил принц, состоялся в Царском Селе. По воспоминаниям графа Гордта, в Царское Село гости следовали в длинном караване из карет, «убранных зеркалами, в бесконечном множестве раз отражавших все предметы». Дорога до «основной сцены» изобиловала декорациями: световые фигуры из пиротехники, декоративные щиты, китайское капище, фонтаны, обелиски, башни, «античные» развалины и пр. Были также установлены «чудесно освещенные» триумфальные ворота — «в честь его королевского высочества принца прусского Генриха, дражайшего гостя».

Недалеко от Царскосельского дворца Пулковская горка изображала Везувий, «с вершины которого поднимался фейерверк». Напротив Царскосельского зверинца была сооружена Дианина гора с «античным» храмом. Зрелище сопровождала охотничья музыка — роговой оркестр.

Дары для принца

Другой придворный маскарад 28 ноября в Зимнем дворце — масштабный и представительный (были приглашены 5000 человек, пришли 3 600 человек; среди них было и купечество) — был частью «антропологического» проекта Екатерины II. Культура шла в «широкие» массы.

Для торжества была специально сочинена музыка, в оформлении интерьера участвовал знаменитый архитектор Антонио Ринальди. Кульминацией вечера было театральное представление с богом Аполлоном и другими олимпийцами.

По замыслу организаторов, Аполлон прибыл с Родоса вместе с посольством божеств, чтобы отблагодарить императрицу и её двор за победы над турками.

В спектакле были заняты дети «высшего дворянства империи» (в ролях месяцев и времён года). Так что и Екатерина II имела возможность продемонстрировать своё материнское умиление (не зря же она «Мать Отечества»!), а юные таланты — доказать ей свою сыновнюю или дочернюю любовь.

Богиня Флора раздаривала подарки гостям. Первому — принцу Генриху — ему вручили букет и шкатулку с коллекцией золотых медалей. Одаривали и героев русско-турецкой войны, например, графа Захара Чернышева, главу военного ведомства (подарок ему вручал месяц март, «тёзка» бога войны Марса). Свиту принца тоже не обидели. Декабрь преподнес Гордту соболиную мантилью — явное напоминание о том, как после разгрома Пруссии при Кунерсдорфе в 1759 году граф оказался в Петропавловской крепости и сетовал на страшный холод.

Далее избранные гости сели ужинать. Началась пьеса «Оракул» с участием тех же маленьких актеров. По словам Екатерины II, представление так понравилось гостям, что они пустились в пляс и танцевали до пяти утра. Императрица не раз с гордостью вспоминала этот маскарад в переписке с Вольтером.

За визитом Генриха «дистанционно» следила вся Европа. Шотландская газета Caledonian Mercury так рассказывала о «роскошном маскараде» в день рождения Генриха Прусского 18 января 1771 года: «Императрица лично вручила принцу <…> табакерку из слоновой кости. Открыв её, его королевское высочество был приятно удивлён, увидев ценное кольцо с портретом её императорского величества».

Жесты одаривания символизировали хорошие отношения между странами. Действительно, по итогам миссии были заключены взаимовыгодные соглашения между Пруссией и Россией.

Задача Екатерины II — показать блеск, мощь русской армии и неисчерпаемость ресурсов империи — была выполнена успешно во многом благодаря торжествам, делает вывод исследовательница.

Бриллианты в обмен на рубины

В екатерининскую эпоху была свежа память о Северной войне (1700-1721). Швеция так и не смогла смириться с поражением и переживала политический кризис. Шведский риксдаг (парламент) раскололся на две партии: одна настаивала на реванше и рассчитывала на поддержку Франции, другая считала борьбу непосильной и ратовала за внутренние реформы.

Густав III пришёл в власти в 1771 году, но править страной, раздираемой конфликтом, было непросто. На следующий год он предпринял государственный переворот: обвинил парламентариев в продажности, распустил риксдаг, ввёл новую конституцию — абсолютистскую (риксдаг уже не играл значимой роли). Так или иначе, политическая обстановка в стране вынуждала монарха определиться с отношениями с Россией.

Густава III многое сближало с его кузиной Екатериной II: стратегии укрепления власти, репутация просвещённых монархов, дружба с французскими энциклопедистами и любовь к искусству. Оба были заядлыми театралами и сами сочиняли пьесы. Это, конечно, не отменяло противоречий между державами — монархи относились друг к другу настороженно, но разногласия можно было смягчить. И шведский король стал искать сближения с Россией (что, впрочем, совершенно не помешало ему спустя 11 лет, в 1788-м году, попытаться отобрать у России земли, потерянные из-за Северной войны).

Густав III прибыл в Санкт-Петербург летом 1777 года под именем «графа Готландского». При первой же официальной аудиенции король и его свита получили ценные подарки. Высокому гостю вручили, среди прочего, бриллиантовую трость и меха, остальным — дорогие шкатулки. Король оценил широкий жест императрицы и поручил своему брату (будущему королю Карлу XIII) прислать в Санкт-Петербург большой рубин из королевской сокровищницы. «Жест взаимного одаривания символизировал согласие между монархами», поясняет исследовательница.

