Идея совершенства

В Издательском доме ВШЭ вышло второе издание книги канадского исследователя Билла Ридингса «Университет в руинах». IQ.HSE публикует из неё вторую главу, в которой автор рассуждает о том, что такое совершенство, к которому стремятся современные университеты — и какую роль в этом играют качество образования и репутация.

Различать Университет эпохи модерна, служащий идеологическим орудием национального государства, и современный Университет, являющийся бюрократической корпорацией, важно потому, что это позволяет зафиксировать один существенный феномен. Совершенство стремительно превращается в лозунг Университета, и чтобы понять Университет как современный институт, необходимо проанализировать, что может (или не может) означать апелляция к совершенству.

Через несколько месяцев после моего первого выступления по поводу значимости понятия совершенства главный новостной еженедельник Канады «Маклинс» опубликовал свой третий ежегодный специальный номер, содержащий рейтинг канадских университетов, аналогичный рейтингу «Новостей США и международного обозрения». Номер «Маклинс» от 15 ноября 1993 года, в котором все университеты Канады ранжировались по ряду критериев, назывался, к моему удивлению, «Показатель совершенства». Для меня это означает, что совершенство — не просто эквивалент тотального управления качеством (ТУК), не что-то, перенесенное в Университет из сферы бизнеса с целью обеспечить управление Университетом, как если бы это было коммерческое предприятие. Такое перенесение означало бы в конечном счете, что Университет на самом деле не является коммерческим предприятием, а лишь в некоторых отношениях напоминает его.

Когда компания «Форд Моторс» заключает с Университетом штата Огайо «партнерское соглашение» о развитии «системы тотального управления качеством всех областей жизни университета», это соглашение строится на том допущении, что, говоря словами проректора по коммерческой и административной части Университета Огайо Жанет Пишет, «миссия университета и миссия корпорации не столь уж разнятся». Возможно, они «не столь уж разнятся», но и не совпадают. Университет постепенно превращается в корпорацию, но он еще должен применить принципы ТУК ко всем аспектам своей деятельности, хотя способность ректора Университета Огайо Э. Гордона Джи говорить об «университете и потребителях, которым он служит», свидетельствует, что Университет Огайо уверенно движется в данном направлении. Призыв к качеству является как раз средством подобного рода трансформации, поскольку понятие «качество» может применяться одинаково ко «всем областям жизни университета» и связывать их между собой на основе единой шкалы оценивания. Университетская газета «Фонарь Университета Огайо» сообщает: «Качество — ключевой вопрос для университета и потребителей, которым он служит, сказал Джи, имея в виду факультеты, студентов, их родителей и бывших выпускников». То, что автор статьи чувствует необходимость уточнить, кого имел в виду ректор, говоря о «потребителях» Университета, — трогательное свидетельство почти архаического представления об образовании, еще допускающего, что по этому поводу возможна какая-либо путаница.

Нам следовало бы пояснить ректору Джи: качество — не ключевой вопрос, а вот совершенство скоро им станет, поскольку оно подразумевает, что Университет не просто похож на корпорацию, а является корпорацией. Студенты Университета Совершенства не похожи на потребителей, они являются потребителями. Совершенство предполагает квантовый скачок: понятие совершенства вырабатывается внутри Университета в качестве идеи, вокруг которой центриру-ется Университет и благодаря которой он становится понятен окружающему миру (в случае «Маклинс» — среднему и высшему классам канадского общества).

Университетские чиновники много рассуждают о совершенстве, поскольку оно стало объединяющим принципом современного Университета. Две культуры Ч.П. Сноу превратились в «два совершенства»: гуманитарное и естественнонаучное. Как интегрирующий принцип, совершенство имеет одно неоспоримое преимущество: оно лишено всякого значения или, говоря точнее, нереференциально. То, каким образом совершенство избавляется от лингвистической референции, можно проиллюстрировать с помощью отрывка из письма бывшего декана инженерного факультета Калифорнийского университета в Ирвайне Уильяма Сириньяно. В письме, опубликованном в университетской газете, Сириньяно обращается к руководству и преподавателям Университета, выражая свое возмущение тем, что ректор (Лорель Уилкенинг) отправила его в отставку.

«Управление делами ректора и центральная администрация кампуса КУИ слишком заняты кризисным менеджментом, поиском источников финансирования и трудовыми конфликтами, чтобы беспокоиться о совершенстве академических программ», — написал Сириньяно в прощальном письме от 22 марта. Он призвал нового декана, кафедры и преподавателей «всеми силами способствовать совершенству нашего факультета...». Смена руководства «затруднит продвижение к совершенству и большей мобильности инженерного факультета», — заявил он. «Не так уж легко отыскать совершенного декана в условиях нынешнего финансового кризиса» (курсив мой. — Б.Р.)

Испытывая сильный стресс и желая возразить ректору Университета, декан обращается к языку совершенства с регулярностью, которая тем сильнее бросается в глаза, что освещающий событие журналист не обращает на нее никакого внимания.

О пройденном нами историческом пути отчасти свидетельствует тот ироничный факт, что данное письмо, содержащее критику Университета, написано 22 марта, т.е. в день, увековеченный в названии революционного движения, развернувшегося во французских университетах в 1968 г.: «Движение 22 марта». Sic transit. («Так проходит» (лат.) — фрагмент латинского изречения «Sic transit gloria mundi» («Так проходит слава мира»), принадлежащего немецкому богослову Фоме Кемпийскому.)

Автор статьи отобрал фразы, в которых упоминается совершенство, так как они наиболее точно резюмируют содержание письма. Совершенство предстает здесь в качестве само собой разумеющегося основания, риторического орудия, которое скорее всего найдет понимание у читателей. Если вернуться к примеру партнерского соглашения между Университетом штата Огайо и «Фордом», то, полагаю, значительное число академических работников сумело бы заметить, что им навязывают «тотальное управление качеством», и выступить против идеологии, имплицитно заложенной в понятии качества, объявив, что Университет не аналогичен коммерческому предприятию, как думают в «Форде». Но Сириньяно — академический работник, обращающийся к другим академическим работникам, к академической аудитории. Его апелляция к совершенству не уклончива и не завуалирована, она не нуждается в объяснениях. Наоборот. Мы все согласны с необходимостью совершенства, и согласны потому, что совершенство — не идеология, в том смысле, что у него нет внешнего референта или внутреннего содержания.

Сегодня любой факультет Университета можно побудить стремиться к совершенству, так как повсеместная применимость данного понятия напрямую связана с его пустотой. Например, служба научных исследований и аспирантской подготовки Университета Индианы в Блумингтоне поясняет, что в ее программе летних стажировок для факультетских сотрудников «основным критерием при отборе является совершенство планируемого исследования». Это утверждение, конечно же, абсолютно ничего не значит, но в его основе лежит допущение, что обращение к совершенству решает проблему оценки разнородных дисциплин, поскольку совершенство — общий знаменатель хорошего исследования в любой области. Даже если бы дело обстояло именно так, это значило бы, что совершенство нельзя использовать в качестве критерия, поскольку совершенство — не фиксированный стандарт оценки, а указатель, значение которого зафиксировано по отношению к чему-то еще. Совершенство корабля определяется по другим критериям, нежели совершенство самолета. Поэтому сказать, что критерием выступает совершенство, — значит сказать лишь то, что приемная комиссия не собирается обнародовать критерии, по которым будут оцениваться заявки.

