Попали в историю

Оценка настоящего через воспоминания о «ламповом» прошлом, фантазии на тему завершившихся эпох, поиски «виновников» исторических просчётов, мысленный реванш и восстановительная терапия после личных неудач — всё это функции романов в жанре альтернативной истории (АИ), исправно публикуемых книжными издательствами и онлайн-самиздатом. Эти произведения часто не признаны литературным истеблишментом, зато крайне ценны для социологов — как зеркало массового сознания, надежд и страхов, иллюзий и разочарований определённых групп населения. Современный герой попадает в прошлое — и меняет его ход, исправляет с учётом «послезнания», тем самым трансформируя и будущее. IQ.HSE рассказывает о современной российской «попаданческой» фантастике как отражении утопического мышления и ностальгии по СССР, основываясь на исследовании социолога из НИУ ВШЭ Романа Абрамова.

Профессор Роман Абрамов давно исследовал формы коммеморации позднесоветского прошлого и в связи с этим заинтересовался фантастикой в жанре «попаданчества». Свой первый доклад по теме «”Спасти СССР!”: жанр альтернативной истории как форма социальной мифологии» он сделал ещё в 2017 году на конференции в Санкт-Петербурге, а затем опубликовал статью «Советские технократические мифологии как форма “теории упущенного шанса”: на примере истории кибернетики в СССР». Новый поворот в теме изучения альтернативной истории был найден в рассматриваемой в данном материале статье. Как подчёркивает сам исследователь, заслуживает внимания и статья Юрия Латова, подготовленная как отклик на его публикацию.

Тоскуя по великой стране

«Литература проигравших», «литература-компенсация» — так исследователи жанра альтернативной истории (alternate history) называют произведения, в которых главные герои, получившие некие сверхспособности и располагающие современными технологиями и знаниями, попадают в прошлое и радикально меняют его — с тем, чтобы предупредить «ошибки» настоящего и будущего.

Подобные сюжеты часто служат анестетиком или средством психологической реабилитации для тех авторов и читателей, кто ностальгирует по СССР или по Российской империи, неуютно чувствует себя в настоящем, недоволен жизнью, скучает и склонен к конспирологии. Солидаризируясь с «попаданцами» (а они своего рода супергерои) и «спасая» Советский Союз, такие люди уже не ощущают себя «проигравшими», мысленно восполняют свои потери.

По словам Романа Абрамова, в основе такой литературы лежит ресентимент (разочарование и негодование из-за исторических провалов, жажда реванша) — как следствие «постимперской травмы, фантомной боли за утраченные территории, техническую мощь и ценности». Многими авторами и читателями книг в жанре альтернативной истории движет тоска по прошлому, желание вернуться в более уютные и «понятные» времена. Речь идёт не только о личном детстве или юности, но ещё и о прошлом страны. Люди испытывают дефицит причастности к чему-то общему и великому — и вспоминают о Советском Союзе, Российской империи или даже Древней Руси.

«Мне было интересно изучить причины распада СССР, — признаётся один из авторов-фантастов в исследовании Романа Абрамова. — Я <...> остаюсь во многом советским гражданином. И мне очень больно осознавать, что моя страна распалась». Для таких писателей и читателей крушение Советского Союза — старая рана, которая всё ещё напоминает о себе.

Проговаривая исторические травмы

Есть множество людей, усматривающих в событиях истории «чуждое» влияние. Для них прошлое выглядит как шпионский детектив. Альтернативная история насыщена «теориями заговоров», существующими как часть «народной» политической и исторической культуры. Как поясняется в статье, в исторической конспирологии люди видят форму символической компенсации потери своих ценностей, статуса и мировоззрения. Для читателей конспирология может служить объяснением индивидуальной и коллективной драмы.

Для других альтернативная история — «восстановление справедливости». Похожим образом, кстати, рассуждают авторы и поклонники фанфикшн (любительских импровизаций на тему классических произведений), составляющих целые фэндомы. Тот или иной сюжет (от « Евгения Онегина» до поттерианы), на взгляд участников фэндома, рассказан «неправильно». Надо его отредактировать, пересмотреть отношения персонажей, воскресить погибших героев — и справедливость восторжествует!

