Забраться в спальники

Уникальные объекты, культурное наследие — от усадеб до памятников советского модернизма, парки, речная гладь, разнообразие застройки, живописные виды, транспортная доступность в сочетании с удаленностью от «шумного» центра — вот все те особенности городской среды, которые делают периферийные районы Москвы притягательными для жителей и туристов. К такому выводу пришли урбанисты, социологи и культурологи из Вышки по результатам недавнего междисциплинарного исследования, проведённого на факультете городского и регионального развития НИУ ВШЭ. О том, как сегодня воспринимаются спальные районы города, что стоит делать для роста их привлекательности и какую роль в этом играют социальные сети и геймификация москвоведения, IQ.HSE побеседовал с руководителем исследования Иваном Митиным.

Иван Митин,
доцент Высшей школы урбанистики (ВШУ)
имени им. А.А. Высоковского факультета городского
и регионального развития (ФГРР) НИУ ВШЭ

Образы окраинной Москвы

— В октябре-декабре прошлого года под вашим руководством проводилось исследование «Повышение привлекательности периферийных районов Москвы», расскажите о его целях, дизайне, используемых методах?

— Целью исследования было понять, что может сделать районы Москвы привлекательными для трёх групп пользователей: местных жителей, туристов, которые приезжают из других городов и с какой-то целью посещают эти жилые районы, и экскурсантов из других районов Москвы, которые из своего Ясенева едут в Свиблово не по делам, а с прогулочной целью. При этом мы ориентируемся на дихотомию «периферия – центр». Нашей задачей было выделить, какие районы города можно считать центральными, и взять все остальные — периферийные.

На первом этапе исследования мы методом анализа документов пытались понять, какая картина складывается на периферии Москвы, как люди представляют себе периферийные районы, насколько активно туристы и гости их посещают, насколько они в целом кажутся такими же, как центральные.

На втором этапе были выбраны ключевые районы. А потом уже проводилась работа по конкретным кейсам — глубинные полуструктурированные интервью, в которых мы пытались понять, какими жители видят свои районы и какие из этих признаков могут создавать представления о привлекательности района.

На третьем этапе мы вновь возвращаемся к общей картине: соединяем те факторы привлекательности, которые у нас получились на первом этапе и те конкретные признаки районов, которые получились на втором этапе. После чего делаем выводы о том, какие факторы влияют на привлекательность районов и как можно их использовать для того, чтобы сделать эти районы более любимыми, родными.

В ходе первого этапа мы работали со всеми периферийными районами: исключили районы Центрального административного округа (ЦАО) и районы других округов, которые граничат с ЦАО. С другой стороны, мы ограничились районами «старых округов» — исключили Зеленоград и ТиНАО (Троицкий и Новомосковский административные округа, Новая Москва), поскольку есть гипотеза, что там идентичность местных жителей устроена по-другому — например, люди ощущают себя зеленоградцами, а не москвичами.

На втором этапе мы выбрали пять районов — Чертаново Северное, Нагатинский Затон, Измайлово, Строгино и Тимирязевский — и уже с ними работали. Мы стремились к тому, чтобы информанты представляли разные слои населения, но всё-таки мы смещали выборку к тем, кто живет в районе довольно давно, с семьей, больше времени проводит в своём районе, знает его, интересуется им.

— Просили ли вы информантов сделать ментальные карты — разметить те места, которые для них значимы в районе? Субъективная топография даёт любопытные данные.

— В гайд интервью мы добавили просьбу сделать ментальную карту, но пока мы их не обработали. От интервью мы больше хотели понимания того, какой образ района складывается. Очевидная вещь, которую можно вытащить из ментальной карты, — как видится граница района там, где это важно. Например, в Нагатинском Затоне жители не включают Музей-заповедник «Коломенское» в свой район, а это значимо для туристической привлекательности. Более далёких выводов о том, какие признаки района мы видим в объектах, которые информант нанёс на ментальную карту, мы ещё не получили. Это наш задел на будущее.

— Использовался ли метод биографической прогулки — показывали ли вам жители места в районе, судьбоносные лично для них?

