• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Пионерская готика

Как «Дети подземелья» спасли писателя Владимира Короленко

Диафильм «Дети подземелья», 1964 год / Студия «Диафильм»

Ровно век назад, в 1920 году, Владимир Короленко (1853-1921) написал наркому просвещения РСФСР Анатолию Луначарскому отчаянные и опасные письма с критикой большевизма. Из-за них классик оказался на обочине русской литературы. Его статус понизился до детского писателя, но он не был вычеркнут из истории русской литературы. Спасли Короленко «Дети подземелья» — сокращённый вариант повести «В дурном обществе». Рассказ вошёл в школьную программу и советский литературный канон, а главный герой — мальчик Вася — встал в один ряд с Тимуром и его командой, Мишей Поляковым из «Кортика» и другими иконами советской детской литературы.

Эпистолярный поединок

В своих бескомпромиссных письмах к Анатолию Луначарскому Короленко фактически апеллировал к высшему руководству страны. Жанр «писем к вождю» — не просто неформальный диалог с властью. Это дело чести, поединок. В нем трудно, практически невозможно победить, но цель не в этом. Главное — четко озвучить свою позицию и повлиять на ход событий в стране.

Короленко верил в силу своего слова. Он имел колоссальный авторитет в обществе — не только как писатель — властитель дум, но и как народный заступник, правозащитник. И в царской, и затем в Советской России Короленко ходатайствовал за арестованных. Его называли «поэтом русской интеллигентской совести» — за справедливость и прямоту.

Максим Горький говорил о своем «непоколебимом доверии» к Короленко. Обычно язвительный Иван Бунин сравнивал коллегу с «титаном, которого не могут коснуться отрицательные явления». А Антон Чехов сказал о Короленко кратко и ёмко: «Очень хороший человек».

Короленко, как и Лев Толстой, «не мог молчать». Ему, одному из «праотцов» революции, прошедшему аресты и ссылки, важно было объяснить большевикам, в чем их ошибки и преступления. Наивная вера в свой авторитет.

В шести эпистолах писатель раскритиковал большевиков за нетерпимость к инакомыслию, репрессии ЧК и экономические просчеты: «Вы победили капитал. Вы не заметили только <...>, что убили также производство». Директивно «внедрить коммунизм» нельзя. Еще одна ошибка — идея диктатуры пролетариата: готов ли сам народ к руководящей роли в своем государстве?

Все происходящее сам Короленко называл «экспериментом». «Вы допустите, вероятно, что я не менее любого большевика люблю наш народ, — обращается он к Луначарскому. — Допустите и то, что я доказал это всей приходящей к концу жизнью. Но я люблю его не слепо, как среду, удобную для тех или иных экспериментов, а таким, каков он есть в действительности». 

И, наконец, Короленко осуждал максимализм и схематизм большевистских программ: «Вы не представляете себе ясно сложность действительности». Вывод был безапелляционный: «В преследовании этой своей схемы вы довели страну до ужасного положения».

Обращение классиков

Десятилетием позже Короленко с его «несвоевременными мыслями» точно причислили бы к врагам народа. И его революционные корни не помогли бы. Но это была заря 1920-х, когда еще существовала политическая полемика, и можно было спорить.

Выбор Луначарского в качестве собеседника был не случаен. С одной стороны, он терпеливо выслушивал несогласных, а это предмет отдельного уважения. С другой стороны, и сам нарком с пиететом относился к Короленко. Отсюда — и надежда писателя на диалог.

Но Луначарский старался обращать интеллигенцию в правильную «веру». По-видимому, Ленин поставил перед наркомом эту задачу и применительно к Короленко. Новой власти были нужны авторитетные союзники: писатели, философы, ученые, художники. Кого только не советизировали в 1920-е - 1930-е годы! Так, в 1939 году, например, это произошло даже с Шекспиром!

