Хикикомори: затворники эпохи глобализации

В Издательском доме ВШЭ готовится к выпуску монография «Эпидемии, уединение, дистанцирование: многовековой путь Востока». IQ.HSE публикует из неё статью Александра Долина, профессора Школы востоковедения факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, посвящённую хикикомори — кто они и как на них повлияла пандемия COVID-19.

В наше время понятие «социальное дистанцирование» ассоциируется прежде всего с поддержанием определенной дистанции между людьми из опасения заразиться инфекционным заболеванием. Однако ретроспективно тот же термин приобретает иное, расширенное значение. В данной работе под социальным дистанцированием мы подразумеваем добровольную самоизоляцию индивидуума от общества, обусловленную как социальными факторами, так и психопатологическими расстройствами.

Социальное дистанцирование как вид ухода от общества по идейным соображениям было присуще самым различным цивилизациям с самого начала человеческой истории. Достаточно вспомнить индийских и тибетских йогов, буддийских отшельников, таежных шаманов, православных старцев в скитах. Однако нигде в мире идея ухода от общества во имя личного самосовершенствования и единения с природой не была так глубоко укоренена, как в Китае и других странах Восточной Азии, являющихся сферой культурного влияния Поднебесной.

О неиссякаемой силе этой древней традиции свидетельствует уже тот факт, что в наше время только в центральной провинции Шэньси в горах Чжуннаньшань обитает более 5 тыс. отшельников даосского и буддийского толка, которые по статусу и образу жизни ни в малейшей степени не отличаются от своих предшественников, избравших тот же путь 20–25 веков тому назад. Эти странные эскаписты ХХI в. питаются либо продуктами собственного труда, либо подаянием, не пользуются телефонами и другими современными гаджетами, почти не общаются с внешним миром и живут в полном соответствии с древними заповедями.

Отшельники появились в этом регионе еще до нашей эры. Так, восьмидесятилетний аскет Цзян Цзыя, покинув свой горный скит, мудрыми советами помог царю У-вану одолеть своего противника Чжоу-вана и основать государство Западная Чжоу. Так называемые «четыре седовласых старца с гор Шаньшань» Дунь Юаньгун, Ся Хуангун, Чжоу Ли и Ци Лицзи в возрасте за восемьдесят лет также покинули горные гроты и вернулись на чиновничью службу в конце правления династии Цинь и в начале периода Хань.

Проблема становления и развития традиций отшельничества в Китае подробно рассмотрена в фундаментальных трудах отечественных синологов: В.В. Малявина, А.И. Кобзева, Л.Е. Бежина, А.С. Мартынова, Е.А. Торчинова, А.А. Маслова и др. Резюмируя этот массивный пласт научных изысканий, можно сказать, что отшельничество в Китае с глубокой древности, как минимум с середины I тысячелетия до н.э., составило концептуальную базу формирования мыслящей личности, свободной от жестких регламентаций, уставных ограничений и обременительных этических норм, выработанных китайской цивилизацией и прочно укоренившихся в обществе, как бы ни менялся его уклад на протяжении столетий.

Отшельничество в его даосской и буддийской ипостасях не только являлось неформальной альтернативой всем официозным кодифицированным учениям и доктринам, распространенным в Восточной Азии, но и создавало возможность их дополнения, пересмотра, улучшения в свете объективной и непредвзятой критики. Если на Руси всеобщим уважением в Средние века пользовались малограмотные или вовсе безграмотные блаженные и юродивые (тоже неприкаянные отшельники-ясновидцы), а на Ближнем Востоке — бродячие дервиши-суфии, то в ареале культурного влияния Поднебесной почетом и уважением были окружены высокообразованные философы и мудрецы, предпочитающие государственной службе самоизоляцию как единственно доступную сферу свободомыслия, неподвластную мирским законам.

О необходимости и пользе социального дистанцирования еще на рубеже VI–V вв. до н.э. упоминал сам Конфуций, заметив, что благородный муж, следуя своему пути Дао, должен служить монарху, пока условия для того благоприятны, а если соблюсти добродетель при дворе невозможно, следует уйти со службы и удалиться от дел. Этому завету следовали многие китайские государственные деятели на протяжении веков.

С другой стороны, мудрецы даосского толка проповедовали изначальное отстранение от мирских забот, сосредоточение на внутреннем мире и достижении бессмертия или, по крайней мере, предельно достижимого срока жизни. Рассуждения и тех и других сохранились в бесчисленных пространных трактатах, которые и поныне служат руководством для мыслителей нашего времени.

Хотя японские затворники по масштабам своего вклада в культуру едва ли могут соперничать с легионом китайских «совершенномудрых», их историческое значение тоже не следует недооценивать. Отшельниками, «самоустранившимися» от общества, были, например, классики средневековой японской литературы Камо-но Тёмэй, инок Кэнко, Одзава Роан, инок Рёкан и многие другие прославленные писатели и поэты. Уже в ХХ в. традицию продолжили мастера хайку Танэда Сантока и Одзаки Хосай.

О волшебных деяниях и сверхъестественных способностях горных отшельников повествуют своды фольклорных новелл и преданий. История японских воинских искусств приписывает отшельникам-ямабуси создание многочисленных школ боя с оружием и без оружия. Сохранившийся до наших дней загадочный орден ямабуси, сочетающий черты индийской и даосской йоги в японском кодексе «Сюгэндо» («Путь обретения могущества (природы)»), за двенадцать веков своего существования направил на стезю отшельничества десятки тысяч адептов, претворявших в жизнь лозунг «ухода от общества» и полной самоизоляции во имя духовного совершенствования и слияния с Абсолютом.

Ямабуси (букв. «спящие в горах») — члены одноименной секты, которую более правильно все же определять как «орден», представляющий специфическое ответвление секты эзотерического буддизма Сингон. В прошлом «орден» проповедовал необходимость отшельничества в горах и строжайшей аскезы, но в наши дни требования смягчились, а многие центры ямабуси вообще влились в индустрию этнотуризма.