При этом использование термина «совершенство» не ограничивается академическими университетскими дисциплинами. Например, Джонатан Каллер сообщил мне, что сотрудники службы парковки Корнельского университета недавно получили награду за «совершенство в обслуживании автостоянок». Это означало, что они достигли значительных успехов в ограничении доступа автомобилей к стоянкам. Он также отметил, что совершенство могло бы означать и облегчение жизни сотрудников за счет увеличения количества доступных им парковочных мест. Главное здесь — не выгодность того или иного варианта, а то, что совершенство может успешно функционировать в качестве критерия оценки как первого, так и второго подходов к «совершенной парковке», поскольку совершенство не имеет собственного содержания. Какова конкретная цель — увеличение числа автомобилей в кампусе (в интересах рационализации жизни сотрудников путем сокращения времени пеших перемещений) или его уменьшение (в интересах сохранения окружающей среды) — не имеет никакого значения; и в том, и в другом случаях действия работников службы парковки могут быть описаны на языке совершенства. Именно отсутствие референции позволяет совершенству служить принципом переводимости радикально различных идиом: парковочные услуги и исследовательские гранты могут быть одинаково совершенны, и их совершенство не зависит от наличия у них каких-либо общих качеств или результатов.

Будучи исключительно внутренней единицей ценности, совершенство, как и макиавеллевская virtù, обладает тем преимуществом, что позволяет производить расчеты на основе гомогенной шкалы.

Именно это можно наблюдать в статье из «Маклинс», в которой совершенство выступает основной единицей ранжирования. Столь разные категории, как состав студентов, размер учебных групп, финансы и библиотечные фонды, оцениваются по единой шкале совершенства. Эти рейтинги составляются не вслепую или наугад. Журнал посвящает две полные страницы обсуждению того, каким образом создавались рейтинги, делая это со скрупулезностью, которой академическое сообщество могло бы гордиться. Например, студенческий корпус измеряется по оценкам на вступительных экзаменах (чем выше, тем лучше), среднему баллу за время обучения (чем выше, тем лучше), числу студентов «из иных провинций» (чем больше, тем лучше) и числу окончивших обучение за стандартный отрезок времени (нормализация считается преимуществом). Размер и качество учебных групп измеряются исходя из соотношения студентов и преподавателей (которое должно быть низким), а также соотношения штатных сотрудников и почасовиков или аспирантов, работающих ассистентами преподавателей (которое должно быть высоким).

Факультет оценивается по числу преподавателей, имеющих степень доктора, по числу преподавателей, имеющих награды, а также по числу и объему полученных федеральных грантов — все эти показатели засчитываются как плюс. Категория «финансы» описывает фискальное благополучие университета исходя из доли бюджетных средств, направляемой на текущие расходы, обслуживание студентов и научные разработки. Библиотечные фонды анализируются в соответствии с количеством томов на одного студента и процентом университетского бюджета, выделяемым на нужды библиотеки, а также на приобретение новой литературы. Последняя категория, «репутация», зависит от числа бывших выпускников, жертвующих средства на нужды университета, и результатов «опроса высших должностных лиц университетов и главных исполнительных директоров крупнейших канадских корпораций». Конечным результатом является показатель совершенства, вычисляемый путем сложения полученных данных в пропорции: 20% — студенты, 18% — размер учебных групп, 20% — факультет, 10% — финансы, 12% — библиотеки и 20% — «репутация».

При ознакомлении с данной процедурой в глаза сразу бросается несколько моментов, первый из которых — произвольность удельной доли факторов и спорность количественных индикаторов качества. Подвергая сомнению относительный вес, приписываемый каждой категории, мы можем также поставить ряд фундаментальных вопросов о том, что представляет собой качество в образовании. Являются ли оценки единственным способом измерения достижений студентов? Почему на первое место выдвигается эффективность, что автоматически делает окончание университета «в срок» достоинством? Сколько времени нужно, чтобы стать «образованным»? Исследование «Маклинс» предполагает, что лучший преподаватель — тот, кто имеет наивысшую университетскую степень и наибольшее число грантов, преподаватель, который наилучшим образом воспроизводит систему. Но почему именно это делает преподавателя хорошим? Обязательно ли лучший университет является самым богатым? Какие отношения со знанием имеются в виду, когда библиотека рассматривается в качестве места его хранения? Действительно ли количественные показатели — наилучший способ измерения значимости библиотечных фондов? Должно ли знание просто извлекаться из хранилищ или оно должно производиться в процессе преподавания? Почему высшие должностные лица университетов и главные исполнительные директора крупнейших корпораций способны лучше других судить о репутации? Не ведет ли использование категории «репутация» к тому, что предубеждения возводятся в ранг индикатора ценности? Как отбирались конкретные фигуры? Почему результаты «репутационного опроса» включаются в рейтинг, по замыслу призванный создавать эту самую репутацию?

Большинство этих вопросов носит философский характер, так как систематически уклоняется от когнитивной определенности или окончательных ответов. Эти вопросы будут неизбежно провоцировать дальнейшие споры, поскольку радикально расходятся с логикой квантификации. В исследовании «Маклинс», как и в эквивалентном исследовании «Новостей США и международного обозрения», критика использованных категорий (и оснований их выбора) сглаживается. Вероятно, именно поэтому «Маклинс» дополнительно включил трехстраничную статью, озаглавленную «Война за факты», в которой описывается героическая борьба журналистов, разоблачающих правду невзирая на попытки некоторых университетов скрыть ее. В этом эссе также упоминаются сомнения, высказывавшиеся представителями некоторых университетов, например жалоба ректора Университета Брэндона в Манитобе на то, что «многие индивидуальные достоинства университетов не нашли отражения в рейтинге „Маклинс“». При этом ректор опять же апеллирует лишь к конкретным критериям, но не к логике совершенства и основывающимся на ней рейтингам. Когда авторы статьи замечают, что «данный спор, несомненно, свидетельствует о глубокой боязни отчетности», они не хотят подвергнуть критике логику учета. Скорее наоборот. Любые сомнения насчет индикаторов результативности преподносятся как свидетельство сопротивления публичной отчетности, нежелания подвергаться оцениванию в соответствии с логикой современного капитализма, требующей наличия «четких показателей эффективности университета».

В такой ситуации необходимо не только ставить под вопрос критерии, но и анализировать общее соответствие университетов логике учета. Университет и «Маклинс» вроде бы говорят на одном языке: языке совершенства. Но в Канаде вопрос о том, что значит «говорить на одном языке», неоднозначен. Указанное исследование проводилось в двуязычной стране, где разные университеты буквально говорят на разных языках. И за тем фактом, что данные критерии ориентированы гораздо больше на англофонные институты, скрывается фундаментальное предположение о том, что существует единый стандарт, мера совершенства, на основании которой можно оценивать университеты. Именно совершенство позволяет сочетать в одной шкале такие крайне гетерогенные характеристики, как финансы и состав студентов. Гибкость совершенства состоит в том, что оно допускает включение репутации как одной из категорий в рейтинг, фактически создающий репутацию. Металепсис, благодаря которому репутация составляет 20% от самой себя, возможен в силу чрезвычайной пластичности совершенства, он позволяет выдавать категориальную ошибку за научную объективность.