Впрочем, ставить классиков мировой литературы под правильные знамена было принято и в дореволюционной России. Такие метаморфозы происходили, например, с Артуром Конан Дойлом. В конце XIX - начале XX века он сначала значился в русской прессе «британским колонизатором», а затем — другом и союзником России. Советизировалась и русская литература: в школах писали сочинения на тему «Богатыри старорусские и богатыри СССР». А тему «Поэзия Некрасова» проходили с привлечением советского фольклора и даже сталинской конституции. «Правильным» классиком должен был стать и Короленко.

Трагический постскриптум

Находясь в Полтаве, где жил тогда Короленко, Луначарский предложил ему письменно изложить свои взгляды на происходящее и обещал опубликовать переписку. Но в итоге на послания писателя нарком так и не ответил.

Короленко передал копии писем за границу, и в 1922 году их опубликовали в Париже. Это издание вскоре появилось у Ленина. Так, окольным путём, письма дошли до высочайшего адресата. Но Короленко к тому моменту уже не было в живых. Он умер в Полтаве в 1921 году от воспаления легких.

Дерзкие письма к советской власти, порочащие молодое государство за рубежом и нашедшие живой отклик в эмигрантской среде, могли навсегда вычеркнуть Короленко из истории русской литературы ХХ века. Но неожиданно писателя спасли «Дети подземелья» — сокращенная версия повести «В дурном обществе» (1885), которую сам Короленко при жизни не любил.

В 1916 году в письме С.Я. Елпатьевскому Короленко писал: «Есть у меня некоторое предубеждение против специальных изданий для юношества: ведь это нужно заручаться специальными одобрениями «для школьных библиотек». «В дурном обществе», например, так и идет в десятках тысяч экземпляров дешевых изданий в сокращенном и обкромсанном виде. А я совершенно не понимаю, почему юношество должно сначала знакомиться с писателем в этом обкромсанном виде, а уже потом получать его в полном».

И хотя оба варианта произведения в течение всего ХХ века издавались параллельно, для многих читателей Владимир Короленко так и остался прежде всего автором детских рассказов, таких как «Дети подземелья» — щемящей, загадочной и незабываемой истории о малышах, живших в склепе. Как это произошло, и каким образом «Дети подземелья» «реабилитировали» Владимира Короленко перед советской властью исследовал филолог Михаил Иткин.

Урезанные ужасы

Развалины замка и часовни. Призраки пленных турок. Крики филина. Кладбище со вспыхивающими на могилах огнями. Люди, живущие в кладбищенских подземельях. Антураж настоящего готического романа! Его не всегда легко переносят не только дети, но и взрослые. Слишком тяжелые впечатления. Жуткий мир и образы, иллюстрирующие его. Много некросимволики: с трупами сравниваются разрушенный замок и часовня, упоминаются гробы, черепа и белые «истлевшие кости». Иногда кажется, что классик перестарался в сгущении красок. Да и готика в русской литературе в конце XIX века уже считалась архаикой.

Готический роман «ужасов» появился во второй половине XVIII века в Европе, прежде всего — в Англии. Мистико-фантастический сюжет с привидениями, страшными тайнами, преступлениями и родовыми проклятиями разворачивался в готическом замке. Отсюда — и название. С другой стороны, готика отсылала к «ужасам» Средневековья.

В русской литературе готические произведения встречались, в основном, в первой половине XIX века. Из самых известных — «Страшная месть» Николая Гоголя, «Остров Борнгольм» Николая Карамзина, «Кровь за кровь» Александра Бестужева-Марлинского, «Семья вурдалака» Алексея Толстого и другие.

Но для писателя с социальным пафосом, каким был Короленко, готики в повести оказалось многовато, хотя она и была во многом художественно оправдана. «Жизнь в заброшенном склепе, погруженном во мрак, является отображением крайней степени нищеты и, по сути, становится причиной кончины Маруси», — поясняет Михаил Иткин.

Издатели краткой версии повести решили не слишком травмировать хрупкую юную психику. В «Детях подземелья», вышедших в 1886 году в детском журнале «Родник», готика и мистика были сильно сокращены, но одновременно из повести убрали и значительную часть «дурного общества».

