В 2020-м многолетние тренды миграции в России изменились. Перемещение людей в большие города впервые было потеснено исходом из мегаполисов «на природу». Немало москвичей с марта до осени, в первую волну эпидемии COVID-19, прожили на дачах. Такая жизнь обещала безопасность — дистанцию от многолюдных очагов заражения, свежий воздух, «терапевтический ландшафт» и свободу от карантинных ограничений. Пусть и не сразу, но горожане адаптировались к сельской жизни. Как протекал процесс кризисной миграции, IQ.HSE разобрался с помощью исследования социологов НИУ ВШЭ.
«Ещё два года назад мы хотели продать дачу под Москвой, но весной 2020-го передумали, — рассказывает IQ.HSE 34-летняя дизайнер Ксения Л. — Она пригодилась: с апреля по сентябрь мы пережидали за городом вспышку ковида». Ксения работала удалённо, в город выбиралась только по срочным делам. Дача от Москвы в 140 километрах. Неблизко. «Мы даже утеплили дом на зиму и могли там жить, когда у детей был дистант в школе. Но всё-таки затворничество, даже на природе, непривычно», — добавляет Ксения.
69-летняя пенсионерка Ирина С. уехала на дачу под Анапой в марте прошлого года: «Так и живу здесь почти год. Дочь сказала: “Мам, что тебе в городе делать? Сидишь без движения в четырёх стенах, а выйдешь — можешь заразиться”». На даче же безопасно и хорошо, продолжает наша собеседница: «Я гуляю, выращиваю цветы». Ирина готова насовсем перебраться сюда.
Ещё одна респондентка IQ.HSE, 43-летняя Наталья В., вспоминает, как в апреле 2020 года, волнуясь за здоровье близких, впервые решила снять дачу. «В “мирное время” она была не нужна. Мы не огородники, не “Копатычи” , летом путешествуем. Но в пандемию жизнь пошла кувырком. Наше кафе перестало работать. Ситуация с болезнью пугала. Взяли маму, детей в охапку — и бегом из Москвы». 21-летний Евгений С. уехал в мае: «Ловить в городе было нечего, карантин и маски бесили. Я не дачник, но лучше на природу, чем сидеть безвылазно дома».
Тревога, высокая заболеваемость, «аллергия» на ограничения — все эти сопутствующие пандемии феномены стали выталкивающими факторами для жителей мегаполиса. Дача — будь то коттедж, таунхаус, сельская избушка или классические шесть соток — привлекала возможностью пожить на природе, в тишине, на свободе. И «вдали» от вируса. Собственно, именно эта функция дач — «карантинная-санитарная» — резко повысила их популярность в период самоизоляции.
По оценкам экспертов, массовый исход москвичей начался в середине марта и достиг пика в апреле 2020 года, когда столицу покинуло не менее 5–6 млн человек. Масштабы центробежной миграции подтверждают данные операторов сотовой связи, дорожных служб, агентств бронирования билетов и недвижимости, космические снимки и т.д.
По данным «МТС», только в период с 25 марта по 8 апреля столицу покинуло более 15% абонентов, причем 79% из них уехали в Московскую область, а 21% — в другие регионы. Был зафиксирован скачок спроса на дачи и дома за городом. По информации агрегатора «Авито», число желающих арендовать загородную недвижимость в апреле 2020 года выросло в диапазоне от 22% до 213% (в зависимости от типа домов) по сравнению с тем же периодом прошлого года.
В итоге загородные дома оказались для москвичей основными. Для кого-то — на время. А кто-то решил переехать на «фазенду» совсем.
Заведующий кафедрой общей социологии факультета социальных наук НИУ ВШЭ Никита Покровский, выпускник Аспирантской Школы по социологическим наукам Алена Макшанчикова и приглашённый преподаватель кафедры общей социологии НИУ ВШЭ Егор Никишин в исследовании на качественных данных изучили, как в первую волну пандемии COVID-19 москвичи адаптировались к загородной жизни.