Опыт китайских и японских отшельников не только обогатил культуру Восточной Азии творениями, созданными в процессе длительной самоизоляции, но также повлиял на становление литературного канона. Идеал уединенного досуга в горном скиту как «санатория для души» прочно укоренился в представлениях образованного сословия. Поэты и писатели, даже числившиеся на государственной службе и не имевшие права надолго отлучаться от двора, грезили о жизни в горах, ведущей к просветлению, и воспевали ее в своих книгах. Тема «затворник в горной хижине» вошла в список канонических тем поэзии классической японской вака.

Однако добровольное затворничество не было чисто умозрительным идеалом. Немало светских придворных поэтов начиная с Х в. действительно стремились хотя бы иногда проводить время в горном приюте, вдали от мирских треволнений и соблазнов. Буддийские монахи и священники практиковали схиму в горном скиту — кто на короткое время, а кто и на несколько лет — чтобы потом вернуться к исполнению своих обязанностей в монастыре. Так, знаменитый дзэнский философ, поэт и эксцентрик Иккю Содзюн чередовал бдения в монастыре не только с регулярным посещением «веселого дома», но и с долгими периодами добровольного отшельничества, которые дарили ему вдохновение.

В наше время на Японских островах уже нет отшельников «старого образца», а те ямабуси, что еще встречаются на священных горах Хагуро и Гассан, вполне знакомы с благами современной цивилизации. Зато в стране Восходящего солнца появилась новая загадочная социальная группа современных затворников хикикомори, которые не имеют ничего общего с даосскими и буддийскими традициями, но при этом решительно отрицают все жизненные установки и социальные ценности постиндустриального общества потребления, снова провозгласив своим кредо самоизоляцию, «уход от мира».

За последние три десятилетия в японской и мировой психиатрии, а также в социологии феномен хикикомори занял солидную нишу. Ему посвящены сотни статей и несколько научных монографий. Однако социальная природа этого странного явления до сих пор не вполне понятна и довольно слабо описана в социологическом ракурсе. Если сначала считалось, что добровольное затворничество — чисто японское явление, то уже в начале ХХI в. были диагностированы сходные симптомы у молодежи многих других стран на всех континентах. Вскоре то, что рассматривалось как экзотическое исключение из правил и социальных норм, приобрело характер эпидемии, нарастающей со скоростью и мощью тайфуна. Когда о феномене хикикомори заговорили всерьез, было уже поздно…

Характеристики феномена хикикомори

Феномен хикикомори явственно обозначился только в начале ХХI в., но признаки появления подобной тенденции в японском обществе прослеживаются гораздо раньше и восходят к периоду формирования постиндустриального общества. Еще в конце 1970-х годов был описан так называемый синдром ухода (тайкяку синкэйсё). В начале 1980-х годов похожее поведение у школьников назвали «синдромом отказа от школы» (school refusal syndrome). Однако речь уже тогда шла о масштабном социальном явлении, своего рода психологической пандемии, которая в наши дни представляет несомненную угрозу для общественного уклада не только в благополучной Японии, но и во многих других странах «золотого миллиарда».

Когда реальные масштабы проблемы отчетливо проступили, японское министерство здоровья, труда и социальной защиты выработало критерии для определения феномена хикикомори, которыми по сей день руководствуются социологи, юристы и представители правоохранительных органов. Особенности личности, причисляемой к хикикомори, вкратце таковы:

1. образ жизни данного индивидуума сфокусирован на собственном доме (что бы ни называлось домом), то есть на месте, где он непосредственно ест, спит и сутками зависает в смартфоне;
2. индивидуум не проявляет никакого интереса к устройству на работу, посещению школы или вуза;
3. симптомы расстройства проявляются не менее полугода;
4. у индивидуума не диагностировано других тяжелых психических отклонений (шизофрения, деменция и т.п.).

Последний пункт, впрочем, опровергается недавними исследованиями.

Родители поддерживают таких детей порой до самой их пенсии, ведь нынешнее поколение японских родителей принадлежит к долгожителям. Средняя продолжительность жизни мужчин в Японии — 82 года, а женщин — 87 лет. При этом многие живут гораздо дольше; только перешагнувших столетний рубеж в Японии насчитывается более 130 тыс. Таким образом, шанс довести инфантильного «ребенка» до пенсии есть у огромного количества престарелых японцев. Однако сами хикикомори могут рассчитывать только на мизерную социальную пенсию с 65 лет. В сущности, они целиком находятся на содержании своей семьи.

Конечно, когда хикикомори становятся взрослыми и осознают ущербность своего положения, они нередко предъявляют родителям претензии за неправильное воспитание, но, как правило, родители в любом случае не бросают свое чадо на произвол судьбы и продолжают его (или ее) поддерживать, ограждая от треволнений внешнего мира. Разумеется, до тех пор, пока способны на это физически. Рано или поздно родителям, конечно, предстоит уйти, оставив свое великовозрастное дитя во враждебной для него среде обитания. Пока престарелых осиротевших затворников сравнительно немного, хотя число их неуклонно растет. Тем не менее они уже сталкиваются с серьезными проблемами, становясь легкой добычей всевозможных аферистов.

Сами хикикомори, испытывая «стыд», то есть чувство вины за свою неадекватность, избегают любых форм общения: с родственниками, бывшими друзьями, возлюбленными, администрацией, социальными службами и т.д. Любые вопросы относительно их статуса и работы служат для них триггерами депрессивных переживаний, поэтому они уклоняются от бесед и расспросов. Их принципы поведения сконцентрированы на защите своего «идеального эго» путем уклонения от подобных ситуаций. Вдобавок они не питают желания занять себя какой бы то ни было работой и даже доставить себе удовольствие. Их перестают интересовать еда, спорт, секс, зрелища, игры (за исключением ставших компьютерными аддиктами). Крайняя степень безразличия к радостям жизни, именуемого в психиатрии агедонией, встречается не у всех, но тенденция явственно прослеживается.