Но подобный подход к истории — крайне неоднозначная практика. Можно очень далеко зайти — и пренебречь ключевыми фактами. Даже в рамках фантастики полный произвол неконструктивен. Не случайно такие «графоманские потуги» критикует даже самая лояльная аудитория — читатели альтернативной истории. Авторов упрекают не только за схематичный сюжет и плохой язык, но и за исторические ляпы. На российском фан-сервере «Лаборатория фантастики» по поводу неудачных произведений есть такие отзывы: «нахватал исторических вершков, но применение их на практике вышло ужасным», «полный набор штампов и идеологических клише», «впечатление дешёвого попсового боевика с плохим режиссёром».

Впрочем, подобные отклики не ставят под угрозу популярность этой литературы. Она активно публикуется издательствами и онлайн-платформами (подробнее об этом ниже), горячо обсуждается читателями.

Но на неё стоит взглянуть и с другой стороны. Массовая литература — любопытный ресурс для социолога. Как социальный институт, она проявляет общественные настроения, моральные дилеммы и дух времени. «Попаданческая» фантастика может пониматься как «идеологическое и утопическое бессознательное, облаченное в литературные формы и артикулирующее исторические травмы общества», отмечает Роман Абрамов.

Перезапуская неудачные истории

У альтернативной истории существует ряд поджанров. Один из них близок к криптоистории, основанной на допущении, что реальная история человечества была сфальсифицирована. Другой поджанр — «попаданческий» — описывает путешественников во времени, оказавшихся в прошлом и повлиявших на ход истории с помощью современных знаний и социокультурного опыта («послезнаний»). И он невероятно популярен.

В корпусе текстов альтернативной истории есть периоды-фавориты. Так, особенно популярны времена Ивана Грозного, XVII век, Петровское время, начало XX века и канун Великой Отечественной, «Оттепель» (1960-е) и «Застой» (1970-е). Попадая в прошлое, протагонист чаще всего пробивается в элиту, участвует в дворцовых переворотах и революциях, становится главнокомандующим, князем или даже царем, сотрудничает со спецслужбами — и с помощью «послезнаний» меняет ситуацию «в благоприятную для Отечества сторону».

Так, петровский флот вдруг получает броненосцы и легко бьёт шведов (Алекс Кун, «Броненосцы Петра Великого»). Крейсер «Варяг» прорывает блокаду японского флота (Глеб Дойников, «Варягъ»). Ветеран-афганец вселяется в тело Николая II и решает российские проблемы (Алексей Махров, Борис Орлов, «Господа из завтра»). Весь перечень сюжетов есть в энциклопедии попаданцев в прошлое, созданной Алексеем Вязовским и постоянно пополняемой.

Если говорить о предтечах альтернативной истории, то среди её праотцов — древнеримский учёный Тит Ливий, который первым заговорил о прошлом в сослагательном наклонении — «что было бы, если бы...». «Альтернативными историками» также побывали Марк Твен («Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» 1889 года), Лайон Спрэг де Камп («Да не опустится тьма» 1939 года), Филип Дик («Человек в высоком замке» 1962 года) и, несомненно, Аркадий и Борис Стругацкие — любимые фантасты советской интеллигенции.

В культовой социально-фантастической повести «Трудно быть богом» (1964) братьев Стругацких герой из высокотехнологичного благополучного будущего перемещается в некое «тёмное» средневековье, чтобы обеспечить прогресс, «спасти» это общество. Сюжет вполне «попаданческий». Сами же Стругацкие в этом и других произведениях — как «апокалиптические реалисты» — задали множество правильных вопросов и оказали колоссальное влияние на сознание позднесоветской интеллигенции.