В интервью, проведенных в апреле — начале мая 2020 года, «переселенцев» из Москвы спрашивали о мотивах переезда, его восприятии, изменении образа жизни, перспективах возвращения в город после снижения заболеваемости.В исследовании приняли участие горожане в возрасте от 19 до 53 лет разных профессий и социальных статусов, жившие в острую фазу развития эпидемии (середина марта — апрель 2020 года) на дачах.
Рассматривались как одиночные миграции, так и переезды все семьей на ближние (до 100 км), средние (до 300 км) и дальние (до 800 км) расстояния в деревни, сёла, коттеджные поселки и садоводческие товарищества. Респонденты осваивали собственные вторые дома, жильё родственников или арендовали недвижимость в Московской, Владимирской, Костромской, Вологодской и Нижегородской областях.
Исследование показало, что для многих горожан «вторые дома» впервые стали успешно совмещать в себе рекреационные, карантинно-санитарные, рабочие и досуговые функции. Это позволяет использовать обновленные внегородские пространства для длительного проживания и после кризиса.
Наряду с центростремительным трендом, когда множество людей переезжали в города (шла урбанизация и одновременно депопуляция сельских поселений), некоторое время назад наметился и центробежный. Это дезурбанизация, миграция из города ради повышения качества жизни. Люди хотят дышать свежим воздухом, быть на природе, отдохнуть от суеты, скученности и напряженности жизни в мегаполисе.
Получается парадокс. С одной стороны, в России ещё не завершилась урбанизация. Малые города, судя по уровню инфраструктуры, ещё ведут полусельский образ жизни и теряют население. Мегаполисы и региональные столицы в «мирное время» наращивали «людность» (поток внутренних мигрантов несколько обмелел только в пандемию). С другой стороны, идет процесс дезурбанизации. Тем самым, миграция по стране становится разнородной.
Исследования дезурбанизации в научной литературе апеллировали, как правило, к структурным проблемам мегаполиса. Это перенаселение, дорожные пробки, психологический прессинг, плохая экология. Неудобства городской жизни и экологические и рекреационные преимущества загородной заставляли жителей мегаполисов задумываться о переезде. И многие факторы этому только способствовали. Развитие телекоммуникаций и удалённой занятости, телемедицины и онлайн-образования, прогресс в обустройстве быта (например, технология «умного дома») позволяют горожанам проводить «на природе» не только лето, но и значительную часть года.
Не удивительно, что для части горожан «запасные» резиденции стали альтернативой квартирам и офисам. В этом смысле произошла гибридизация сельских и городских условий. «Все плюсы цивилизации: интернет, отопление, газ, электричество, магазины — у нас есть, — говорит IQ.HSE Ксения Л. — Зато толп и стресса нет. Так что на даче вполне нормально».
Все дачи очень разные. На шести сотках вы трудитесь в поте лица, на «коттеджной» даче — отдыхаете, жарите шашлыки, устраиваете вечерние чаепития. Такая дача ассоциируется с удовольствиями, а садоводческое товарищество — со сбором урожая, социальным контролем, обеспечением для семьи продовольственной безопасности.
Социальная стратификация неплохо прослеживается на примере дач. Кто-то живёт в особняках за высокими заборами. У большинства — однотипные скромные дома. Кто-то осваивает сельские избы, наследство от бабушек. Вдоль железных дорог мелькают участки под картошку с очень условными «жилищами». Сохраняются и легендарные стародачные поселки вроде Николиной горы и Переделкино.
«Вторыми» — загородными — домами разных типов в России владеют, по ряду оценок, не менее 50-60 млн человек. Но до недавнего времени мало кто собирался сменить город на деревню. По данным социологов, несколько лет назад уехать в село как постоянное место жительство готовы были лишь 3% горожан.
Такие декларативные намерения потенциальных «обратных» мигрантов раньше не создавали заметный тренд. Исследователи дезурбанизации наблюдали «ручейки», но не потоки переселенцев. А вот в условиях пандемии «ручей» расширился. Современный «глобальный город» оказался вовсе не столь комфортным и безопасным, как представлялось технооптимистам.
«COVID-19 показал уязвимость обществ по отношению к внесоциальным факторам большой разрушительной силы, — пишут авторы статьи. — Пандемия, обрушившаяся на мегаполисы <...>, стремительно и заметно разрушила цепочки социальных взаимодействий и трансформировала уклад жизни горожан в нечто иное по сравнению с устоявшимися паттернами повседневности».