Совершенство играет главным образом роль разменной единицы в закрытом поле. Исследование «Маклинс» позволяет априорно исключить любые вопросы относительно референции, т.е. любые вопросы о том, в чем могло бы состоять совершенство в Университете, что этот термин мог бы означать. Совершенство — и исследование недвусмысленно говорит об этом — является средством относительного ранжирования элементов полностью закрытой системы: «Между тем для университетов данное исследование предоставляет возможность прояснить свой подход — и сопоставить его с подходом коллег». Очевидно, совершенство выступает чисто внутренней единицей ценности, которая эффективно выносит за скобки любые вопросы референции или функции, создавая тем самым внутренний рынок. Поэтому вопрос об Университете — это лишь вопрос об относительной денежной стоимости, вопрос, адресуемый студенту, который понимается исключительно как потребитель, а не как человек, желающий мыслить.

Образ листающих каталоги студентов, перед которыми раскрывается целый мир, полный возможностей выбора, чрезвычайно распространен, но мало обсуждался. Хотя я не намерен отрицать право студентов на выбор, думаю, стоит поразмыслить над тем, что предполагает данный образ. Прежде всего он, очевидно, подразумевает платежеспособность. Вопрос доступа к высшему образованию выносится за скобки. Высшее образование воспринимается лишь как еще один предмет потребления, поэтому финансовая доступность или реальная денежная стоимость становится одной из категорий, влияющих на индивидуальный выбор. Вспомните о советах по покупке автомобиля, публикуемых в журналах. Один из факторов — цена, что сразу же делает явным эффект интеграции разнородных категорий ранжирования в единственный «коэффициент совершенства». Выбор того или иного конкретного университета преподносится как нечто напоминающее взвешивание затрат и выгод при покупке «Хонды Цивик» в сравнении с «Линкольном Континенталь» в определенный год или определенный период.

Потенциальная параллель между автомобильной промышленностью и Университетом открыто эксплуатируется в выпуске «Новостей США и международного обозрения» от 3 октября 1994 г.

Журнал «Новости США и международное обозрение» не ограничил свое внимание только бакалаврской подготовкой, как можно было бы решить судя по данному номеру. Раньше в этом же году он издал специальный «информационный» выпуск, целиком посвященный лучшим аспирантурам Америки. Номер спонсировал автомобильный концерн, в частности автомобиль «Неон» от компаний «Плимут» и «Додж», и иронию этого факта не стоит сбрасывать со счетов.

После статьи, прямо названной «Как оплатить учебу в колледже», помещен ряд таблиц, в которых «наиболее эффективные школы» и «наилучшие показатели» ранжируются на основе сопоставления «прейскурантной стоимости» (заявляемой платы за обучение) и «стоимости со скидкой» (реальной платы за обучение с учетом стипендий и грантов). Потребителям — родителям и студентам — напоминают, что, приобретая машину, особенно в те годы, когда американский автопром нуждается в покупателях, они не станут платить первую запрошенную цену. «Новости США и международное обозрение» обращает внимание своих читателей на то, что в университетском образовании тоже существуют скрытые скидки и умные потребители, которые сегодня встречаются среди людей с любым достатком (логика потребительства теперь распространяется не только на «менее состоятельных»), должны ориентироваться на реальную стоимость. Эффективность использования топлива, вычисляемая путем подсчета расхода бензина на одну милю, или средств на одного студента все больше становится предметом интереса при измерении совершенства.

Названные журналы определенно рассчитывают, что связь между потребительством и риторикой совершенства привлечет внимание широкой аудитории, и стремятся при этом не только к повышению продаж отдельных номеров, но и к тому, чтобы побудить читателей искать дополнительную информацию и новые номера в будущем. Довольно любопытно, что показатели совершенства и реальной стоимо- сти университетского обучения меняются ежегодно, как и в автомобильной промышленности. Чтобы быть в курсе этих тенденций и получать самую свежую информацию, здравомыслящий потребитель должен, по идее, каждый год покупать «Маклинс» и (или) «Новости США и международное обозрение». К примеру, хотя в рейтинге «Маклинс» за 1993 г. Университет Макгилла занял первое место в категории «Медицинские/врачебные вузы», к 1994 г. он скатился на менее впечатляющую третью строчку. Точно так же читатель, который хочет узнать критерии, применявшиеся «Новостями США и международным обозрением» при вычислении «самого эффективного» и «самого доступного» университетов, должен купить еще и предыдущий номер журнала, поскольку, говорят нам в статье, прилагающейся к таблице, «в качестве потенциально наиболее доступных рассматривались только школы, располагающиеся в верхней половине нашего рейтинга национальных университетов и национальных колледжей свободных искусств, опубликованного на прошлой неделе (курсив мой. — Б.Р.)». Чтобы получить полную информацию, надо, похоже, приобрести два выпуска «Новостей США и международного обозрения».

Сколько бы такой подход ни пугал нас и сколько бы некоторые из нас ни полагали, что мы можем сопротивляться логике потребительства, проникающей в высшее образование, каждый выступает за совершенство.

Очевидно, не всем университетам хочется быть похожими на магазины по продаже автомобилей. Эдвин Билоу, начальник управления финансовой поддержки в Университете Уэсли, говорит: «Мне гораздо больше нравятся заявки [на оказание финансовой помощи] от семей, которые честно высказывают свои финансовые запросы, чем от тех, которые подходят к данному процессу как к покупке подержанного автомобиля». Однако не все представители университетской администрации остерегаются данного сходства, даже если сами они не хотят проводить такую параллель. Согласно тому же выпуску «Новостей США и международного обозрения» «все большее число вузов (например, Университет Карнеги Меллон в Питтсбурге) уведомляют семьи, что они приветствуют обращения [за финансовой помощью]. В письмах, разосланных этой весной всем потенциальным студентам, нуждающимся в поддержке, университет открытым текстом сообщает: „Пришлите нам копии других сделанных вам предложений — мы хотим быть конкурентоспособными“»

Оно является не просто стандартом внешнего оценивания, но единицей ценности, с помощью которой Университет сам себя описывает и сам себя осознает, что предположительно должно обеспечить ему интеллектуальную автономию в современную эпоху. Кто в таком случае будет против совершенства? Факультет последипломных исследований Университета Монреаля, например, описывает себя следующим образом.

Созданному в 1972 г. факультету последипломных исследований (Faculté des etudes supérieures) была доверена миссия поддержания и распространения стандартов совершенства на уровнях магистратуры и докторантуры, координации преподавателей и стандартизации [normalisation] программ последипломных исследований, стимулирования роста и координации исследований в сотрудничестве с исследовательскими подразделениями университета, содействия разработке междисциплинарных или мультидисциплинарных программ.