Хотя в подавляющем большинстве хикикомори не проявляют агрессии в общении с другими людьми (за исключением, в некоторых случаях, собственных родителей), их оторванность от общества создает потенциальную опасность грубого нарушения социальных норм в нештатной ситуации. И действительно, было зарегистрировано несколько фактов нападения хикикомори на окружающих. В таких обстоятельствах полиция и общественность в Японии возлагают всю ответственность на родителей виновника происшествия, поскольку в обыденном сознании именно родители отвечают за проступки неразумных детей любого возраста.

Другую опасность представляет склонность к решению всех проблем при помощи самоубийства. Не случайно Япония со второй половины ХХ в. является мировым лидером по числу самоубийств, чему есть свое объяснение.

Масштабное исследование проблемы хикикомори с участием нескольких сотен респондентов позволило выявить наиболее типичные симптомы этого нервного расстройства, проистекающие из ощущения собственной неполноценности, незащищенности и ущемленности:

 безнадежность: ощущение полной невозможности осуществить свои мечты в жестоком мире;

 усталость от общения с родителями и близкими родственниками, пресыщенность им;

 ощущение отсутствия выбора. После неудачных попыток социальной коммуникации не остается ничего, кроме самоустранения;

 постоянный страх новых неудач в общении, разговоре, любом виде отношений с другими людьми;

 недоверие ко всем окружающим;

 нерешительность в действиях, порожденная вечным страхом и недоверием;

 нежелание открывать информацию о себе;

 стремление присутствовать в социальных сетях под чужим именем, в ином аватаре.

По определению Сува Мами и Судзуки Кунифуми, которое существенно дополняет психологический портрет современного затворника, синдром «первичного хикикомори» определяется следующими показателями.

1. Индивидуум избегает любых видов состязательности (экзамены, тесты, спортивные соревнования, зачет баллов и т.п.). При этом чаще всего наблюдается «капитуляция без борьбы» из-за отсутствия веры в собственные силы и неспособности соответствовать ожиданиям — своим и родительским. Однако мечта о недосягаемом успехе не покидает индивидуума, превращаясь в источник депрессивных переживаний и постепенно перерастая в социофобию.
2. Индивидуум лелеет некий идеал собственной личности, сформированный в детские годы, но не находящий подтверждения в реальной жизни и не соответствующий его реальному положению в обществе (сэкэнтэй). При этом идеал личности формировался главным образом усилиями родителей и воспитателей, которые возлагали на ребенка слишком много надежд. Неспособность оправдать надежды близких людей, как и нелестные сравнения собственных достижений с карьерой ровесников и соучеников, приводят к перманентной фрустрации и отказу от любых дальнейших усилий.
3. Индивидуум не способен к резкой перемене, новому старту из сложившихся жизненных обстоятельств.
4. У индивидуума есть родители или близкие родственники, которые поддерживают его материально, а иногда и морально.

Состояние «первичного хикикомори» типично для большинства современных затворников и отчасти поддается лечению, если таковое будет предложено. Однако это расстройство, хотя и не слишком тяжелое, имеет тенденцию довольно быстро переходить в фазу «вторичного хикикомори», то есть прочно закрепленного синдрома, который может подкрепляться латентной шизофренией, аффективным расстройством психики, тревожным расстройством, маниакальной одержимостью и другими психическими отклонениями.

Уже само существование в качестве хикикомори становится для человека сильнейшим катализатором его болезни, которая таким образом прогрессирует с каждым месяцем и каждым годом, переходя постепенно из первой во вторую, необратимую фазу.

В принципе образ жизни хикикомори возможен только при поддержке извне, поскольку затворники чаще всего не заботятся даже о том, чтобы получать пособие по безработице (хотя и оно не выдается бесконечно). Исследования показали, что родители, как правило, не только содержат молодых людей в их затворничестве, но и оказывают им моральную поддержку, наивно веря, что заблудшее дитя когда-нибудь выйдет из депрессии и сумеет стать достойным членом общества. Однако это происходит крайне редко.

Когда хикикомори образовали внушительную социальную группу, исчисляемую сотнями тысяч человек, они стали привлекать внимание мошенников и вымогателей, которые раньше охотились в основном на одиноких стариков с солидным состоянием или недвижимостью (вид преступлений, широко распространенный во всем мире и в России). Как правило, хикикомори находятся на содержании у родителей, но родители редко переживают своих детей. Многие перед смертью пытаются обеспечить существование потомков, завещав им все свое состояние и дом, но сами затворники, неспособные ориентироваться в социуме, не могут осуществлять ни необходимые юридические процедуры, ни банковские операции. Мошенники под разными предлогами втираются к ним в доверие, выдавая себя за агентов благотворительных фондов или просто прикидываясь «добрыми людьми». Обмануть затворника, порой страдающего психическим расстройством, не составляет труда, и в результате многие из них лишаются всех завещанных средств и становятся бомжами.

Психиатры о предпосылках возникновения хикикомори

Если опросы и наблюдения в первом десятилетии ХХI в. показывали цифру порядка 410 тыс. хикикомори по всей стране, то к концу второго десятилетия эта цифра увеличилась до 1,3 млн человек, то есть составила около 1% населения страны. Стремительный рост числа затворников, который вполне заслуживает названия социопатической эпидемии, свидетельствует прежде всего о нарастании социальной напряженности, которое находит выход не в протестах и классовой борьбе (как это было еще в 1950–1960-е годы), но в добровольном «уходе», полной самоизоляции от мира.