Утраченные натуры

В оригинальном варианте повести Короленко немало рассказывает о потерянных, опустившихся, оказавшихся вне закона людях. Похожие персонажи появятся и в пьесе Горького «На дне». Собственно, это и есть «дурное общество». Его представителям сочувствует главный герой — мальчик Вася. Однако издатели решили пожертвовать сомнительными персонажами — они не подадут детям хороший пример. Взрослую повесть максимально упростили, сделали историю для детского чтения, где большое количество персонажей излишне. 

Объёмная, многослойная история стала плоской, картонной. В остальном фабула осталась прежней. Повествователь рассказывает о своем детстве, в котором он, сын судьи, подружился с нищими бездомными ребятишками, Валеком и Марусей. Их опекун, пан Тыбурций, не в ладах с законом. Но Вася не осуждает его, видя, как тяжело приходится его семье. Мальчик остро переживает их бедствия, пытается помочь безнадежно больной Марусе.

У издателей была своя логика. Гимназисты реагировали прежде всего на взаимоотношения маленьких героев. Многие плакали, особенно из-за смерти Маруси. Описательные же пассажи, часто готические, вызывали меньше интереса. В итоге в последующих дореволюционных хрестоматиях историю упрощали все больше, сосредотачиваясь на эпизоде смерти девочки.

Любовь писателя к людям, его сентиментальность в духе Чарльза Диккенса в сокращённой версии, конечно, остались. Однако вместе с готической «водой» редакторы выплеснули весьма колоритных персонажей. Короленко называл их «проблематическими натурами».

Приглаженное «дно»

В повести целая галерея таких натур: полубезумный «профессор», отставной чиновник Лавровский, «генерал» Туркевич, штык-юнкер Заусайлов. Большинство из них — типичные маленькие люди, дошедшие «до дна». Исключение — пан Тыбурций, явно отличающийся от остальных интеллектом, образованностью и харизмой.

У каждого персонажа — своя легенда. Так, «профессор» получил свое прозвище, потому что когда-то был гувернером. История Лавровского тоже малопонятна, но сам он рассказывает о собственных злодействах (что убил свою семью, хотя местные жители это отрицают). Пану Тыбурцию приписывают колдовские способности. Он сродни некоторым персонажам Гоголя из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (как колдунам, так и бурсакам; например, он прекрасно знает латынь). В нем проглядывают и «достоевские» черты (от Свидригайлова, Мармеладова, Смердякова). Он часто актерствует, юродствует.

Этот персонаж явно гипнотизирует читателя, особенно тогда, когда приходит в дом судьи и спасает Васю от отцовского гнева. Он играет роль чудесного помощника — благодаря его объяснениям сближаются отец с сыном. Он открывает глаза сыну на — порядочность и благородство отца, а отцу — на сердечность и доброту сына. Однако в детском варианте истории этот важнейший персонаж уходит из центра внимания.

В оригинале повести мир подземелий дан в двух плоскостях. Есть детское сочувственное восприятие, а есть взрослое: «Теперь, умудренный прозаическим опытом жизни, я знаю, конечно, что там был мелкий разврат, грошовые пороки и гниль». Но это переключение повествования, взгляд с дистанции в короткой версии исчезает. Остается только детское восприятие.

Даже само пространство в «Детях подземелья» становится беднее. Вместо города — один только замок, да и тот уже не устрашающе-готический, а полусказочный.

Репутационные издержки

«Дети подземелья» неоднократно переиздавались, но не включались в школьную программу по литературе вплоть до 1937 года. Тем не менее, всё литературное наследие Короленко трудно было игнорировать, и в первые советские программы все же был включен ряд его произведений: «Сон Макара», «Река играет», «Без языка». 

В 1930-е годы статус обеих версий сюжета Короленко изменился. В 1933-1935 годах повесть «В дурном обществе» была в разделе внеклассного чтения для 9-го, а затем для 7-го класса. В 1937 году для внеклассного чтения пятиклассникам были рекомендованы уже «Дети подземелья». И, наконец, в 1939 году этот рассказ закрепился в списке обязательной литературы.