Обратите внимание на привязку совершенства к интеграции и стандартизации, а также апелляцию к междисциплинарности. Французский термин «normalisation» четко указывает, в чем именно заключается «стандартизация», — особенно для тех, кто знаком с работами Мишеля Фуко. Удивительно ли, что корпорации похожи на Университеты, медицинские учреждения и международные организации, которые похожи на корпорации? В «Надзирать и наказывать» Фуко изучает произошедшую в XVIII и XIX столетиях реорганизацию механизмов государственной власти (в особенности судебной системы) на основе практики надзора и нормализации делинквентов, а не наказания их посредством пыток и казней. Уголовников теперь исправляют, а не уничтожают, но эта кажущаяся либерализация тоже является формой господства, которая еще ужаснее, поскольку не оставляет ни малейшей возможности сбежать. Преступление больше не является актом свободы, избытком, с которым общество не способно справиться и потому должно его исключить. Преступление начинает рассматриваться как патологическое отклонение от социальных норм, подлежащее исцелению. Главу «Паноптизм» Фуко заканчивает серией риторических вопросов.

Установление «надзора» за индивидами является естественным продолжением правосудия, пропитанного дисциплинарными методами и экзаменационными процедурами. Удивительно ли, что многокамерная тюрьма с ее системой регулярной записи событий, принудительным трудом, с ее инстанциями надзора и оценки, специалистами по нормальности, которые принимают и множат функции судьи, стала современным инструментом наказания? Удивительно ли, что тюрьмы похожи на заводы, школы, казармы и больницы, которые похожи на тюрьмы?

Понятие совершенства, функцией которого является обеспечение не столько визуального наблюдения, сколько исчерпывающего учета, связывает Университет с аналогичной сетью бюрократических институтов. То есть совершенство позволяет Университету понимать себя исключительно в терминах структуры корпоративного управления. Поэтому Альфонсо Борреро Кабаль, автор составленного для ЮНЕСКО отчета «Университет как институт сегодня», целенаправленно структурирует свое представление об Университете в административных категориях: «В части I — введении — администрирование рассматривается с точки зрения внутренней институциональной организации и внешней или проецируемой вовне идеи предоставления услуг… В части II рассматривается первый способ понимания администрирования: исходя из организации и внутреннего функционирования университета… В части III рассматривается внешний смысл администрирования как предоставления услуг обществу». Такой преимущественно административный подход открыто выводится из потребности Университета «влиться в международное сообщество». Глобализация вынуждает «уделять больше внимания администрированию» с целью обеспечить интеграцию рынка знаний, которую Борреро Кабаль напрямую связывает с потребностью в развитии. По окончании Холодной войны, отмечает во введении к книге Марко Антонио Родригес Диас, «основной мировой проблемой стало „недоразвитие“». На практике это означает, что глобальная дискуссия должна вестись на языке не культурного конфликта, а экономического менеджмента. И именно язык экономического менеджмента определяет проводимый Борреро Кабалем анализ Университета в планетарном масштабе. Поэтому, например, он утверждает: «Планирование, исполнение и оценка — естественные действия ответственных людей и институтов. Они представляют собой три важные стадии, образующие полный цикл административного процесса. Логически планирование предшествует исполнению и оценке, но любое планирование должно начинаться с оценивания».

Идея о том, что последовательные процессы бизнесуправления представляют собой «естественные действия» «ответственных людей», может удивить некоторых из нас. О какой ответственности идет речь? Очевидно, например, не об ответственности родителя перед ребенком. Единственная ответственность, которая здесь имеется в виду, — это ответственность за предоставление менеджерских отчетов крупным корпорациям, что становится ясно, когда Борреро Кабаль начинает конкретизировать свое понимание планирования: «Поскольку часто обсуждают „стратегическое планирование“… „целевое администрирование“… и системы „тотального качества“, было бы вполне естественно использовать эти средства планирования, которые столь же стары, как человеческий род, хотя и не были формализованы вплоть до конца XVIII в.».

Здесь вновь упоминается естественность. Борреро Кабаль цитирует некоторых авторитетных авторов, желая доказать, что уже первые охотники-собиратели, по сути, занимались тотальным управлением качеством, вследствие чего мне сразу приходит на ум прекрасный язвительный выпад Маркса против Рикардо.

Даже Рикардо не мог обойтись без своей робинзонады. Первобытного рыбака и первобытного охотника он заставляет сразу, в качестве владельцев товаров, обменивать рыбу и дичь пропорционально овеществленному в этих меновых стоимостях рабочему времени. При этом он впадает в тот анахронизм, что первобытный рыбак и первобытный охотник пользуются при учете своих орудий труда таблицами ежегодных процентных погашений, действовавшими на лондонской бирже в 1817 г.

То, что Борреро Кабаль прибегает к анахронизму, является, безусловно, следствием желания сделать эксклюзивные правила бизнес-менеджмента менее несовместимыми с предшествующей ролью Университета. Хотя он признает, что экономические критерии и культурное развитие противоречат друг другу, он просто отмечает данный факт, переходя затем к более подробному описанию практики административного управления Университетом по аналогии с крупной корпорацией. Поэтому он соглашается, что в своем анализе отношений «университета и мирового рынка труда» опустил «существенный ингредиент — культуру», в силу чего «часто кажется, что экономические критерии имеют приоритет над культурным развитием народов и стран. Такой подход сводит профессиональный труд к количественным целям: профессия перестает пониматься как „способ культурного и нравственного совершенствования народов и стран“, вместо этого редуцируясь до необходимого, но не достаточного, т.е. до материального продукта и дохода на душу населения».

Признавая наличие конфликта между сугубо экономическим походом и традиционной культурной миссией, Борреро Кабаль предлагает чисто экономическое описание деятельности Университета в терминах затрат и выгод. Он периодически напоминает, что мы не должны забывать о культуре, но, похоже, не знает, куда ее приспособить. Он одобрительно цитирует Генерального директора ЮНЕСКО: «Федерико Майор делает следующее уточнение: нельзя обеспечить качество образования, не ставя перед собой цель достижения совершенства в области исследования, преподавания, подготовки и обучения… Стремление к совершенству подтверждает его целесообразность и тесно связывает его с качеством». Цель достижения совершенства позволяет синтезировать исследование, преподавание, подготовку и обучение, т.е. все формы деятельности Университета, к которым мы могли бы добавить администрирование (одна из немногих конкретных рекомендаций Борреро Кабаля состоит в том, что университетское администрирование следует превратить в исследовательскую программу). Примечательно, что, с точки зрения Борреро Кабаля, это «уточнение» способно прояснить, в чем может состоять институциональное качество университетского образования. Здесь, как и везде, совершенство упоминается лишь для того, чтобы не сказать ничего определенного: оно отвлекает внимание от вопросов о том, в чем состоят качество и целесообразность, кто действительно судит о важном или полезном для Университета и что за власть наделяет этих людей правом судить.