Неудивительно, что первыми обратили внимание на новый феномен психиатры. Возникновение столь специфического расстройства связывали с дефектами развития, с синдромом постоянной тревожности, с дистимическим синдромом, с расстройством адаптационного механизма, с маниакально-депрессивным психозом и т.п. Часть обследованных все же оказались шизофрениками, а другие небольшие группы имели такие диагнозы, как аутизм или синдром Аспергера. Другие исследования того же периода показывают цифры от 22% до 28%, но и эти показатели в 2010 г. составляли абсолютное меньшинство в общем количестве хикикомори. Совсем иную картину показывает исследование 2019 г., согласно которому среди обращавшихся за медицинской помощью затворников до 80% имели какие-либо психические расстройства.

По сути дела, сам термин «хикикомори» следует воспринимать даже не как конкретный диагноз (хотя сейчас такой диагноз иногда ставится), а как обозначение комплекса самых разнообразных психических отклонений, сформировавшихся под влиянием всевозможных социокультурных факторов — своего рода эвфемизм, позволяющий округлить и смягчить подчас куда более суровый клинический диагноз. Это понятие считается неким компромиссом, позволяющим врачам-психиатрам не травмировать многочисленных пациентов и их родственников, а также избежать почти обязательной при ином диагнозе госпитализации. Ведь ни в одной стране не найдется столько психиатрических лечебниц, способных вместить более миллиона нуждающихся в лечении.

При этом стоит отметить, что, исходя из вышеперечисленных признаков синдрома хикикомори, легкой формы этого психического расстройства быть не может по определению. Все подтвержденные случаи добровольного затворничества есть проявления тяжелого, скорее всего хронического заболевания.

По мнению врачей, личность хикикомори представляет собой продукт сложного взаимодействия различных факторов: влияния семьи, школы, социального окружения. Однако западная и японская психиатрия все же характеризует феномен хикикомори как преимущественно культурно-ориентированный синдром (culture-bound syndrome), к которому лишь иногда примешиваются усугубляющие эффект медицинские факторы. Другими словами, данное расстройство психики напрямую связано с особенностями бытовой культуры и социальными нормами того общества, в котором обитает индивидуум, является производным от тех деструктивных факторов, которые обусловливают существование человека в данной социокультурной среде.

Еще в 1990-е годы в Японии получило распространение странное эндогенное психическое расстройство, которое известно под условным названием «страх взаимодействия с людьми», или антропофобия (тайдзин кёфу сё). Однако, согласно проведенным тогда исследованиям, речь шла скорее о неспособности подать себя в обществе, к которому индивидуум не питал особого отвращения. Наоборот, страх был обращен скорее на себя и не выражался в реальном «уходе», но лишь в чрезмерной застенчивости и нерешительности. В тот период феномен хикикомори еще не принял характер эпидемии и рассматривался как легкое отклонение от нормы.

Потребовалось еще десять лет, чтобы психиатры, социологи, а затем и политики начали бить тревогу. Однако и тогда медицинские обследования показывали, что от трети до половины всех случаев хикикомори не связаны с диагностируемыми психиатрическими заболеваниями. Еще десять лет ушло на то, чтобы понять, какие масштабы грозит принять эпидемия, и попытаться наметить (но не имплементировать) способы борьбы с ней. За эти два десятилетия в полной мере проявились два мощных катализатора эпидемии: интернет-мания (internet addiction) и меры по принудительной самоизоляции, связанные с пандемией коронавируса. В целом же показатели психических расстройств среди хикикомори выросли вдвое.

Интернет-мания, проявляющаяся чаще всего в форме маниакальной одержимости электронными играми, сама по себе не считается психическим заболеванием. Однако ситуация, при которой подросток или юноша проводит много часов дома за игрой, ведет к развитию «вируса» хикикомори, то есть постепенной атрофии всех человеческих инстинктов, эмоций, желаний и амбиций, к затуханию потребности общения с живыми людьми и погружению в виртуальную реальность.

Обычно материальной и этической базой для формирования психологии хикикомори служат традиционные отношения в японской семье, своего рода полуматриархат, где доминантная мать берет на себя все заботы о воспитании детей и работу по хозяйству, оставляя мужу функцию кормильца. В такой семье обычно господствует принцип амаэ, согласно которому с ребенка следует строго взыскивать в области учебы, но при этом всячески лелеять и баловать. Мать (к которой иногда присоединяется и отец) полностью подавляет личность ребенка, лишая его самостоятельности и заставляя во всем полагаться на родителей. В результате многие дети (в том числе и не хикикомори) до седых волос страдают инфантилизмом, отсутствием воли, слабостью характера и боязнью конкуренции.

Как правило, путь к затворничеству начинается со школы, точнее, с долгосрочных прогулов, которые постепенно перерастают в отказ от учебы. Это явление развивалось также с 1990-х годов и получило название футоко (отказ от школы). По несколько устаревшим данным, которые приводит в своем исследовании Кацумата Михо, таких отказников среди учеников средней школы по стране насчитывалось 127 тысяч. Однако число уклонистов быстро растет и за последнее десятилетие должно было как минимум удвоиться.

Хикикомори и особенности традиционной культуры Японии

В Японии, где традиционно корпоративное мышление диктует полную социальную ангажированность, само понятие «член общества» (сякайдзин) несет особую смысловую нагрузку. Японская культура, которую еще Р. Бенедикт восемьдесят лет назад назвала «культурой стыда», предполагает приоритет общественных интересов и норм, с которыми индивидуум обязан сообразовывать собственные устремления и действия. Поясняя действие этого сложного социального механизма, В.Э. Молодяков пишет: «В японском обществе, в котором индивидуум не воспринимался как базовый элемент, с присущей его членам боязнью “потери лица”, “чувством стыда”, сложилось своеобразное восприятие индивидуализма и коллективизма. Индивидуализм смягчается чувством солидарности и стремлением к гармонии, то есть приобретает характер как бы взаимного индивидуализма, не свободного от традиционных ценностей. Коллективизм же не директивный, а конформистский. Группа подчас выступает как индивидуум в смысле единого целого. При этом личность рассматривается как органичная часть группы».