— Да, у нас был про это вопрос. Несколько человек предлагали нашим интервьюерам пройти по району и посмотреть эти места. Очень важно, что везде такие места были. Даже в спальных районах у жителей есть дорогие их сердцу, нагруженные смыслами места, о которых они готовы рассказывать истории и которые важны для их личной повседневности. Так, в Нагатинском Затоне жители переживают утрату кинотеатра «Орбита». В Строгине есть утрата, связанная с водой, с берегом: вся Москва пользуется пляжем — значит, он перестает быть «только нашим».

Конкретные городские магистрали — Судостроительная улица в Нагатинском Затоне, Первомайская улица в Измайлово — тоже, получается, центры своего района, а выделение центров у спальных районов показывает, что периферия может быть значимой, может иметь своё средоточие смыслов, — то есть она не пустая, не безликая. В Чертанове Северном экспериментальный жилой район «Северное Чертаново» тоже представляет собой локус, ценность которого 15-20 лет назад была неочевидна, а сегодня все её понимают, считывают. Жилой район стал модным.

Комфортная периферия и «безместье»

— Понятие «спальные районы» отражает взгляд из центра города. Но Москва огромная, и в ней гораздо больше нецентральных районов. Развенчан ли миф о том, что спальные районы — скучные, монотонные? И стоит ли вообще говорить в терминах спальных районов?

— С терминами сложно. В названии проекта у нас «периферийные районы», но мы сами сомневались, «периферийные» или какие-то ещё. Информантам мы чаще говорили слово «спальные».

— Но оно какое-то... дискриминирующее.

— Так же, как и слово «периферийные». Есть ещё вариант — «удалённые районы», но «удалённые» — двусмысленное слово: с одной стороны, они далеко, а с другой — их как будто удалили. Тут нет слова, которое не было бы нагружено негативными коннотациями. Но с исследовательской точки зрения все три слова хороши: они как раз подчёркивают ту проблему, с которой мы работаем.

С какой проблемой мы работаем в спальном районе? С тем, что он спальный. С какой проблемой мы работаем в периферийном районе? С тем, что он зависимый. От этих слов мы пока не можем отказаться. В то же время, они провоцируют людей спорить, если те не согласны, что эта проблема всё ещё актуальна.

Мне самому по итогам исследования показалось, что проблема ещё актуальна. Но мы видим, что в последние 5-10 лет люди особенно интересуются своими районами, замечают, что они меняются. Это заставляет их больше присматриваться к тому, что есть рядом, формировать, пусть и не всегда позитивное, но хотя бы какое-то отношение к своим районам. То есть проблема «безместья» постепенно уходит.

— Что такое «безместье»? Пространство, не наделённое смыслами?

— «Безместье» или по-английски placelessness — понятие, которое возникло в географии в 1970-е годы как ответ на глобализацию, а также на стандартизацию и унификацию городской среды, на её голую функциональность. Если та или иная территория никак не осмысляется, не интерпретируется в общественном сознании (жителей или туристов), она характеризуется как безместье.

В рамках школы гуманистической географии (она была на Западе в 1970-1980-е годы) мы бы говорили: нас везде окружает пространство, и мы перестаём его замечать, — оно как будто безликое. Но нам свойственно в повседневной жизни выделять какие-то участки этого пространства, наделять их значениями — то есть создавать места, в терминологии гуманистической географии. А «безместье» — обратный процесс, когда нам не к чему привязаться, когда мы смотрим и не видим значимых визуальных ориентиров, когда всё одинаковое, не уникальное. Фильм «Ирония судьбы» Эльдара Рязанова — это история про безместье, когда дом в Москве такой же, как в Ленинграде.

Канадский географ Эдвард Рельф, который во многом разработал понятие безместья, обращает внимание на то, что оно часто возникает из благих побуждений — как ответ на стремление к лучшему выполнению какой-либо функции. Аэропорт работает как часы, в нём удобно ориентироваться, вы приехали и знаете: тут регистрация, тут выход на посадку. Понятно, куда идти, — аэропорт устроен так же, как десятки других таких же. Он хорошо выполняет свою функцию. Но в результате вы проходите его — и ничего в нём не запомнилось. Вы через год не вспомните, где вы делали пересадку, во Франкфурте или в Дюссельдорфе, — эти аэропорты одинаковые внутри.