Борреро Кабаль советует Университету постоянно оценивать себя в соответствии с «индикаторами результативности», которые позволяют судить о «качестве, совершенстве, эффективности и целесообразности». Все эти термины, признается он, «взяты из экономического словаря», и благодаря им самооценка Университета становится вопросом учета, как внутреннего, так и внешнего. Словом, для Борреро Кабаля отчетность — это исключительно проблема учета. «Если обобщать, то понятие отчетности, признанное составным элементом академического лексикона, эквивалентно способности университета отчитываться перед самим собой в своих ролях, миссии и функциях, а также отчитываться перед обществом в том, как эти роли, миссия и функции переводятся в эффективные услуги». Обратите внимание на использование в этом пассаже слова «переводятся»; хотя отчетность может быть шире бухучета, в том смысле, что это не только вопрос денег, принципом перевода выступает принцип затрат и выгод. Анализ затрат и выгод структурирует не только внутреннюю бухгалтерию Университета, но и его академическую деятельность (с точки зрения достижения целей), а также социальные связи Университета в целом. Социальная ответственность Университета, его подотчетность обществу, — исключительно вопрос услуг, предоставляемых за деньги. В «академическом лексиконе» отчетность — синоним учета.

В данном контексте совершенство превосходно отвечает потребностям технологического капитализма, связанным с производством и обработкой информации, поскольку позволяет осуществлять более глубокую интеграцию любых форм деятельности в рамках общего рынка, при этом допуская определенную степень гибкости и инновационности на локальном уровне. Совершенство, следовательно, является интегрирующим принципом, позволяющим примириться с «разнообразием» (еще один лозунг из университетских буклетов), не ставя под угрозу единство системы.

Дело не в том, что никто не знает, что такое совершенство, а в том, что у всех есть свое представление о нем. А после того как совершенство было повсеместно признано организующим принципом, необходимость спорить о расходящихся определениях отпадает. Каждый по-своему совершенен и больше заинтересован в том, чтобы ему позволили быть на свой манер совершенным, чем в том, чтобы вмешиваться в административный процесс. Здесь обнаруживается прямая параллель с положением политического субъекта при современном капитализме. Совершенство проводит лишь одну границу — границу, защищающую бесконечную власть бюрократии. И если тип совершенства конкретного факультета не согласуется с остальными, тогда этот факультет можно исключить без особого риска для системы. Такова, например, судьба многих факультетов классической литературы. Это же начинает происходить и с философией.

Причины упадка классического литературоведения, безусловно, неоднозначны, но, как мне кажется, они определяются тем фактом, что изучение классики традиционно предполагало наличие субъекта культуры — субъекта, связывающего греков с Германией XIX в. и легитимирующего национальное государство как рациональную реконструкцию прозрачной коммуникативной общности древнего полиса в эпоху модерна. О фикции коммуникативной прозрачности свидетельствует ошибочное мнение историков XIX в. (все еще заявляющее о себе в образах масскульта) о том, что Древняя Греция была миром тотальной белизны (ослепительных мраморных зданий, статуй и людей), чистым и прозрачным истоком. То, что идеологическая роль такого субъекта больше не находит подтверждения, само по себе является важнейшим симптомом упадка культуры как регулятивной идеи национального государства. Поэтому, хотя классические тексты будут читаться и дальше, допущения, из которых вытекала необходимость факультета классической литературы (потребность доказать, что Перикл и Бисмарк — люди одного склада), больше не действуют, ввиду чего больше нет нужды использовать массивный институциональный аппарат, призванный сделать из древних греков идеальных итонцев или молодых американцев avant la lettre.

Поэтому античные тексты могут читаться сегодня достаточно непривычными способами, которые допускают историческую прерывистость, не преодолевая ее тут же с помощью нарратива грехопадения, «утраченного нами величия». Один из наиболее ярких примеров — осознание рядом современных мыслителей (например, Лиотаром) того, что аристотелевские понятия «золотой середины» и phronesis’а (практическая мудрость, рассудительность (греч.)) не имеют ничего общего с допущениями демократического централизма, что позволяет дать гораздо более радикальную политическую трактовку аристотелевскому призыву к рассудительному суждению, опирающемуся на конкретные случаи. В «Никомаховой этике» Аристотель подчеркивает, что середина не подвластна индивиду и никакое правило вычисления не укажет судящему на нее, поскольку сущность рассудительного поведения радикально различается в разных случаях.

Этот дисциплинарный сдвиг наиболее заметен в Соединенных Штатах, где Университет всегда состоял в двусмысленных отношениях с государством. Причина кроется в том, что американское гражданское общество структурируется тропом обещания или договора, а не вокруг единой национальной этнической принадлежности. Поэтому если университетский проект Фихте, как мы увидим, предлагает реализовать сущность Volk’а путем раскрытия его сокровенной природы в форме национального государства, то американский университет предлагает исполнить обещание рационального гражданского общества — как говорит Т.Г. Гексли в визионерской концовке своей речи по случаю основания Университета Джона Хопкинса. Этот фрагмент, где выстраивается широкая оппозиция между прошлым и будущим, между сущностью и обещанием, характерная для взглядов Гексли на специфику американского общества и американского университета, стоит процитировать более подробно, поскольку он показывает, каким образом Гексли удается говорить об Америке как об еще-не-сбывшемся обещании даже в сотую годовщину Декларации независимости.

Я постоянно слышу, как американцы твердят об очаровании нашей старой доброй отчизны… Но предвкушение чарует не меньше воспоминаний, и англичанин, впервые ступающий на ваши берега, проезжающий сотни миль сквозь вереницы больших и прекрасно обустроенных городов, наблюдающий у вас и ныне огромное, а потенциально почти неисчерпаемое изобилие любых товаров, а также желание и способность извлекать из этого изобилия пользу, находит нечто возвышенное в открывающихся перспективах. Не думайте, будто я потакаю тому, что принято называть чувством гордости за родину… Большие размеры не равносильны величию, а территория не создает нацию. Главный вопрос, коему сопричастна подлинная возвышенность и ужас надвигающейся судьбы, состоит в том, как вы поступите со всем этим. Какой цели послужат эти средства? Вы совершаете небывалый политический эксперимент, грандиознее которого еще не видывал свет.

В конце XIX в. Гексли, будучи ректором Абердинского университета, играл важную роль в развитии шотландского Университета, который, оставаясь независимым от оксбриджской модели, отличался открытостью естественным наукам и медицине и не контролировался англиканской церковью. Эти две особенности делают шотландский Университет гораздо более схожим с Университетом эпохи модерна, т.е. более близким к американской модели.

По словам Хинер де лос Риоса, шотландский Университет похож на американский тем, что на него в большей мере повлиял немецкий исследовательский Университет: «Британский тип наблюдается в чистой форме в Оксфорде и Кембридже либо в модифицированной на латинский или немецкий манер форме, в Шотландии или Ирландии, в новых университетах и в Соединенных Штатах».

В своей речи Гексли выделяет главную черту, которая будет определять современность Университета Джона Хопкинса: то, что Соединенные Штаты как нация не имеют внутреннего культурного содержания. То есть американская национальная идея понимается Гексли как обещание, научный эксперимент. И роль американского Университета не в том, чтобы раскрыть содержание американской культуры, воплотить в жизнь дух нации; скорее она состоит в исполнении национального обещания, договора.