Если же в этой традиционной связи случаются сбои, то есть индивидуум оказывается не в состоянии поддерживать должный уровень взаимодействия с группой, то вся ответственность ложится на него, а сам он подвергается единодушному осуждению общества во всех инстанциях. Причем дурная репутация закрепляется за ним навсегда. Как свидетельствует известный японский социолог Наканэ Тиэ, «в Японии статус индивидуума закрепляется и действует во всех обстоятельствах, определяя в значительной степени общественную жизнь и индивидуальную деятельность». Один из капитанов японского бизнеса и создателей «японского чуда», Цуцуми Сэйдзи в своем фундаментальном труде «Консьюмерское общество Японии» пишет: «В Японии, где концепция прав человека не вполне осознана и довольно слабо укоренена в обществе, структура современного гражданского государства еще слаба, и мы часто видим случаи социального остракизма».

Не стоит забывать, что в Японии существовали многовековые традиции остракизма, направленного против дискриминируемой касты эта (иначе сэммин, буракумин), представителей которой, в отличие от обычных людей (хэймин), презрительно именовали «нелюди» (хинин). Члены касты эта, родственной по статусу индийским париям, принадлежали к той же этнической группе, что японцы, но по роду занятий («грязные работы») не допускались к участию в общественной жизни и подвергались жестокой сегрегации вплоть до второй половины ХХ в. В массовом сознании даже после осуществления всех демократических реформ коренилось ощущение чужеродности, «инаковости» эта, даже когда формально все дискриминационные ограничения были сняты.

Сходное отношение сегодня проецируется отчасти и на хикикомори, которые не хотят быть составной частью общины и сознательно отделяют себя от общества, становясь невольными или вольными жертвами социального остракизма.

В массовом сознании уже сформировался стереотип юнца, отлынивающего от работы и ведущего паразитическое существование за счет родителей. Ещё десять лет назад для таких молодых людей было найдено специальное определение парасайто сингуру (parasite single), а для молодой парочки, живущей за чужой счет, соответственно, парасайто каппуру (parasite couple).

Мощную социальную базу для развития движения хикикомори составили «вольноопределяющиеся» фритеры без четко закрепленного места работы, количество которых еще в начале ХХI в. оценивалось в 417 тыс. человек. Учитывая, что число это удваивается каждое десятилетие, сейчас фритеров должно быть значительно больше миллиона. Более радикальная социальная группа молодежи, именуемая ниито (от англ. Not in Education, Employment, Training), которых в 2009 г. насчитывалось уже 640 тысяч, полностью отвергает любые системные виды работы и заработка, признавая лишь случайную подработку и родительские субсидии.

Некоторые исследователи феномена хикикомори пытались обосновать тенденцию ухода от общества засильем слишком формализованной и требовательной системы школьного образования. Однако в первые послевоенные десятилетия эта система была еще более ригидной, а о затворничестве еще никто не слышал. Пионеры хикикомори появились только в 1990-е годы. Правда, до этого периода безотказно действовала система пожизненного найма, и успешная учеба в школе, колледже или университете являлась стопроцентной гарантией нормального жизнеобеспечения. 

Начиная с 1990-х годов система пожизненного найма под влиянием западных стандартов стала постепенно размываться, появилась текучесть кадров, а с ней и неуверенность молодых людей в завтрашнем дне, страх увольнения. Для слабой психики молодых людей, не привыкших принимать самостоятельные решения и во всем полагающихся на устоявшиеся традиции, такая ситуация стала лишним депрессивным фактором.

Есть и другая сторона этой проблемы. До начала процесса форсированной глобализации в 1990-е годы молодые люди в Японии были вполне готовы к принятию безальтернативной модели «служения компании с полной и безоговорочной самоотдачей, обозначенной труднопереводимым термином маругакаэ («полнейшая самоотдача»). Однако за последние десятилетия так много говорилось и писалось о необходимости слома старых полуфеодальных шаблонов производственных отношений, что молодежь нового поколения, попадая в жесткие рамки традиционной японской фирмы, просто не выдерживает стресса. 

Декларированные ценности западной демократии вступают в неразрешимое противоречие с суровыми правилами сугубо японской трудовой дисциплины. Происходит психический срыв на базе когнитивного диссонанса, перерастающий в долгую депрессию. Потерявший веру в себя и волю к жизни молодой человек увольняется и становится хикикомори. Можно предположить, что это удел только слабых личностей, не подготовленных к жизненной борьбе, но и таких в современном японском обществе немало.

Восточная Азия в ХХ веке и исторические корни хикикомори

Соблазнительно связать напрямую появление хикикомори с IT-революцией, но анализ показывает, что массовый уход от общества начался раньше, чем интернет распространился во всех слоях японского общества. Чтобы понять истинные причины столь необычного феномена, который в третьем десятилетии ХХI в. шагнул далеко за пределы своей исторической родины, Японии, нужно углубиться в новейшую историю и попытаться осмыслить сущность социальных перемен в послевоенном мире, особенно в странах Восточной Азии.

Японский социолог Мита Мунэсукэ довольно точно делит всю послевоенную историю Японии (которую ныне повторяют последовательно Южная Корея, Китай, Сингапур и некоторые другие страны) на три периода. Суть его пространного обзора в учебном пособии по социологии современности сводится к следующему.

Первый период (1945–1960) — это «время идеалов». В этот период японцы усердно трудились во имя возрождения страны и повышения материального благосостояния, находившегося на крайне низком уровне. Причем идеалом для них оставалось американское общество «изобилия и демократии». Этот период знаменовался ростом классовой борьбы, направленной на улучшение положения трудящихся. Цели в основном были достигнуты, и в результате Япония пришла к формированию общества классовой гармонии, где социальные проблемы решаются преимущественно бесконфликтно, путем переговоров.