Если город уязвим, то внегородское пространство можно рассматривать как перспективный ресурс для адаптации к разнообразным кризисам. Это особенно актуально для крупных стран со значительной долей незаселенных, но пригодных для проживания территорий, в Северном полушарии. Таковы, например, Россия и Канада.
Феномен эпидемических миграций находится на пересечении исследований катастроф (disaster studies) и кризисной миграции. Сложно определить, где здесь грань между добровольной мобильностью и вынужденным вытеснением (displacement). По-видимому, есть и то, и другое.
Но исследований, сфокусированных на эпидемических миграциях, мало. Сведения о них отчасти встречаются в монографиях о предыдущих вспышках эпидемий или в сборниках исследований кризисных миграций. Так или иначе, ясно, что города страдают от инфекций, но случаев массового исхода людей в связи с эпидемией в современной истории немного, а переезды — временные.
Тем не менее, пандемии заставляют горожан задуматься об отъезде. При этом миграция в условиях кризиса требует ресурсов, и здесь проявляются механизмы социальной стратификации. Так, многие состоятельные жители территорий, затронутых ураганом Катрина в США в 2005 году, уехали ещё до развития кризиса. Чаще других мигрировал средний и высший класс, а также люди, имевшие родственников, у которых можно было переждать кризис.
Однако в пандемию это может не работать. «Изоляция же. Какие родственники? — недоумевает Наталья В. — Жили только своей семьей, чтобы не заболеть». Но комфортна ли такая «атомизация»? «О комфорте в этой ситуации не думаешь, — отвечает собеседница IQ.HSE. — Главное — здоровье, спасение на природе».
Не «назад», а именно «вперёд к природе» — такова доминанта исследований дезурбанизации. Природа-мать в роковые минуты даёт приют своим блудным детям, урбаноидам. Эта мифологема фигурировала уже в трудах американских трансценденталистов XIX века Ральфа Уолдо Эмерсона (автора эссе «Природа») и Генри Дэвида Торо (написавшего «Уолден, или Жизнь в лесу»). Но она актуальна и поныне.
Природа мощно воздействует на сознание человека. Сельский ландшафт — по сути, «терапевтический»: с оздоравливающим и восстановительным действием.
В исследовании Покровского, Макшанчиковой и Никишина информанты не сразу осознали всю серьёзность ситуации. Нередко эпидемия расценивалась как локальная. 23-летняя менеджер говорит, что «всё воспринималось очень отдаленно». Дизайнер 26 лет «не верила до последнего»: «Мне казалось, что все это повторение какой-то Эболы, гриппа и так далее».
Первые симптомы кризиса проявились в середине марта: в бизнесе снижалось число клиентов, условия работы и учёбы изменились, осваивались новые практики заказа продуктов и лекарств, ношения масок и перчаток. Среди друзей респондентов появились первые заболевшие.
Решение уехать на дачу вызревало у информантов постепенно. Те, кого с городом сильнее всего связывало образование детей, перебрались сразу после введения дистанта. 39-летняя психолог поясняет: «Как только мы поняли, что школу <...> стопроцентно переводят в электронный вид, тут же <...> уехали».
Но для большинства опрошенных решающим стало официальное объявление нерабочей недели. «Это была новость, что всё — мы поедем», — говорит 32-летний предприниматель. Собеседница IQ.HSE Наталья В. добавляет: «Тогда стало ясно, что всё очень непросто и в городе оставаться не стоит».
С одной стороны, с дачей ассоциировался отпуск — в данном случае, неожиданный. С другой стороны, на это накладывалась тревога, связанная с отсутствием четкой картины заболеваемости.
«Мне не совсем было понятно, столько информации противоречивой, — вспоминает 39-летняя психолог. — Могу ли я легко переболеть, могу тяжело, ничего не ясно». Отъезд воспринимался как способ взять ситуацию под контроль. 30-летний программист поясняет: «Нужно было принимать какие-нибудь меры, чтобы минимизировать риски».