Рональд Джуди в своей краткой истории американского Университета, предваряющей его книгу «(Рас)формирование американского канона: африкано-арабские нарративы рабства и просторечие», тоже указывает на учреждение Университета Джонса Хопкинса как на переломный момент, определяющий специфику американского Университета: «Движение в строну академической профессионализации и инструментального знания достигло своей кульминации с учреждением Университета Джонса Хопкинса в 1870 г. или, точнее, с назначением его ректором в 1876 г. Дэниэла Койта Джилмана. Джилман превратил Университет Джонса Хопкинса в образцовый исследовательский институт, в котором гуманитарные и физические науки (Naturwissenschaften) обрели прочную методологическую опору».

Описание Джуди несколько отличается от моего, так как он связывает с основанием Университета Джонса Хопкинса появление бюрократической идеологии методологической специфики, подрывающей возможность общей культуры, т.е. замещение культуры бюрократически управляемым знанием, которое я рассматриваю в качестве отличительного признака современного Университета Совершенства. Поэтому он утверждает, что учебные планы по гуманитарным наукам приобрели дисциплинарную специфику в XIX в., «в тот момент, когда от гуманитарных наук перестали требовать обоснования своей актуальности»; это событие он связывает с учреждением Дэвидом С. Джорданом первой степени по английской литературе в Университете Индианы в 1885 г.. Джуди называет данный этап «профессионализацией гуманитарных наук» и связывает его с развитием всеохватывающей «бюрократической культуры», которая объединяет гуманитарные и естественные науки под общей рубрикой профессионализации. Таким образом, Джуди рассказывает историю, которая вполне согласуется с моей, поскольку тоже описывает замещение общей идеи культуры обобщенной бюрократией, за исключением того, что он помещает данное событие во вторую половину XIX, а не XX в. Это расхождение, мне кажется, носит не столько исторический, сколько картографический характер. Меня интересует промежуточная ступень в переходе от немецкого Университета Национальной Культуры эпохи модерна к бюрократическому Университету Совершенства, ступень, которая делает американский Университет Университетом бессодержательной национальной культуры.

Именно эта основанная на обещании структура делает споры о каноне специфически американским явлением, так как утверждение культурного содержания — это не реализация имманентной культурной сущности, а акт республиканского волеизъявления: парадоксальный договорный выбор традиции. Поэтому гуманитарные науки в США сохраняют форму европейской идеи культуры, но у этой культурной формы нет внутреннего содержания. Содержание канона основывается на единовременном акте заключения общественного договора, а не на непрерывности исторической традиции и потому всегда доступно пересмотру.

Такой договорный взгляд на общество позволяет Гарварду предлагать себя «в услужение нации», а Ньюйоркскому университету — называть себя «частным университетом на службе общества». Характер этой службы не определяется исключительно однимединственным культурным центром. В Америке идея нации всегда была абстракцией, опирающейся на обещание, а не на традицию. Вот почему совершенству легко снискать признание в Соединенных Штатах: оно более открыто будущности обещания, чем культура, поэтому, как указывает Рональд Джуди, в американском Университете вопрос культурного содержания выносился за скобки уже в конце XIX в. В современном пришествии совершенства можно видеть, таким образом, свидетельство отказа от остаточной апелляции к форме культуры как способу самореализации республиканского народа, образованного гражданами национального государства, — отказа Университета от роли модели социальных связей (пусть даже договорных) в пользу структуры автономной бюрократической корпорации.

Похожим образом можно понять и тот момент, на котором я уже останавливался выше, говоря о глобализации как разновидности американизации. Глобальная американизация сегодня (в отличие от периода Холодной войны, Кореи и Вьетнама) означает не доминирование американской нации, а глобальную реализацию бессодержательной американской национальной идеи, которая в своей бессодержательности напоминает денежные отношения и совершенство. Несмотря на массу сил, потраченных на то, чтобы выделить и определить «американскость» в рамках программы американских исследований, в этих стараниях можно видеть лишь попытку скрыть фундаментальное беспокойство по поводу того, что в некотором смысле быть американцем ничего не значит, что американская культура все больше становится структурным оксюмороном. Симптомом данной тенденции, на мой взгляд, является то, что столь престижный и значимый для идеи американской культуры институт, как Университет Пенсильвании, недавно решил расформировать программу американских исследований. То, что именно в Соединенных Штатах университеты быстрее других отказались от парадного мундира обоснований, отсылающих к национальной культуре, вряд ли удивительно для нации, которая отличается подозрительным отношением к вмешательству государства в символическую жизнь, нашедшим выражение в разделении церкви и государства.

Однако США не одиноки в этом движении. Переход британцев к индикаторам результативности тоже следует рассматривать как шаг в сторону дискурса совершенства, идущему на смену апелляциям к культуре в североамериканском Университете. Индикатор результативности — это, конечно же, показатель совершенства, выдуманный стандарт, якобы позволяющий ранжировать любые факультеты в любых британских университетах по пятибалльной шкале. Полученный рейтинг затем можно использовать для определения объема централизованных правительственных субсидий, выделяемых факультетам. Поскольку данный процесс призван внедрить в академический мир правила конкурентного рынка, успешность ведет к инвестициям, и, значит, правительство вмешивается, чтобы углубить различия в наблюдаемом качестве, а не редуцировать их. В результате больше денег выделяется университетским факультетам, набравшим большее количество баллов, тогда как факультеты с меньшим числом баллов вместо поддержки переводятся на голодный паек (во время правления Тэтчер считалось, разумеется, что этот подход стимулирует развитие у таких факультетов навыков самостоятельности). Долгосрочная тенденция состоит в обеспечении концентрации ресурсов в наиболее успешно функционирующих центрах, а также в содействии закрытию факультетов и, возможно, даже университетов, считающихся «более слабыми».

Оксфордский университет, например, начал разрабатывать план строительства Научно-исследовательского центра гуманитарных наук, несмотря на свое традиционное подозрительное отношение к самой идее исследовательского проекта, применить которую к гуманитарным наукам, по мнению оксфордцев, могло прийти в голову только немцам или американцам. Говорят, Бенджамин Джоуэтт сказал как-то об исследовании: «В моем колледже этого никогда не будет». Подобные изменения приветствуются консерваторами, видящими в них «движение навстречу рыночным силам», тогда как на самом деле происходит в высшей степени искусственное создание фиктивного рынка, предполагающего исключительно государственный контроль финансирования. Однако сама искусственность процесса копирования определенной версии капиталистического рынка освобождает от изначальной необходимости использования унифицированного и виртуального механизма учета, что сопровождается структурным включением угрозы кризиса в деятельность Университета. Результатом оказывается не что иное, как повсеместное применение двойной логики совершенства.