Алый цветок для шведского короля

Шведский король не раз посещал Смольный институт и смотрел оперы и балеты, поставленные его воспитанницами. В один из визитов смолянки исполнили любимую оперу короля — «Земира и Азор» (либретто оперы по сказке «Красавица и чудовище» написал французский энциклопедист Жан Франсуа Мармонтель; ближайший русский «родственник» этой истории — «Аленький цветочек» Сергея Аксакова).

Акцент в спектакле «был сделан на чувства, которые связывают императрицу с подданными, а также на идею о «золотом веке» Екатерины, который преобразит окружающее «безобразие» и приведёт Россию к процветанию», комментирует Новикова.

С этим представлением «рифмуется» другое, описанное французским дипломатом при дворе Екатерины II, шевалье Мари Даниель Буррэ де Корбероном в его «Интимном дневнике» (он служил в России с 1775 года). Среди гостей представления — иностранцы. Их умиляет не только спектакль, но и представление, разыгранное императрицей как «Матерью Отечества».

По словам Корберона, детские спектакли оказались замечательными. «Последняя пьеса было особенно пикантна, потому что в ней играли пяти-, шести- и семилетняя девочки, – пишет он. – Я только не совсем доволен тем направлением, которое дается таким маленьким детям <...>. Но меня примирила с этим доброта императрицы и радость воспитанниц. Все они казались одной семьей, а императрица — матерью, ласкающею своих детей» (орфография сохранена).

Политика в античном флере

28 и 29 июня, в дни празднования восшествия Екатерины II на престол и именин цесаревича Павла, «граф Готландский» был приглашён в Петергоф. Выбор места был символичным: дворцово-парковый ансамбль строился как памятник победы над шведами.

Среди гостей были аристократы, иностранные министры, члены Синода, знатное купечество. Как сообщал камер-фурьерский журнал, все должны были быть «в маскарадном платье». Для дам императрица подписала специальный указ (сохранена его орфография): «Скажите дамам и фрелинам, что мне угодно будет, когда оне званы будут при дворе или ингде с ним вместе, чтоб не надевали шемизы, фурро или иные дезабилье, окроме греческого платья, тоже скажите графине Шуваловы, генералше Ливен и генералше Реп» [то есть Шуваловой, Ливен и Репниной].

Тогда ко двору часто носили «греческое» платье, довольно простого фасона. Судя по стихотворению обрусевшего грека, переводчика и литератора Антона Палладоклиса «Стихи на платье греческое, в кое ея императорское величество изволили одеваться в маскараде» (1771), этот наряд можно сравнить с нарядом Олимпиады, матери Александра Великого. Такое платье «не только удачно вписывалось в европейские модные тенденции, вдохновлённые философией Жан-Жака Руссо, но и связывалось с геополитическими проектами императрицы в Средиземном море», напоминает исследовательница. Ещё одним акцентом стала мощь империи — фактическое предупреждение не воевать с Россией.

Традиционный для Екатерины II упор на античную мифологию, стилистика à la grecque подчеркивали общность культурного наследия России и Европы. Греческая символика торжеств также давала понять, что Россия не имеет претензий на северные территории.

Шведский король счёл свой визит успешным. По возвращении домой он писал французскому графу Крейцу: «Мое путешествие удалось сверх моего ожидания, и я из него уже извлекаю плоды. <...> Интригам аристократов также положен конец с тех пор, как у них отнята всякая надежда тревожить моё царствование возбуждением вражды императрицы». Густав III добился определенной политической стабильности дома и задал курс на сотрудничество с Россией.

После бала

Придворные торжества «служили» Отечеству и лично Екатерине II. Они были художественным манифестом её внутренней и внешней политики. Стоит ли говорить, что её эпоха отнюдь не была «золотым веком». Войны (с Турцией, Польшей, Швецией), подготовка к борьбе с революционной Францией, финансовый кризис, злоупотребления администрации, крестьянские восстания — проблем было более чем достаточно. 

Как подсчитал Василий Ключевский, «из 34 лет царствования 17 лет борьбы внешней или внутренней на 17 лет отдыха»! Однако иностранцам екатерининская Россия порой представлялась волшебной страной (pays de féerie) с райскими садами Крыма, блестящей армией, непобедимым флотом, императрицей — писательницей и журналисткой, настоящей просвещенной монархиней. Все эти впечатления складывались в «ослепительную панораму», закадровая механика которой была многим неизвестна. Но если бы она и стала достоянием общественности, вряд ли бы впечатление от екатерининского театра потускнело. Его сцена была прекрасно освещена, актеры играли достойно, а сияние убранства распространялось далеко за пределы империи.
IQ

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 27 октября, 2020 г.