Мне кажется, что история про стандартизированное благоустройство — история про такие же безместья. То есть сделанный из лучших побуждений стандарт комфорта городской среды делает её часто одинаковой.

Городская среда в целом стала более удобной, она не «вытесняет» жителей из их районов — она приглашает её использовать. С другой стороны, она стала более стандартизированной. «Народные парки», появившиеся в разных районах Москвы, новые общественные пространства, благоустройство, которое пришло в отдалённые районы, привели к тому, что городская среда стала более привлекательной. При этом «народные парки» — такие же, как в других районах.

Была цель сделать, чтобы на окраине было так же комфортно, как в центре, и мы это сделали. Следующий шаг — нужно сделать городскую среду отличающейся по районам, чтобы народный парк в Ясенево отличался от народного парка в Теплом Стане. Поэтому, говоря про работу с безместьем, мы предполагаем поиск уникальности каждого района.

Увязать со смыслами

— Исследование показало, что один из факторов привлекательности района — разнообразие застройки. Но новое строительство, в частности, жилых комплексов, местные жители часто встречают в штыки.

— Тут есть две параллельных истории. Одна история крутится вокруг NIMBY — аббревиатура от английского not in my backyard — буквально «только не на моём заднем дворе» [сопротивление местных жителей строительству на территориях, прилегающих к их домам, — ред.]. Логика такая: мы хотим, чтобы среда была более комфортной, но для нас ценно то, что уже сложилось, поэтому любые привносимые изменения видятся враждебными, новые объекты отторгаются.

Другая история — в том, что по мере благоустройства растёт недовольство качеством жилья и дворовой территории, тем, как жильё, казавшееся комфортным 50 лет назад, выглядит сегодня. Поэтому актуализируются запросы на удобные планировки квартир, комфортные дворы, парковки. В новых жилых комплексах можно всё это получить.

Что касается конкретных жилых комплексов — например, «Ривер Парка» в Нагатинском Затоне, то он хорошо вписался в историю про воду-реку, про речников, которая очень близка коренным жителям района. И оказалось, что этот ЖК, скорее, принимается. Он стал символом района и затона, который до того был во многом недоступен жителям (береговая линия затона со стороны бывшего судостроительного завода). Теперь затон «открылся», и появилась третья набережная — наряду с Коломенской и Нагатинской с двух сторон. Идея скайлайна, панорамы над водной гладью, которая была важна для жителей Нагатинского Затона, актуализировалась в «Ривер Парке». То есть новый объект нужно привязать к тем важным смыслам, которые составляют локальную идентичность.

«Зелёная тема» значима для жителей Ясенева — значит, нужно новый объект привязать к парково-зелёному. Но ЖК «Новоясеневский» не привязали ни к чему, и этот «динозавр» кажется отторгающим, лишним объектом. ЖК «LES» в том же районе вроде привязали к «зелёной теме», но он не нравится другими параметрами. Думаю, что когда-нибудь обыгрывание темы леса пойдёт ему на пользу. То есть всё зависит от контекста, соответствия тем образам района, которые складываются, и формирующимся внутри этого образа ценностям, важным для местных жителей.

— Сейчас модно исследовать звуковой ландшафт мест. Другой тренд — изучение запахового ландшафта. Эти аспекты учитывались в проекте?

— ФГРР работал со звуковым и запаховым ландшафтом, в том числе в Москве. Да, это важная составляющая. Но, когда мы говорим о восприятии пространства, мы обычно больше подразумеваем визуальное восприятие. Когда мы работаем с документами, с соцсетями, то больше обращаем внимание на текст, и получается, что звук, запах, вкус немножко теряется. Так что пока это, скорее, задел на будущее.

Кстати, сегодня даже гражданские инициативы выходят на темы звука, запаха или вкуса. Музей Басманного района в 2023 году начал работать именно со вкусами, запахами, звуками ( басманом назывался особый вид хлеба). Но не всегда в Москве мы можем найти характерные звуки и запахи. Хотя, например, в Замоскворечье, в котором я родился, это был сладкий конфетный запах с трёх сторон. У меня было слышно «Красный октябрь» — с одной стороны, «Рот Фронт» — с другой стороны, «Ударницу» — с третьей. Есть места, где нам нужно обращать больше внимание на запах.