Ещё одно близкое к альтернативной истории произведение — рассказ «Демон истории» (1968) ленинградского фантаста Севера Гансовского, посвященный вопросу объективности исторического процесса, который вряд ли возможно изменить усилиями отдельного человека. На онлайн-платформе «Самиздат» — главной площадке общения авторов и читателей альтернативной истории — рассказу предпослана аннотация: «Для поклонников АИ, полагающих, что историю можно изменить легко и просто, — был бы проворный попаданец».

Другой популярный советский фантаст Кир Булычев на заре 1990-х годов начал работу над циклом «Река Хронос» о путешествиях главных героев между разными моментами времени в период от событий 1915–1917 годов до конца ХХ века. В середине нулевых, уже после смерти автора, «Река Хронос» стала считаться истоком российской фантастики в жанре альтернативной истории.

В списке других истоков — «Остров Крым» Василия Аксенова, «Москва 2042» Владимира Войновича, «Невозвращенец» Александра Кабакова, а также фильм «Зеркало для героя» (1987) режиссера Владимира Хотиненко по одноименной повести Святослава Рыбаса, показывающий встречу двух современников из 1980-х годов с послевоенным сталинским прошлым. Фильм ставил проблему исторической травмы как аффекта — особого переживания встречи с прошлым и проживания его как элемента своей идентичности. Все эти произведения в годы Перестройки выражали и формировали общественные настроения того времени.

Альтернативная история, адресуясь к прошлому, на деле апеллирует к настоящему, его вызовам. Просто прошлое — индикатор для настоящего. Иными словами, фантастика в жанре АИ — это субъективированная ревизия настоящего через возможные сценарии прошлого. Авторы текстов ищут «точки расхождения», когда нынешняя реальность могла бы стать иной, если бы прошлое изменилось.

У альтернативной истории — ухроническая природа, если понимать под ухронией «утопию прошедших времен», основанную на гипотезе, что некоторые исторические деятели могли бы принять иные решения. Многие из «попаданческих» романов вписываются в концепцию ухронии польского социолога Ежи Шацкого о социальном и культурном эскапизме — воображаемом возвращении в прошлое из «испорченного» настоящего.

Отвечая на читательский запрос

С рубежа 2000–2010-х годов, на фоне ностальгии по СССР, «попаданчество» переживает расцвет. Особенности этого феномена Роман Абрамов изучил с помощью нетнографии (подхода к исследованиям, сосредоточенного на различных видах онлайн-сообществ и культур), интервью с авторами текстов, отзывов читателей на тематических онлайн-платформах и дискурс-анализа содержания произведений.

Выяснилось, что потребители альтернативной истории — это почти соавторы произведений. Многие тексты пишутся «совместно» с внимательными читателями, которые исправляют анахронизмы и помогают авторам придерживаться определенной идеологической линии, отмечает Роман Абрамов. На платформе «Самиздат» многие писатели АИ обсуждают замыслы своих книг, публикуют фрагменты — для получения обратной связи.

Наряду с бумажными книгами, выходят и сетевые публикации «попаданческой» литературы. Она активно представлена в библиотеках цифровых версий книг, а в онлайн-сервисах продаются их аудиоверсии. Так что у альтернативной истории точно есть своя аудитория, и довольно массовая.

Российская фантастика в русле альтернативной истории стала особенно популярна в 2006–2008 годах, потеснив фэнтези. Характерно появление премии имени Тита Ливия, учрежденной в 2005 году Форумом альтернативной фантастики (ФАИ) (она просуществовала до 2009 года).

По словам авторов, на ренессанс жанра, помимо канона (романов Стругацких и другой культовой фантастики), повлияли цикл Василия Звягинцева «Одиссей покидает Итаку» (первая книга вышла в 1988-м), роман Сергея Буркатовского «Главная дата» ( «Вчера будет война») (2008), а также упомянутый выше цикл Кира Булычева «Река Хронос».

Цикл Звягинцева находится на пересечении жанров политического детектива, криптоистории, научной фантастики, ностальгических воспоминаний и имеет запутанный сюжет, поясняет исследователь. В первой паре романов цикла есть признаки позднейшей версии жанра «попаданчества»: ностальгическое путешествие героя в свою юность (середину 1960-х годов) или в начало Великой Отечественной войны с целью выхода на руководство страны и изменения хода войны в пользу СССР, а также элементы конспирологии — инопланетяне, негативно влияющие на развитие страны.