Многих выталкивало из города недоверие к согражданам, а также боязнь чужой безответственности. «В магазине никто дистанцию не соблюдает, половина без масок ходит, полагаются на авось, — говорит IQ.HSE Наталья В. — Не понимают, что и сами рискуют, и других подводят». 19-летний респондент в исследовании тоже подчёркивает, что сограждане могут игнорировать карантин: «Кто на шашлыки, кто в парк и всё такое».
Информанты, уехавшие в апреле, отмечали, что самоизоляция и ограничение движения плохо сказались на их состоянии. 30-летняя бизнесвумен говорит: «<...> В одну ночь я проснулась с ощущением, что всё — жизнь никогда не будет прежней, то есть меня прямо накрыли мысли не самые оптимистичные».
Собеседница IQ.HSE Ксения Л. говорит, что переселялась со смешанными чувствами: «Бегство неприятно. Тут и вопрос, что будет дальше, и досада на всю ситуацию. Единственный плюс — жизнь на воздухе». Миграция нередко разделяла семью. Часть домочадцев оставалась в городе из-за дел (работа и учёба) или нежелания уехать.
Декларируемые мотивации отъезда разнятся. Их можно разместить на условной шкале от панического страха за здоровье (своё и близких) и полной растерянности, с одной стороны, — до желания избежать городских ограничений и отдохнуть, с другой. 32-летний предприниматель размышляет: «Страха особого нет <…> исходя из обстановки, решил сделать для себя те условия, которые будут лучше, и деревня тут оптимальный вариант».
Для части информантов особенно значимы ослабление притяжения к городу и возможность более свободной жизни вне его. «Здесь [у меня] дом, и я могу гулять хотя бы по собственному саду», — поясняет 25-летняя маркетолог. «Но без интернета и ноутбука здесь нечего делать», — уточняет Евгений С.
Перед отъездом переселенцам нужно было удостовериться в том, что точка назначения безопасна: выяснить число заболевших, уровень ограничений, доступность продуктов и пр. При ближней миграции почти все информанты пользовались неофициальной картой, на которую наносились данные о дислокации заражённых. 30-летний программист говорит о картах, на которых показано, откуда госпитализировали людей с коронавирусом: «<...> Мы смотрели, из нашего поселка не забрали, из соседнего только забирали». 20-летняя студентка смотрела «карту телеграм-канала несколько раз в неделю».
За пределами Московский области информанты обращались к соседям по деревне, некоторые проверяли местные онлайн-сообщества. Нередко мигранты понимали, что сами представляют угрозу для здоровья живущих в деревне родственников. Они проявляли осторожность. «На дачу до меня переехала бабушка, — говорит IQ.HSE Евгений С. — Я к ней поначалу даже не подходил, чтобы не передать чего. Меньше контактов — меньше рисков».
Ситуацию накаляло недоверие со стороны местных жителей. Поселенческая нагрузка территорий росла. «Состав жителей малых поселений в условиях развития эпидемии заметно увеличивается: возвращаются трудовые отходники и образовательные мигранты, другие дачники-соседи приезжают раньше обычного, многие из них впервые остаются в деревне на продолжительный срок, — пишут исследователи. — Появляются и новые городские арендаторы, переезд которых также был спровоцирован развитием эпидемии».
При этом в ряде поселений угроза заражения игнорировалась, в других — «гостей» воспринимали негативно. 19-летний студент замечает: «С местными было первое время сложно. Даже сосед напротив, он живёт с женой, так жена его не пускала к нам зайти поздороваться, потому что мы из Москвы приехали». Со временем недоброжелательность к москвичам исчезала.
Для горожан первые дни адаптации часто были самыми сложными. Многие впервые оказывались надолго запертыми в ограниченном социальном и физическом пространстве. По словам 20-летней студентки, сначала её все раздражало: «<...>Мне не хотелось спускаться на кухню, все эти <...> ежедневные дела повторять». Но потом ситуация изменилась, всё устраивало.