Ревизия окраин

— У некоторых районов сложилась плохая репутация, хотя она во многом и не соответствует действительности. Как изменить имидж территории, «реабилитировать» её?

— «Реабилитация» — это тоже стигма. Совсем не обязательно говорить о «реабилитации» — местами всё хорошо. Наш первый вывод и первый фактор привлекательности, который мы выделили, — это наличие самих пространственных представлений и образов места.

Специально возьму самый яркий образ — Капотню — как неблагоустроенный, грязный район, в котором никто не был, но все знают, что она «плохая». Капотне даже повезло, поскольку москвичи, по крайней мере, знают, что она есть.

Гораздо сложнее работать с районами, про которые люди не знают, что они существуют (Левобережный, Головинский и пр.). Капотня — яркий образ, дальше нужно разбирать и смотреть, что в нём есть. Проект «Москва без окраин» Музея Москвы, который одним из первых районов выбрал Капотню, — хороший пример того, как можно работать с известным, но обладающим негативным образом районом и превращать его в позитивный.

История Московского нефтеперерабатывающего завода (МНПЗ), заводчан, местных жителей, привязанная к заводу как к ценности, с одной стороны, отталкивается от того образа, который сложился (мы признаём, что Капотня — территория МНПЗ, факел, который отовсюду виден, — его главный визуальный маркер). С другой стороны, мы меняем смысл того, что этот образ значит. Это привязка к трудовым династиям, к обособленности района, которая создаёт определённый комфорт, к Москве-реке, которая отделяет Капотню от других районов.

Основной рецепт работы с плохой репутацией в том, что мы не отказываемся от того образа, который нам казался негативным. Мы не можем от него избавиться — в представлениях людей он уже есть. Если мы его не учитываем, то, что внедряется, не будет принято. Поэтому мы используем то, что есть, но наделяем сложившийся образ новым смыслом, реинтерпретируем, и постепенно формируется новый образ.

В целом при работе с брендингом территории мы занимаемся реинтерпретацией, «цепляемся» за старые идентификаторы бренда и пытаемся их наделить новыми смыслами. Поэтому нам нужно увидеть, какие образы района складываются у людей.

Москва в советском ореоле

— Обсудим вклад советского наследия в привлекательность района. Его роль хорошо показана на примере Тушино. А что говорили ваши информанты?

— Тут очень разное отношение. Есть очевидное отторжение, и есть ностальгия, тёплые воспоминания о молодости. Но в обоих случаях это значимый фактор. Ведь это ещё и недавняя история, которая для московской периферии очень значима, потому что это время, когда были построены эти районы.

Второе, что здесь важно, — идея столицы первого в мире государства рабочих и крестьян в советское время создала бренд Москвы как мирового города. Москва стала привлекательна для туристов со всего мира именно в советское время. Этот образ мы должны использовать не только для «красного туризма», но и в целом для притягательности Москвы.

Когда мы смотрим на привлекательный образ Москвы как советской столицы, то очень многие знаковые объекты этого образа — например, ВДНХ — находятся как раз на окраинах. Это тот редкий случай, когда «спальная» периферия работает на образ всей Москвы.

Сейчас идет переосмысление этого наследия. Некоторые реконструкции таких объектов (скажем, Северного речного вокзала) показали, что власть понимает, что в этом тоже есть ценность. Значимость советского образа нужно подмечать, рассказывать, как это использовать.

В Северное Чертаново теперь водят экскурсии. Но и вне известных уникальных объектов советского модернизма есть сплошные советские культурные ландшафты, микрорайоны советской застройки. Можно туда приехать и окунуться в ту атмосферу, которая была 40 лет назад.

Часто эта сплошная среда ещё есть — в Ясеневе жители её считывают. Но как сохранять этот ландшафт — непонятно, потому что нет уникальных объектов, которые можно считать наследием. Во многом такой провокационный проект — книга польского архитектора Кубы Снопека «Беляево навсегда: сохранение непримечательного». Мы понимаем, что ценность есть, но она не привязана к конкретным объектам. Для этого нужен геокультурный брендинг московских районов.

— Для жителей также было важно, чтобы район был зелёным?