Каноничность произведения в 1930-е годы напрямую зависела от статуса, приписываемого автору. Одно дело — «бесспорные» Некрасов или Горький. Другое дело — «сомнительный» Короленко, известный критикой большевизма. 

Его положительная репутация была связана с «красотой слога», «душевной ясностью» и «подлинностью любви» (все это — определения Анатолия Луначарского). Его отрицательное восприятие — чисто политическое — «мелкобуржуазный идеалист». Не отклонялись от линии партии и критики: «не дорос до понимания современности», но «как художник он представляет крупную величину».

Двойственная репутация мешала признанию. Публично изменить её попыталась дочь писателя Наталья Короленко-Ляхович. В 1948 году она подготовила новую редакцию произведения отца.

Промежуточный вариант

Новый вариант стал компромиссом между изначальной повестью и вариантом «Родника». Содержательно и стилистически редакция Короленко-Ляхович больше опиралась на оригинал. В ней максимально восстанавливается социальный план. Спустя время эта версия становится основной.

Короленко-Ляхович вернула в текст «Детей подземелья» часть готики. Но теперь у нее была социальная окраска. Она акцентировала «ужасные условия жизни в развалинах».

Восстановлены были и сатирические моменты, которые смущали издателей в дореволюционную эпоху. Например, в главе «Осенью» возвращён портрет ксендза: «У него брюхо, как настоящая сороковая бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно». А в главе «Знакомство продолжается» вновь появляется рассказ о графе-взяточнике, которого «засудил» Васин отец.

Советский идеологический контекст благоприятствовал «реабилитации» этих эпизодов. Обличения «богатого попа» и «аристократа» оказались уместны. А отец Васи, честный судья, выглядел как борец за социальную справедливость.

В команде с Тимуром 

Новая версия подправила репутацию Короленко. Тем не менее, он так и остался «понижен» до детского писателя. Половинчатое признание повлияло на закрепление в школьном каноне его произведений о детях («Слепой музыкант», «Дети подземелья», «Парадокс»). Эти рассказы, не слишком нагруженные идеологически, должны были служить примером для пионеров, поскольку содержали такие ценности, как сочувствие к бедным, героизм, самопожертвование.

Сын судьи Вася по возрасту, происхождению и убеждениям, конечно, не дотягивал до безупречного героя Павки Корчагина из канонического романа Островского «Как закалялась сталь», но он в какой-то мере был его «попутчиком». Как и в советских книжках для юношества, благородный герой в ходе сюжета взрослел, выносил из жизни серьезные уроки, а значит мог быть примером для юных читателей.

Необходимость воспитать нового советского человека была провозглашена главной задачей школы. Ну а литература должна дать образцы «правильного» мышления и поведения. Книжные герои воспринимались как живые люди: «хороших» любили, словно друзей, «плохих» ненавидели, будто реальных врагов.

В послевоенные годы советские критики акцентировали «правильность» Васи. Важно было, что он нашел «черты человечности в людях “дна”», получил «первые уроки гражданского самосознания». А то, что мальчик общался с «деклассированными элементами», свидетельствовало о гуманизме произведения. Тем самым, Вася встраивался в ряд канонических персонажей: «Тимура и его команды» Аркадия Гайдара, Миши Полякова из «Кортика» и «Бронзовой птицы» Анатолия Рыбакова, а позднее — героев книг Владислава Крапивина.

Но важнее то, что сегодняшние подростки читают в школе изначальный вариант «В дурном обществе». А он производит гораздо более сильное впечатление и намного больше рассказывает о людях, чем трогательные, щемящие, но всё же упрощенные «Дети подземелья».
IQ
 

Автор исследования:
Михаил Иткин, стажер-исследователь Международной лаборатории исследований социальной интеграции НИУ ВШЭ
Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 8 июня, 2020 г.