Второй период — «время (японской) мечты» (1960 — середина 1970-х годов) — стал временем осуществления «японского чуда» и выхода страны на мировую арену в качестве великой экономической державы. Именно в эту пору социальные ожидания были наиболее оптимистичными, и перспективы представлялись радужными для всех слоев населения. Характерно, что «время мечты» было отмечено сильнейшими беспричинными социальными потрясениями. 

До Японии докатились отзвуки студенческих бунтов, охвативших Европу в конце 1960-х годов, когда на воротах Сорбонны красовался лозунг «Вся власть воображению!» В Японии воображение приняло еще более необъяснимые формы и привело к долгим бессодержательным студенческим волнениям, которые никак не улучшили положение самих студентов. Однако с середины 1970-х годов темпы роста экономики начали замедляться, а в конце ХХ в. Япония оказалась в плену «экономики мыльного пузыря», с проблемами которой не может окончательно справиться и сегодня.

Третий период, названный, по классификации Мита Мунэсукэ, «время фикции», как раз и знаменовался разочарованием общественности в политике властей и экономических реформах. В связи с решительным переходом от аграрно-промышленного общества к индустриальному и далее к постиндустриальному стремительно рушились внутриобщинные связи, отношения между членами «большой семьи», между супругами, между родителями и детьми.

С начала 1980-х годов японская молодежь стала уходить все дальше в царство иллюзий, прочь от реальной жизни. Появились огромные сообщества отаку, фанатичных поклонников манга и анимэ, строящих собственную искусственную реальность. Это поколение, получившее название «новое человечество» (син дзинруй), рассматривало реальное общество как платформу для своих бесконечных игр с костюмными переодеваниями (косплэй) и полным перевоплощением в героев мультфильмов. Сообщества отаку и прочих молодежных субкультур противопоставляли себя истеблишменту и активно творили свою вселенную, но и она вскоре многим надоела.

Постепенно от ролевых игр часть молодежи, стремящаяся, как всегда, к свободе, стала переходить к пассивному непротивлению, удаляться в самоизоляцию. Социальный конформизм, столь типичный для японского общества, стал размываться под агрессивным натиском западного индивидуализма, но новое общественное сознание так и не укоренилось прочно на Японских островах. Как отмечают исследователи, хикикомори в Японии стали беспомощными жертвами реакции на глобализацию в конформистском обществе. 

В итоге получил развитие новый социокультурный феномен, названный «орфанизмом», то есть сиротством (от англ. orphan — сирота), характеризующийся чувством незащищенности, уязвимости и бессилия перед любым вызовом, оторванности от общества и недоверия к нему. Причем в японском языке термин «орфанизм» звучит как игра слов, обозначая одновременно «индивидуума» и «сироту». Это явление можно считать закономерной реакцией молодежи на реформу корпоративных структур японского общества, куда молодые люди просто не успели влиться, и форсированное внедрение индивидуалистической философии жизни. Все, кто оказался отторгнут старыми структурами и не сумел найти себе место в новых, предпочли «уход», тихое затворничество.

В известном смысле образ жизни хикикомори можно трактовать как экстремальную форму эгоцентрического индивидуализма и эскапизма, подчеркнуто игнорирующего общепринятые нормы и ограничения. Подобные тенденции уже давно проявляются в разных странах мира, но в Японии за последние десятилетия они достигли небывалых масштабов; «квир-парады» (входит в организацию лгбт, признанной экстремистской) даже «прописались» в токийском районе Харадзюку по воскресеньям. Окрашенные в ультра-цвета волосы, татуировки на лице и теле, немыслимые наряды — все это не столько протест против социальных ограничений (собственно, таких ограничений и нет), сколько желание любыми средствами выделиться и уйти от опостылевшей рутины полуказарменных рабочих будней большого города. Но ведь кроме экстравертных форм эскапизма возможны и интровертные — и они не замедлили проявиться.

Социально-экономический фон развития феномена хикикомори

Принимая во внимание фактор смены поколений, мы увидим, что многие хикикомори, начинавшие свое затворничество тридцать лет назад, сегодня влачат все то же странное существование уже в возрасте пятидесяти лет и старше. По оценкам ведущего японского психиатра Сайто Тамаки, на 2019 г. весьма приблизительно можно было оценить число хикикомори в 1150 тыс. человек (хотя по другим оценкам, с учетом не выявленных случаев, их может быть уже порядка 2 млн). Тот же профессор Сайто предсказывает рост числа затворников по экспоненте. Приведенные цифры ещё раз подтверждают тот факт, что Японию охватила социальная пандемия, стремительно распространяющаяся по всему миру.

Драматизм ситуации усугубляется еще и традиционно негативным отношением японцев к людям с любыми психическими девиациями, выпадающим из любых корпоративных структур. По свидетельству профессора Сайто, в японских психиатрических клиниках имеется 300 тыс. койко-мест, что составляет 20% от потенциала всех психиатрических клиник на планете. Этот факт подтверждает глубоко укорененное желание членов гомогенного общества изолировать в лечебных учреждениях всех индивидуумов с потенциально девиантным поведением. Давнее предубеждение проявляется в нарочито негативном отношении к затворникам как к чужеродным элементам, подрывающим общественные устои. А такое отношение, в свою очередь, чрезвычайно затрудняет путь реабилитации для тех, кто захотел бы вернуться к нормальной жизни.

В ХХI в. появились новые катализаторы роста числа хикикомори. Обещания политиков все чаще стали оборачиваться фикцией. Предприниматели стали отходить от традиции «пожизненного найма» с гарантированным социальным пакетом. В обществе стала нарастать ранее не свойственная ему конкурентность, порождающая тревогу, страх и неуверенность в будущем. Если раньше японцы имели обыкновение во всем полагаться на власть в лице правительства, местной администрации и даже полиции, нуждаясь в отеческой опеке, то «время фикции» стало вызовом для индивидуальных способностей, характера и воли каждого индивидуума. Неудивительно, что многие не выдерживали испытания, предпочитая конкурентной борьбе тихую самоизоляцию. От бурных протестов прошлого века огромные массы молодежи, а иногда и старших возрастных групп перешли к пассивному «непротивлению», к социальной самоаннигиляции.