— Кстати, водные объекты, панорама, которая открывается над Москвой-рекой и малыми реками, как показало исследование, тоже относятся к образу зелёного района. Тема «зелёный район» часто звучит, когда жители показывают, чем они гордятся. Но нужно разобраться, что заставляет жителей считать район зелёным. В предыдущем проекте по Ясеневу мы обнаружили, что есть люди, которые идею зелёного района понимают не через Битцевский парк, а через планировку самого жилого района.

Между домами, внутри кварталов — рощи и сады, которые жители сажали сами в конце 1970-х – в 1980-е годы, яблони, которые плодоносили, берёзы, в которых, как сказала информантка, «можно было потеряться». А это, в свою очередь, следствие планировочной концепции, которая была заложена архитектором Яковом Белопольским в планировку Ясенева, и это привязывается к советскому архитектурному модернизму.

Визуальные панорамы — ещё одно пока не признанное наследие, которое нужно сохранять. То, что в Нагатинском Затоне было связано с видом над рекой, в Строгине — с видом на другие районы над поймой. В Строгине это актуальная проблема, поскольку новые жилые комплексы меняют скайлайн района.

Низовое репозиционирование

— Как в ребрендинге районов участвуют краеведы и сообщества в соцсетях? Какую роль играют популярные сегодня пешие экскурсии? Вы назвали выставки, но ведь есть ещё и низовые инициативы?

— У нас всё больше начинает возникать интерес к своему району, и краеведческие инициативы расцветают. Они часто стихийные. Иногда они уходят в классическое краеведение: что было в усадьбе Ясенево с такого-то по такой-то год, и тогда это не очень связано с современной действительностью. Наблюдается расцвет экскурсионных проектов, в том числе низовых, самостоятельных. Всё больше экскурсий приходят в спальные районы. И это не только экскурсионное бюро Музея Москвы, не только ведущие федеральные и городские музеи, которые оказались в этих районах (Коломенское, Измайлово, Царицыно, Останкино), но и сами жители и локальные краеведы самоорганизуются и действуют.

Анализ медиадискурса, который сделали мои коллеги под руководством Анны Стрельниковой с факультета социальных наук, показывает, что есть большая активность — не всегда чисто краеведческая, но часто связанная с современной идентичностью района (например, в Тимирязевском районе активный медиадискурс), и она служит важной точкой сборки локальных идентичностей. Там они формируются, люди смотрят и понимают, что их объединяет.

Работа с этими сообществами сложная — у всех разные интересы, нет представления, что вот тут, в этом сообществе, мы обсуждаем разные насущные проблемы, а ещё и общие ценности формируем (редко это напрямую заявлено). А в краеведческих проектах, скорее, цель — познание новых объектов, новых моментов либо сохранение памяти. Но в общем цель формирования локальной идентичности подспудно возникает и в сообществе, которое обсуждает актуальные проблемы, и в сообществах, которые больше краеведческие. И там, и там это побочный, но важный продукт. То есть мы должны, работая с образом, смотреть на медиадискурс, локальные сообщества, инициативы краеведов. Это источник новых образов, которые помогают прийти к уникальным объектам.

— Как проводился анализ медиадискурса?

— Коллеги под руководством Анны Стрельниковой смотрели, какие слова встречаются, что фотографируется, что вносится в соцсети, вокруг чего строятся обсуждения, какими эпитетами район наделяют. Есть много инструментов в изучении соцсетей, которые нам позволяют понять и общую тональность обсуждений районов, и то, какими признаками наделяются конкретные объекты внутри районов, и обобщить до уровня всей периферии в целом — насколько она действительно безликая. Или, наоборот, посмотреть, как из упоминания конкретных объектов складывается какая-то картина.

Многогранное москвоведение

— Исследование было междисциплинарным — вы назвали урбанистов, социологов, а кто ещё участвовал в нём?

— Когда я собирал команду проекта, хотелось взять людей, которые имеют опыт работы либо с конкретной территорией, либо с московскими районами. Поэтому, с одной стороны, у меня была команда из Института исследований культуры ФГРР НИУ ВШЭ под руководством заместителя директора Института Александра Сувалко, и он, в свою очередь, пригласил коллег, которые занимались сбором интервью в ключевых районах.