Роман Буркатовского стал моделью типичного «попаданчества». Главный герой, наш современник, попадает в СССР перед началом Великой Отечественной и, преодолевая опасности, пробивается к Сталину и Берии. Нужно предупредить их о грядущих событиях, чтобы можно было реализовать «упущенные шансы» первого периода войны.

С начала 2010-х выходили целые серии книг о путешествиях в прошлое для исправления «ошибок» российской/советской истории. Так, в издательстве «Эксмо» публиковались серии «В вихре времён» (основана в 2010 году, более 110 романов), «Военно-историческая фантастика» (с 2008 года, более 220 книг) и «Героическая фантастика» (с 2015 года, около 80 романов). Это говорит об определенном апогее «попаданчества». Бум аудиокниг также ему способствует.

Авторы подобной литературы представлены, как минимум, десятками имён. Среди них есть и признанные писатели (например, Шамиль Идиатуллин, дважды лауреат «Большой книги», автор «Возвращения “Пионера”» 2022 года), и любители. Между крайностями — множество коммерческих авторов.

Произведения в жанре альтернативной истории часто включают элементы политического детектива, авантюрного и шпионского романа, конспирологии, мемуаров, мистики, боевика, любовного романа, фэнтези и прочих популярных жанров. Но всё же самое важное во всех этих книгах, что главные герои используют «упущенные исторические шансы» для того, чтобы Россия как империя (советская или дореволюционная) возродилась.

В своих интервью писатели-информанты характеризовали «попаданчество» как «литературу охранников автостоянок и торговых центров».

Основная аудитория — мужская. Примерный портрет читателя такой: средних лет, «отслуживший в армии, на обычной работе, не богач и не бедняк», с консервативными взглядами на политику, историю и пр.

Нащупывая точки бифуркации

Ностальгия реализуется по сценариям сравнения «неуютного» настоящего с лучшими практиками позднесоветского прошлого. Причем бытийный и институциональный миры советского прошлого описываются двояко: как экзотичные в силу временн о й удаленности, и, одновременно, как близкие, обжитые, связанные с детскими воспоминаниями и позитивной мифологией прошлого. Таковы, например, «Фатальное колесо» Виктора Сиголаева или «Случайный билет в детство» Владислава Стрелкова.

Нередко герой, попавший в своё детство или юность 1960–1980-х годов, сравнивает уютный мир советского «далёка» с «чужой» современностью, стремительность, индивидуализм и цинизм которой вместе с шоком технологических инноваций вызывают чувство экзистенциальной заброшенности. Часть романтизированных образов прошлого вдохновлена кинематографом, который нередко тиражирует глянцевые изображения исторических событий.

Яркие примеры ностальгического «попаданчества» — романы и циклы Валерия Большакова «Целитель. Спасти СССР», Михаила Королюка «Квинт Лициний», Андрея Величко «Эмиссары. Фагоцит» и другие. В них разочарованный в постсоветском настоящем протагонист, попав во времена своего отрочества, прилагает все усилия для того, чтобы Советский Союз не распался. Авторы таких произведений рассматривают их как «работу над ошибками» — перезапуск истории по иному сценарию.

Информант-фантаст рассуждает: «Если ты не поймешь, почему у нас в прошлом случилось неблагоприятное развитие событий, то ты не сможешь извлечь опыт». Другой автор полагает, что важно нащупать «точки бифуркации» — насколько ситуацию «можно было переиграть»: «То есть могло ли быть иначе? Что надо было сделать тогда, обладая той полнотой информации, которой мы обладаем?».

Один из опрошенных писателей объясняет бум альтернативной истории так: «Народ был настолько в тяжелом состоянии, настолько не удовлетворён жизнью <...>, поэтому жанр <...> шарахнул атомной бомбой, потому что народу хотелось хотя бы в книге узнать “а как бы могло быть, если бы…”».