Безусловно, кризис Университета характерен скорее для «запада», о чем свидетельствуют итальянское студенческое движение 1993 г. и повторные французские попытки «модернизации». Именно предложенный Фором план модернизации Университета спровоцировал события 1968 г. во Франции (я буду обсуждать их в главе IX). Однако попытки модернизации продолжились, и аргументы, высказанные недавно Клодом Аллегром в работе «L’Âge des Savoirs: Pour une Renaissance de l’Université», разительно контрастируют с описанными мной тенденциями в Соединенных Штатах, Канаде и Британии. С 1988 по 1992 г. Аллегр был специальным советником Лионеля Жоспена в министерстве образования, и его книга, по сути, представляет собой изложение принципов реформы французского Университета, который видится местом стагнации и сопротивления изменениям (против чего мало кто стал бы возражать). Любопытно, что он утверждает, будто необходимость реформы является «прежде всего возвращением к идеалам 68-го года… но возвращением обдуманным и взвешенным». О каких идеалах он говорит, не уточняется, но становится ясно, что 1968 г. означал прежде всего открытость. И двумя неразрывно связанными характеристиками этой новой открытости выступают — что вряд ли удивит читателя — интеграция и совершенство.

Мы попытались в процессе [реформ] открыть Университет, который был замкнут в себе, и сделать его ближе к Городу.

Открытие Университета навстречу Городу — это его адаптация к профессиональным нуждам.

Открытие Университета навстречу знаниям — это попытка возродить исследования и сделать целью достижение совершенства.

Интеграция Университета в окружающий Город — это Университет второго тысячелетия, располагающийся в центре городского планирования, это политика партнерских отношений с местными группами.

Интеграция французского Университета в европейскую семью — таков смысл европейских критериев оценивания (курсив мой. — Б.Р.).

Внутренняя политика Университета во Франции должна опираться на идею совершенства, играющего роль термина, который осуществляет перегруппировку и интеграцию всех форм деятельности, связанных со знанием. Это в свою очередь позволяет Университету более широко интегрироваться — в качестве одной из форм корпоративной бюрократии — в город и Европейское сообщество. Город — это уже не «улицы» и даже не образ гражданской жизни (т.е. не ренессансный город-государство, как можно было бы ожидать исходя из названия книги Аллегра). Скорее это агломерат профессионально-бюрократических капиталистических корпораций, потребности которых вращаются прежде всего вокруг обслуживания менеджерско-технического класса. Город предоставляет Университету коммерческую форму выражения, а Европейское сообщество вытесняет национальное государство в качестве ключевой фигуры, обеспечивающей Университету политическую форму выражения, которая эксплицитно связана с вопросом оценивания. Университет будет производить совершенные знания и за счет этого легко включаться в круговорот капитала и транснациональной политики. Все дело в том, что у понятия совершенства нет культурного содержания, например нет ничего специфически «французского», за исключением «французскости» как товара на глобальном рынке.

Совершенство отдает традиции Университета, сохранившиеся от предыдущей эпохи, на откуп рыночному капитализму. Преграды на пути свободной торговли рушатся. Любопытным примером этого процесса является решение британского правительства предоставить политехническим вузам право переименовывать себя в университеты: Оксфордский политехнический институт становится Университетом Брукса и т.д. Этот классический для свободного рынка маневр гарантирует, что единственным критерием совершенства является успешная деятельность на рыночных просторах. Однако было бы ошибкой думать, что таким образом правительство консерваторов предприняло идеологический маневр. Решение мотивировалось не заботой о содержании обучения в университетах или политехнических вузах. Хотя может показаться, что наметившаяся среди политехнических институтов тенденция к сотрудничеству с бизнесом в целях включения практической подготовки в стандартные учебные программы усиливает позиции мелкобуржуазного антиинтеллектуализма в британской консервативной партии, столь же верно и то, что именно на политехнические вузы оказала наибольшее влияние Бирмингемская школа культурных исследований. Поэтому внезапную реденоминацию политехнических институтов как университетов лучше всего рассматривать в качестве административного хода, как уничтожение барьеров на пути циркуляции и экспансии рынка, аналогичное отмене законов против роскоши, позволившей капитализировать торговлю тканями в Англии эпохи раннего Нового времени.

Одной из форм подобной рыночной экспансии является появление междисциплинарных программ, которые часто выступают моментом, объединяющим радикалов и консерваторов при обсуждении университетских реформ. Отчасти дело в том, что, как показывает пример Чикагской школы, междисциплинарность не соотносится ни с одной политической ориентацией.

Это утверждение может показаться излишне релятивистским. Безусловно, если, как заявляет Джулия Томпсон Кляйн в книге «Междисциплинарность», «все междисциплинарные формы деятельности имеют своим истоком идеи единства и синтеза, согласующиеся с общепринятой эпистемологией конвергенции», эти идеи могли бы поддержать как левые, так и правые, которые разошлись бы лишь в понимании того, где именно должна находиться точка конвергенции. По сути, описание междисциплинарности, которое дает Кляйн, является убедительным доводом в пользу подозрительного отношения к имплицитной гармоничной конвергенции в междисциплинарных практиках. Одна из основных целей моей книги — показать, что, размышляя об Университете, мы должны лишать единство и синтез автоматических привилегий, при этом не делая негативной целью дисгармонию и конфликт.

Кроме того, бóльшая гибкость этих программ зачастую привлекает администраторов, видящих в них средство борьбы с устоявшимися демаркационными практиками, старинными привилегиями и феодальными вотчинами в структуре университетов. Как человек, работающий на междисциплинарном факультете, я прекрасно понимаю, что выгоды от междисциплинарной открытости огромны, однако они не должны закрывать нам глаза на институциональную цену, которую приходится за них платить. Сегодня междисциплинарные программы в основном дополняют существующие дисциплины, но близок час, когда они полностью заменят сложившиеся дисциплинарные кластеры.

Именно поэтому следует крайне осторожно относиться к институциональной претензии культурных исследований на междисциплинарность, которая ведет к замещению старого порядка гуманитарных дисциплин более общим полем, сочетающим в себе теорию, историю искусств, литературу, исследования массмедиа, социологию и т.п. Здесь я хочу присоединиться к Рей Чоу, которая, придерживаясь близкой точки зрения, ставит под вопрос безоговорочное принятие междисциплинарной активности и культурных исследований, ставшее обычным явлением среди академических радикалов.

Рей Чоу в работе «Политика и преподавание азиатских литератур в американских университетах» высказала несколько полезных наблюдений по поводу того, каким образом обращение к культурным исследованиям в рамках преподавания азиатской литературы может выступать консервативной стратегией: «Когда ученые распределяются по факультетам лишь на том основании, что они „занимаются“ „Китаем“, „Японией“ или „Индией“, на самом деле так называемая „междисциплинарность“ строится по модели колониальной территории и национального государства». Чоу убедительно показывает, что рассмотрение азиатских литератур с позиции общей культуры является маргинализирующим действием, описывающим Азию «исключительно на универсалистском языке „междисциплинарности“, „кросскультурного многообразия“ и т.п., в границах которого она становится локальной декорацией общего нарратива». Как и я, Чоу не просто отвергает междисциплинарность или культурные исследования; она приводит веские доказательства, подтверждающие, что организация гуманитарных наук является частью процесса, который она вслед за Эдвардом Саидом называет информационализацией.

Мы можем быть междисциплинарными во имя совершенства, поскольку совершенство сохраняет существующие дисциплинарные границы лишь в той мере, в какой они не угрожают целостности системы и не препятствуют ее росту и интеграции.