Информационно-техническая революция, разумеется, породила новые условия существования, усилила социальную мобильность и резко сократила живое общение между людьми. Исторически в Японии всегда придавалось особое значение родовым и общинным связям, которые нередко помогали молодежи устроиться на работу и сделать карьеру. При этом предполагалось, что профессиональные навыки не столь важны — их можно приобрести позже, в процессе работы. Главное — чтобы кандидат имел хорошие рекомендации, был надежен и соблюдал полную лояльность по отношению к компании. 

То же правило соблюдалось и при найме выпускников престижных вузов, которых доучивали на местах. Однако в связи с необходимостью высокой квалификации в сфере компьютерных операций и разрастанием массива необходимых для работы знаний компаниям пришлось сместить акценты и при найме обращать гораздо больше внимания на профессионализм, чтобы не тратить большие средства и много времени на переучивание молодого специалиста.

В поисках работы молодые люди оказались вынуждены мигрировать в другие города и регионы, где многих также ждало разочарование. Повышение конкурсных требований при отборе привело к отсеиванию слабых, которые раньше вполне могли рассчитывать на рабочие места. Одновременно автоматизация, компьютеризация и роботизация производства привели к резкому сокращению персонала на заводах и в офисах. Если когда-то фирма брала на себя ответственность за устройство выбывших по сокращению работников, то в последнее время дело чаще всего ограничивается единовременной выплатой.

Как и во всем мире, в Японии отряд работающих по временному контракту, в том числе на удаленной работе, и часто меняющих место приписки — так называемых фритеров — продолжал существенно увеличиваться в течение четверти века. Сегодня, в связи с эпидемией COVID-19 и карантинными мерами, их количество перевалило за 40% трудового населения. Но надомная работа нередко действует расхолаживающе и располагает к сибаритству. Из этих огромных социальных групп формируется и прослойка хикикомори.

До 30% затворников все же работают, преимущественно на дому или берут нерегулярные подработки, если это не связано с активной социализацией. Среди хикикомори можно встретить и компьютерных хакеров, которые, не выходя из дома, порой зарабатывают на жизнь выполнением разовых заданий, но пропорция таких «профессионалов» в общем числе затворников ничтожна.

К потере четких социальных ориентиров и перспектив карьерного роста добавилось печальное осознание на уровне правительственных учреждений серьезного отставания от Запада в области высшего образования. (Хотя начальное и среднее школьное образование испытывает еще больше трудностей, об их проблемах почему-то почти никто еще не говорит и не пишет.) Так или иначе, вот уже двадцать лет в Японии с переменным успехом осуществляется радикальная реформа высшего образования с целью приблизить его к мировым стандартам и добиться соответствия требованиям глобализации. Обилие среди хикикомори несостоявшихся студентов (провалившихся абитуриентов или бросивших университет) говорит о том, что с системой образования в стране слишком много проблем, и встроиться в нее могут не все.

Молодые люди, достигшие совершеннолетия, официально именуются «членами общества» и, соответственно, несут все бремя социальных обязательств. Выпадающий из общества социофоб в Японии становится изгоем по определению, хотя общество и будет относиться к нему терпимо. Так же терпимо, впрочем, относятся японские муниципальные власти и полиция к контингенту лиц без определенного места жительства. Еще не так давно им даже разрешали ночевать в метро, да и сегодня клеенчатые самодельные палатки бомжей можно встретить на территории центральных парков или на набережной реки Сумида в центре столицы. Существует довольно много ночлежек и пунктов раздачи питания для бомжей. Тем не менее бродяги считаются полностью отмершим сегментом общества и никакого сочувствия у населения не вызывают.

Что касается хикикомори, то по степени отчуждения от общества они, как правило, немногим отличаются от бомжей, но имеют перед последними ряд преимуществ. У них есть свое, хотя и очень скромное, постоянное место жительства, в котором чаще всего можно найти компьютер, телефон и прочие гаджеты, некоторую кухонную утварь, посуду и даже книги, а также туалет и нередко душ. Они обычно не страдают от голода и холода. Хотя типичная комната хикикомори представляет собой склад хаотично разбросанных вещей, в ней все же присутствует кровать или тюфяк (футон). Если это съемное жилье, за квартиру платят родители, но многие затворники живут в своем обособленном мирке, в выделенной им комнате в родительском доме.

Основное же отличие в том, что, если бомжами обычно становятся в силу непреодолимых внешних обстоятельств, то хикикомори сознательно и добровольно выбирают путь затворничества. Их отчуждение от общества — проявление пассивного социального протеста, направленного не против конкретной организации, закона или норматива, но против всего уклада общества, который для них неприемлем, против всех социальных институтов. Винить в этом общество нельзя, но и полностью снимать с него ответственность было бы несправедливо.

Заключение

В мире нарастает социальная пандемия, от которой человечество пока не имеет никаких действенных лекарств. Подобно вирусу, синдром затворничества проявляется уже не только на Японском архипелаге, но на всех континентах, захватывая все новые и новые страны. Невероятным образом изменились мотивировки, подталкивающие сегодня людей к самоизоляции и решительному социальному дистанцированию. Исторический опыт показывает, что вплоть до «эпохи хикикомори» поводом для затворничества и отшельничества как на Востоке, так и на Западе служили в основном духовные искания. В поисках высоких истин, божественного откровения и благодати люди уходили в монастыри. Те, кому и этого казалось мало, выбирали глухую пещерную келью, затерянный в джунглях ашрам, таежный скит, горную хижину.