Переживая вину за «исторический нокаут»

Если считать альтернативную историю проявлением «болезненной реакции» немалой части общества на «исторические разломы, связанные с распадом СССР», то в развитие теории идеологии англо-австрийского социолога Карла Маннгейма это можно интерпретировать как «травматизированную структуру сознания», относящуюся к своеобразию утопического мышления определенной социальной группы. Речь идёт о «поколении общей судьбы» — тех, кто пережил деградацию советской системы и переломы 1990-х годов и прошёл через «исторический нокаут», поясняет Роман Абрамов.

Здесь уместно вспомнить моральное понятие вины. В случае с альтернативной историей это — «подсознательная вина в фатальном историческом проигрыше, которое потерпела советская система», комментирует исследователь. «Мне много лет было больно возвращаться к этой теме [распаду СССР], лишь потом, когда немножко эта боль от распада ушла, я всё-таки нашёл в себе силы вернуться», — признаётся один из информантов-писателей.

Функциональность «работы над ошибками» для авторов и читателей жанра сочетается с поиском виновных (помимо самих себя) в событиях, случившихся на территории бывшего СССР. И тут помогают разнообразные теории заговоров — обвал государства вместе с глубокими социальными катаклизмами 1990-х стимулировал сгущение атмосферы подозрительности и вызывал желание узнать, кто незримо управляет «мировым порядком», отмечает исследователь.

Криптоисторические мотивы о влиянии инопланетян, цивилизаций из параллельных миров, людей из будущего или тайных союзов на мировую геополитику с негативными последствиями для России присутствуют во многих романах в жанре альтернативной истории. По сути, АИ-фантастика аккумулирует общественные настроения, чаяния, фобии, которые ещё недавно находились в определенных нишах и «подвалах» массового сознания, а сейчас становятся все более значимыми в общественной повестке.

Объясняя общество через литературу

В экспертных сообществах идут дискуссии о том, могут ли привычные методы социологии помочь в объяснении изменений общественных настроений различных социальных слоёв в ситуации тревожности. Опросы и качественные исследования дают определенный срез, но едва ли улавливают более глубокие и долговременные паттерны мышления. Тут может помочь «попаданческая» литература — как индикатор самоощущения общества.

«Задача социологов сегодня — найти дополнительные источники понимания происходящего с российским обществом, понять идеологические, мифологические и ценностные корни аффективной поверхности массового сознания, — пишет Роман Абрамов. — Поэтому обращение к социологии массовых произведений литературы и кинематографа может оказаться продуктивным».

Кстати, интерес к исследуемому жанру есть и у новых поколений. Летом 2023 года Роман Абрамов был приглашен в Дом культуры «ГЭС-2» для проведения серии встреч в формате ридинг-группы, посвященных сюжетам путешествий во времени, в том числе «попаданчеству». Эти встречи стали частью большой программы Garage Digital Музея современного искусства «Гараж» и Дома культуры ГЭС-2 «Обочины времен. Видимый в последний раз свет звезды» о роли жанра фантастической литературы в современном мире.

Ставя точку

«Попаданчество» стало частью травматического аффекта, объединяя личную память с откликом на общественный запрос относительно «светлого прошлого». Это формирует пространство ухронического ресентимента, предполагающего воображаемый реванш проигравших. Участники литературной игры в альтернативную историю проводят «аффективную колонизацию исторического процесса», разыгрывая сценарии настоящего и будущего, демонстрируя травмы прошлого и тем самым «отсылая к актуальности настоящего», заключает Роман Абрамов.
IQ
 

Литература по теме:

Галина М.С., Кукулин И.В. Альтернативная история // Теория и практика публичной истории. Под ред. А. Завадского, В. Дубиной. М.: Новое издательство, 2021

 

Автор исследования:

Роман Абрамов, профессор, заведующий кафедрой анализа социальных институтов факультета социальных наук НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Международной лаборатории исследований социальной интеграции НИУ ВШЭ

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 21 ноября, 2023 г.