Иными словами, апелляция к совершенству означает, что больше нет никакой идеи Университета, или скорее, что эта идея утратила все свое содержание. Будучи нереференциальной единицей ценности, функционирующей целиком внутри системы, совершенство обозначает лишь момент саморефлексии технологии. Системе нужно только то, что позволит ей осуществлять свою деятельность, и пустое понятие совершенства отсылает исключительно к оптимальной пропорции входящей/ исходящей информации. Возможно, эта роль не столь героична как та, которую мы привыкли приписывать Университету, но она решает проблему паразитизма. Сегодня Университет — это точно такой же паразитический нарост на ресурсах, как биржа или страховые компании — наросты на промышленном производстве. Подобно бирже Университет является местом самопознания капитала, он позволяет капиталу не просто управлять рисками или разнообразием, но извлекать из этого управления прибавочную стоимость. В случае Университета данное извлечение является результатом спекуляции на разнице в информации.

Подобное изменение функции ведет к тому, что анализ Университета как Идеологического Аппарата Государства, если использовать термины Альтюссера, больше не работает, так как Университет отныне — не главное идеологическое орудие национального государства, а автономная бюрократическая корпорация. Если взять другой, возможно, менее громоздкий пример, то мы можем сравнить Университет с Национальной баскетбольной ассоциацией. В обоих случаях имеется бюрократическая система, управляющая сферой деятельности, систематическое функционирование и внешние эффекты которой не зависят от внешней референции. У баскетбола свои правила, и эти правила допускают различия, которые становятся предметом спекуляции. И хотя победы игроков «Филадельфии 76» влияют на их фанатов, которые в свою очередь влияют на победы игроков (как источник эмоциональной поддержки и денег), эти победы или поражения не связаны напрямую с сущностным значением города Филадельфия. Конечные результаты не бессмысленны, но они приобретают смысл лишь в границах баскетбольной системы, а не в отношении внешнего референта.

Превращение Университета в такого рода систему означает коренное изменение способа понимания его институционального значения. Шиллер видел в Университете Культуры квазицерковь, сообразную рациональному государству, и полагал, что Университет оказывает государству те же услуги, какие церковь оказывает феодальному или абсолютистскому монарху. Однако современный Университет Совершенства нужно понимать как бюрократическую систему, внутренняя регуляция которой является целиком ее собственным делом и никак не связана с более широкими идеологическими императивами. Поэтому фондовый рынок стремится максимизировать не стабильность оборота денег, которая могла бы защитить сугубо национальные интересы, а неустойчивость конъюнктуры, которая позволяет увеличить прибыли, связанные с перемещением капитала.

Отсюда следует, что мы должны анализировать Университет как бюрократическую систему, а не как идеологический аппарат, которым его традиционно считали левые. Будучи автономной системой, а не идеологическим инструментом, Университет больше не должен пониматься в качестве орудия, которое левые могут использовать в иных целях, нежели капиталистическое государство. Это объясняет ту легкость, с которой бывшие западные немцы колонизировали университеты бывшей Германской Демократической Республики (ГДР) после объединения. Университеты старой ГДР очистили от всех, кого считали политическими аппаратчиками режима Хонеккера. Однако в университетах бывшей Bundesrepublik таких чисток не проводилось, несмотря на то что объединение не рассматривалось как завоевание Востока Западом. Иными словами, данный конфликт преподносится не как конфликт между двумя идеологиями (что неизбежно потребовало бы чисток с обеих сторон), а как конфликт между Востоком, где Университет был под идеологическим контролем, и Западом, где Университет был якобы неидеологичен.

Конечно, западные университеты играли огромную идеологическую роль в годы Холодной войны, и об отдельных случаях можно было бы рассказать очень много, но в целом безмолвность и быстрота данной замены, а также тот факт, что контраргументы, которые могли бы быть выдвинуты в защиту интеллектуального проекта бывшей Восточной Германии, уже попросту не слышатся, впечатляют. Дело в том, что падение Стены означает утрату Университетом роли основного идеологического института, и представители Запада лучше готовы к исполнению соответствующих новых ролей. Если должности уволенных часто занимают молодые преподаватели с бывшего Запада, то не потому, что они являются головными проводниками конкурирующей идеологии, а в силу простой бюрократической эффективности. Молодые немцы из бывшей Западной Германии не обязательно умнее или образованнее тех, на место кого они приходят; они просто «чище», их труднее идентифицировать в качестве идеологических агентов государства. Это ключевой симптом упадка национального государства как одной из сторон договора, в соответствии с которым был основан Университет эпохи модерна, Университет Культуры. Мои замечания по поводу апелляции Аллегра к Европейскому сообществу уже показали, что возникновение Университета Совершенства вместо Университета Культуры можно понять лишь на фоне упадка национального государства.

Требование «чистоты рук», будь то в немецких университетах или в итальянской политике, может обосновываться желанием обновить государственный аппарат, но я думаю, что лучше рассматривать его как продукт общей неопределенности в отношении роли государства, как призыв: «руки прочь». Столь сложное и часто противоречивое желание может приводить к парадоксальным союзам, вроде коалиции интеграционистских фашистов (MSI) и сепаратистов (Северная Лига) в Италии. Примечательно, что эта коалиция была учреждена под патронажем удивительно прозрачной организации Берлускони, Forza Italia, национализм которой заключается в пении футбольного гимна, а притязания на власть основываются на довольно двусмысленных заявлениях об «успешном предпринимательстве». Я бы поставил этому очевидному парадоксу достаточно странный диагноз: заключенный в Италии альянс — это альянс между теми, кто хочет, чтобы вопрос об итальянском обществе был закрыт: либо потому, что может вернуться Дуче, который даст ответ на вопрос о том, что значит «быть итальянцем», и навяжет его с помощью грубой силы (Лига прикажет людям «быть региональными»), либо потому, что Берлускони заверит нас в том, что это вообще не вопрос, что ответ прозрачен и легко различим в голубом тумане, струящемся с экрана телевизора, или на голубой майке футболиста. Берлускони не предлагает обновленный национализм (об опасности которого мы могли бы подумать, глядя на его альянс с MSI), он предлагает дезинфицированную националистическую ностальгию, которая заглушает и подавляет любые вопросы, касающиеся сущности общественной жизни.

Вместо вопроса сообщества, который когда-то ставился как в рамках, так и в противовес национализму, мы получаем обобщенный, но бессмысленный национализм, снимающий любые вопросы. Иными словами, национальный вопрос считается лишь обобщенным поводом для ностальгии, будь то ностальгия по злодеяниям фашизма (Фини, нынешний лидер MSI, — не Дуче, но он и не мечтает об этом) или по голубым цветам королевского Савойского дома. И правительство вынуждено учиться управлять страной как коммерческим предприятием.

Нация воспринимает себя в качестве своего собственного тематического парка, и это снимает вопрос о том, что значит жить в Италии: теперь это значит — быть в прошлом итальянцем. Между тем государство — лишь огромная корпорация, которую следует доверить бизнесмену, корпорация, которая все больше исполняет роль служанки всепроникающего транснационального капитала. Правительственная структура национального государства уже не является организующим центром сосуществования людей на планете, а Университет Совершенства служит только самому себе — еще одной корпорации в мире транснационально обмениваемого капитала.
IQ

26 января, 2021 г.