При всех различиях конфессий, цель этих подвижников всегда оставалась неизменной: приобщиться к боготворимым силам природы и обрести в божестве источник духовного света, родник космической энергии. Некоторые также считали нужным употребить обретенное могущество на благо людям, создавая профетические откровения, новые духовные практики и системы психофизической саморегуляции. К этому стремились библейские пророки, индийские йоги, буддийские монахи, даосские алхимики и мастера воинских искусств, дзэнские аскеты, суфии, столпники, старцы в Оптиной пустыни и на Валааме. Плодами добровольной самоизоляции стали великие книги, философские трактаты, иконы, молитвы, стихи.

Но хикикомори на рубеже третьего тысячелетия опрокинули древнюю традицию, извратив её с постмодернистской легкостью и обратив в свою противоположность. Духовным исканиям в затворничестве они предпочли полную духовную опустошенность, асоциальный нигилизм, мизантропию и унылую, мрачную экзистенцию — «бытие к смерти», пользуясь определением Альбера Камю.

Они уходят от мира не для того, чтобы выйти из колеса сансары, не для того, чтобы стать Буддой при жизни путем мучительного самоистязания, но для того, чтобы похоронить себя заживо в склепе собственной комнаты, порвать связи с людьми и погрузиться в бессмысленную виртуальную реальность.

Япония продолжает лидировать по численности хикикомори, но совершенно очевидно, что эта пандемия будет распространяться все шире на всех континентах по мере развития технократических структур общества, отказа от традиционных способов производства и роста благосостояния граждан. Поскольку никакого универсального лекарства пока не найдено, нет сомнения, что к середине текущего столетия затворники составят весьма значительный сегмент общества.

Насколько быстро распространяется пандемия, можно судить по Южной Корее, где на 2019 г. было выявлено 300 тыс. хикикомори. Поветрие затронуло в первую очередь те экономически развитые страны, где исторически были особенно сильны семейные узы, побуждающие родителей содержать взрослых неработающих детей. В частности, это Южная Корея, Китай (буржуазная прослойка китайского общества), Сингапур, страны Южной Европы — Италия, Испания, Греция, где уже говорят о нарастании проблемы.

В странах же, проповедующих философию индивидуализма, где совершеннолетние дети рано покидают родительский дом, проблема затворничества пока стоит не так остро. Хотя некоторое количество хикикомори зарегистрировано и в США, и в Канаде, и в Австралии, пока они не представляют реальной угрозы для системы. Зато в этих странах постоянно увеличивается количество бомжей (homeless). Так, в США, по некоторым оценкам, их насчитывается 1,6 млн, а в Великобритании 250 тысяч. Для сравнения, в Японии бездомных всего 10 тыс. человек.

В Японии и других странах Восточной Азии уже давно обсуждаются меры по лечению и профилактике синдрома хикикомори, но эффективность этих мер весьма сомнительна. В первую очередь родителям предлагается проводить воспитательную работу с детьми-хикикомори. Однако совершенно очевидно, что родители, не делавшие этого ранее, не способны радикально перестроиться, особенно в Японии, где семейные отношения до сих пор строятся по чрезвычайно консервативной модели.

Рекомендуется и вмешательство психиатра, но при этом отмечается, что для такого вмешательства есть только ограниченный таймслот, а именно четвертый — шестой месяцы после состоявшегося «ухода». Исследователи установили, что по прошествии трёх месяцев молодой человек может поколебаться в своем выборе, прочувствовав все неудобства нового статуса. При правильном подходе у психиатра есть шанс вернуть пациента в лоно общества. Но шанс этот резко уменьшается после шести месяцев, которые считаются критическим сроком для перехода в состояние «вторичного хикикомори». Окончательное же и бесповоротное закрепление в сознании психологического гештальта личности хикикомори происходит после двух лет затворничества. Отсюда следует, что лечение и корректировка поведения возможны только на стадии «первичного хикикомори», при том что «вторичные хикикомори» в принципе лечению не поддаются.

Предлагается также еще один оригинальный вид лечения, который, судя по всему, еще даже не был апробирован. Это вовлечение первичных хикикомори в различные игры с дополненной реальностью при помощи создаваемых для такой цели специальных центров психиатрической помощи, что, возможно, пробудит в молодых людях угасающий интерес к реальной жизни. А также рекомендуется приглашение хикикомори к участию в различных корпоративных мероприятиях (вечеринках, экскурсиях, благотворительной деятельности). Фактически речь может идти только о лечении самых молодых, «начинающих» хикикомори, и притом с весьма сомнительным результатом.

Даже неспециалисту видно, что все эти рекомендации, не подтвержденные реальными массовыми успешными экспериментами, есть не что иное, как попытка медиков выдать желаемое за действительное. Ведь хикикомори, за редчайшими исключениями, от подобных предложений отказываются наотрез. К тому же общественность, в силу традиционных предрассудков, вовсе не склонна тратить время, силы и средства на корректировку молодых людей с психическими девиациями. Установлено, что решительное вмешательство родителей с целью изменить образ жизни сына или дочери в большинстве случаев приводит к негативным результатам, то есть к еще большему разрыву семейных связей, а порой и к самоубийству. Остальные неизбежно оседают ненужным балластом в трюмах общества.

Можно было бы предположить, что по мере адаптации к новым стандартам глобализации число хикикомори с годами будет заметно уменьшаться. Однако все происходит с точностью до наоборот: количество затворников растет в геометрической прогрессии и уже сегодня в Японии перевалило далеко за миллион. Очевидно, именно японская молодежь оказалась не готова к радикальной перестройке сознания. 

Стремительный рост числа хикикомори в Японии свидетельствует о серьезном кризисе всей системы ценностей общества, веками находившего опору стабильности в групповых, корпоративных структурах, которые ныне отвергаются сотнями тысяч молодых людей. Более того, появление хикикомори в других странах Азии, а затем и на других континентах обозначило глобальный масштаб странной эпидемии отчуждения, заметно прогрессирующей на фоне пандемии COVID-19, которая усугубила тенденцию к самоизоляции, навязав вынужденное затворничество уже не сотням тысяч и не миллионам, но миллиардам людей во всем мире.
IQ

13 октября, 2023 г.