С другой стороны, мы привлекли рабочую группу «Городская повседневность на микроуровне: пространственные практики, эмоции, темпоральность» под руководством Анны Стрельниковой и исследователей-социологов, входящих в неё, — Андрея Старовойтенко, Тамару Щеглову (она занимается сетевым анализом). Они отвечали за первый этап, где нам нужно было смотреть отзывы туристов, сообщества в соцсетях, включая отдельные посты, ролики на YouTube.

Кроме того, некоторые мои коллеги по ВШУ участвовали в финальной сборке картины в единое целое, — Дмитрий Замятин, один из авторов концепции географических образов, и Каринэ Никогосян, опытный «полевик». Получилась междисциплинарная команда, которая позволила комплексно подойти к территории.

А с другой стороны, мы видим, что есть более социологический сюжет, более культурологический сюжет и пр., которые дальше можно продвигать и развивать побочные ветки исследования. Московская периферия — одна из важных тем для факультета городского и регионального развития, активно развивающаяся территория, которая требует многогранного подхода. Это экспертиза нашего факультета — не замыкаться в одной дисциплинарной области, а смотреть комплексно. Надеюсь, что мы продолжим работу с периферией и будем опираться на те представления о привлекательности, которые мы получили в этом проекте.

— У вас несколько лет назад вышла книга по образам городов и регионов. Планируется ли аналогичное исследование по районам Москвы?

— Постепенно мы идём к тому, чтобы по Москве сделать калейдоскоп, мозаику стереоскопического видения каждого района со всех сторон и познания их уникальности. Где-то эта уникальность будет обусловлена историческими особенностями, а где-то уникальные черты будут связаны с чем-то в повседневной жизни, в истории жилых районов за последние 30-50 лет, когда они активно застраивались.

Геймификация краеведения

— В заключение обсудим недавнюю конференцию «Образы Москвы», организатором которой вы являетесь и которая проводилась уже в третий раз. Какие новые решения в области москвоведения были предложены?

— Когда мы начинали в этом году после длинного перерыва (связанного с пандемией коронавируса), то обсудили с коллегами, чего нам не хватает, и поняли, что геймификация — это один из современных способов привлечь внимание к территории, с одной стороны, а с другой — то, что сейчас активно делается и учреждениями культуры, и частными инициативами, и гражданскими сообществами.

У меня с 2015 года был проект мобильных квестов по удалённым районам Москвы. В нём смартфоны выступали в качестве экскурсоводов. Туристы ходили по районам от Бирюлева до Свиблова, которые обычно не считаются туристическими. В НИУ ВШЭ я делал квесты по зданию на Покровском бульваре, 11 и вокруг него, связанные с историей Дома Дурасова и популяризацией его наследия. Я вижу, что многие учреждения культуры тоже обращаются к геймификации, проводят квесты разных форматов, интерактивные выставки, онлайн-проекты. Поэтому мы выбрали тему «Геймификация москвоведения».

В начале конференции у нас больше представлена экспертная часть, где я привлекаю коллег по Высшей школе экономики, которые могли бы показать какой-то новый подход, раскрыть научную составляющую для сотрудников учреждений культуры, которые используют геймификацию. В этом году я пригласил Анатолия Казакова и Вадима Булгакова из Школы дизайна НИУ ВШЭ как людей, которые профессионально работают с геймификацией.

Вторая часть конференции связана с конкретными проектами, которые учреждения культуры реализуют. Мои коллеги разработали настольную игру «Соединённые штаты Ясенева», где нужно ходить и захватывать «штаты» нашего района и попутно узнавать истории о конкретных местах, самим рассказывать эти истории, лучше начать ориентироваться в народной топографии нашего района. Коллеги также разработали игру по ЮЗАО в целом.

Было много обзорных докладов про большие долгоиграющие проекты или сразу про множество проектов, которые интерпретируют в игровой форме локальное наследие. Это, например, «Курс на Юг», где есть разные форматы — от экскурсий до занятий с детьми. Были представлены проекты по 3D-визуализации и компьютерной интерпретации конкретных объектов наследия.

Коллега из Рязанской области показала, что и в других регионах происходит работа с локальной идентичностью. Мы понимаем, что от стереотипных и чисто исторических образов мы переходим к современной интерпретации исторических образов — с тем, чтобы вдохнуть в них новую жизнь и заинтересовать в них новые аудитории.
IQ

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 5 февраля