Информанты продолжали работать и учиться дистанционно, поддерживали быт, заботились о семье, ухаживали за участком. 30-летняя предпринимательница описывает свой распорядок дня: «<...>Я работаю удалённо, плюс у меня ребёнок не ходит в сад, и мне муж добавился, который не работает сейчас. Кормлю всех, работаю, опять всех кормлю, работаю».
Мигранты пытались зонировать пространство: уходили «на работу» в соседнюю комнату, организовывали кабинеты в доме. Многие обустраивали рабочее место, делали перепланировки. Каждый член семьи получал свой «угол». «Мы <...> шутили, что моя комната — это кабинет, комната брата среднего — университет, младшего — школа», — замечает 23-летняя менеджер.
Информанты отслеживали новости об эпидемии, введение и снятие новых ограничений, общались с городскими друзьями. Они включались и в местные сообщества — чаты и собрания дачников. «Создаётся что-то вроде смешанной идентичности: включенность в оба пространства сразу», — пишут исследователи.
Но пребывание вдали от центра эпидемии вкупе с определённой свободой передвижения позволяло информантам чувствовать своё превосходство по сравнению с «застрявшими в столице» горожанами. «Я в курсе всех новостей, но понимаю, что между нами вообще пропасть, — говорит 30-летняя опрошенная. — Меня это не касается ни в каком виде: в Москве ввели маски, перчатки… Ок, у меня их даже нет». Евгений С. признается IQ.HSE, что сочувствовал тем, кто остался в городе: «Друзьям было тяжело. Они устали психологически. Мне повезло больше».
Хотя школьные и университетские занятия, научные конференции и тренинги вполне прижились онлайн, многие информанты скучали по очным встречам и городской жизни. Кому-то хотелось посидеть в кафе, кому-то — прогуляться по любимым улицам. Сельская среда представлялась слишком архаичной.
«Обычная деревня со старыми деревянными домами, — размышляет 32-летний бизнесмен. — Поэтому мне всё это напоминает рассказы Стругацких <...>: с одной стороны, электросамокат, космические путешествия, а с другой стороны, вода в вёдрах из колодца — эдакий сюр».
На фоне упадка села — опустевших деревень, разрушенных домов, бездорожья — эпидемия в столице казалась респондентам менее драматичной. «<...> В Москве мы просто избалованы всеми этими благами, — говорит 30-летняя предпринимательница, — у тебя миллион способов заплатить, миллион способов доехать, работы полно. Тут этого нет вообще».
Огромные сельские пространства порой рождали чувство одиночества. 20-летняя студентка признаётся, что ей не хватало «городского движения», контакта с людьми: «Начинаешь себя чувствовать <...> Робинзоном Крузо». Литературные аллюзии позволяют отнестись к миграции «как к приключению, квесту», отмечают исследователи. Экзотические условия местной жизни создают почву для её геймификации.
Модернизируют ли переселенцы деревню? Отчасти да. Например, для работы информантам нужен стабильный интернет, и они готовы провести его до деревни за свой счёт. Горожане покупают местные продукты, выступают вместе с селянами в диалоге с муниципальными властями. С другой стороны, жители города едва ли помогут быстро решить главные проблемы сёл: доступа к медицине и образованию, обустройства дорог и коммуникаций.
Переход к автономному существованию вдали от города ослаблял для информантов влияние государства. Большинство мигрантов не собирались возвращаться в Москву сразу после отмены ограничений. В случае срочных требований работать офлайн часть информантов допускала возможность смены работы и переезда — с возможностью трудиться удалённо.
И всё же горожане не спешили избавиться от «первых» домов — квартир в городе — чтобы было куда вернуться, «если что». Собеседники IQ.HSE подчёркивали, что остаются городскими жителями. «Дача нас спасала, но всё время жить здесь сложно. В городе больше возможностей», — говорит Ксения Л.
По словам исследователей, остро стоит вопрос: «Жизнь после города — это действительно альтернативная жизнь или просто эманация города во внегородскую среду<...>?». Можем ли мы освободиться от города, или он всегда остаётся с нами?
Пока ответить на этот вопрос сложно. Учёные видят перспективу в изучении «гибридизации как городских, так и сельских пространств, но без отказа от предыдущего опыта и лучших городских/сельских практик».
IQ