Тишайшая реформа Алексея Михайловича

Когда Пётр I и его брат Иван Алексеевич женились, отцы молодых цариц вдруг утратили прежние имена. Илларион Лопухин и Александр Салтыков отныне оба стали Фёдорами. Что это было — их переименовали? В роду Романовых особо почиталась Фёдоровская икона Богоматери, так почему новым царским родственникам не дать имя в её честь? Но на самом деле всё было сложнее. Истоки этого казуса нужно искать в той негромкой реформе, которую провёл в имянаречении царь Алексей Михайлович, выяснили исследователи НИУ ВШЭ Анна Литвина и Фёдор Успенский. Продолжаем на IQ.HSE наш ономастический сериал.

Два Фёдора

В январе 1684 года шотландец на русской службе Патрик Гордон сообщил в «Дневнике» о смене имени царского тестя. Соправитель Петра I, царь Иван Алексеевич, тогда женился на Прасковье Салтыковой, и петровский соратник писал: «<...> Её отец прежде звался Александром, а на сей раз сменил [имя] на Теодор или Фёдор, как здесь произносят сие».

В понимании Гордона, состоялось переименование. Но был ли он прав? Иностранцы нередко путались в русских правилах имянаречения. Впрочем, в конце XVII века это бывало и с соотечественниками. Василий Татищев, автор первого основательного труда о прошлом страны — «Истории Российской», отмечал, что Александр Салтыков « потом Фёдором имянован». Но, сообщив факт, историк невольно внёс в него интерпретацию: слово «потом». Имел ли он основания для этого? Он был стольником царицы Прасковьи, однако точно ли он понял антропонимический казус с её отцом?

Илларион Лопухин, отец царицы Евдокии, первой жены Петра I, также стал Фёдором. И эта перемена тоже озадачила современников. А потом и историков. Так, в XIX веке Николай Костомаров предположил, что переименование было данью памяти царю Фёдору Алексеевичу, который приходился старшим братом Петру и Ивану. А современник Костомарова Николай Устрялов решил, что Лопухин просто повторил действия Салтыкова.

 

Вольные интерпретации «фёдоровского» казуса вполне объяснимы. В период перехода от позднего Средневековья к Новому времени русские ономастические устои были сильно поколеблены. И расшатывали их сверху, с царского престола.

И всё же основы не так просто разрушить. А они состояли в том, что для всей предшествующей истории русской полиномии, в частности, христианской двуименности (крестильное имя плюс публичное, родовое), полная отмена имени была не характерна. Скорее, имена накапливались (так, в монашестве появлялось новое имя), а потом «извлекались» к случаю. У каждого имени была своя функция и свои обстоятельства упоминания. Возможно, с царских тестей началась новая практика?

Ономастическая чехарда

Известно, что Салтыков в ряде документов фигурирует как Александр. Так, в «Книге записной», ранней редакции протографа (документа, положенного в основу более поздних списков) сибирского летописного свода, в связи со свадьбой Ивана V был упомянут и царский тесть, бывший енисейский воевода. «А как он был в Енисейском, и в то время ему было звание Александр Петрович Салтыков», — гласил документ. Так откуда взялось имя Фёдор?

Подсказку даёт надпись на надгробии государева тестя. В ней дата его рождения указана как «декабря в 27 день». И всё становится на свои места. Носителям мирской христианской двуименности крестильное имя обычно давалось в честь святого, в день памяти которого человек родился. Публичное же имя подбиралось в календарных окрестностях этой даты. 27 декабря отмечали память сразу двух святых Фёдоров — Феодора Начертанного и Феодора, архиепископа Цареградского. А вот празднования, связанные с Александрами, отстояли от этой даты. 12 декабря — день памяти Александра, епископа Иерусалимского, а 25 января — Александра, мученика Римского. Так что Александр — очевидно, публичное имя Салтыкова. А Фёдор — крестильное. Вполне типичный случай христианской двуименности.

Нетривиальность была лишь в том, что после брака Прасковьи Салтыковой с царём сразу актуализировалось крестильное имя её отца. А публичное, напротив, ушло в тень.

С Лопухиным дело обстояло так: в Дворцовых разрядах (книгах записей официальных распоряжений) задолго до брака Евдокии с Пётром I Лопухин фигурировал под двумя именами. Сообщалось, например, что 28 мая 1675 года «стоял на стенном карауле голова Московских стрельцов Фёдор Аврамов сын, прозвище Ларивон, Лопухин». Помета «прозвище» означала, что Илларион — публичное имя. Так что Фёдором царский тесть был в крещении.

Любопытно, что в документах, связанных с церковной жизнью, Лопухин появлялся и под тем, и под другим именем. Так, его вклад (пожертвование) в Тихонову Калужскую пустынь в 1684 году сделан под именем Фёдор. А во Вкладной книге Антониево-Сийского монастыря он значится как Ларион. Под именем Фёдор наш герой упоминался и в 1670-х годах, когда служил ещё царю Алексею Михайловичу. На надгробной плите Лопухин назван Фёдором.

 

Так что, с одной стороны, налицо была традиционная двуименность, а с другой стороны, с ней происходило что-то странное. Пролить свет на ситуацию может августейшая ономастическая практика.

Долгая эрозия полиномии

XVI–XVII столетия были золотым веком русской многоименности. Она четко фиксировалась и, соответственно, легко реконструируется сегодня. Но уже в XVIII веке полиномия постепенно «убывает». И её обладателей меньше, и сама система наречения и именования уже не так стройна и прозрачна. Появление нескольких имен становится индивидуальным выбором, и современники начинают вольно трактовать разные ономастические кейсы.Все эти изменения начали Рюриковичи, а продолжили Романовы.

Первый этап — XVI век. Последние Рюриковичи — Василий/Гавриил III, Иван/Тит Грозный, его дети Фёдор/Ермий и Дмитрий/Уар — ещё были двуименными. Как и ранее, одно имя давалось по дате рождения, другое подбиралось в календарных окрестностях. Однако распределение функций между именами уже изменилось. Теперь младенцев крестили родовым именем (Василий, Иван, Фёдор, Дмитрий), а вот имя, предопределённое датой рождения (Гавриил, Тит, Ермий, Уар), превращалось в знак особого благочестия, атрибут личного церковного обихода.

Между тем, подданные Рюриковичей продолжали нарекать детей по старинке, и новая практика правителей вызывала путаницу в определении статуса разных имён. В то же время, сформировался круг лиц, на которых распространялась «царская» модель. Это благоприобретенные родственники — жены, тести и пр.

Так, первая жена Ивана Грозного, царица Анастасия, хотя и, по-видимому, имела лишь одно имя, почитала всё же двух святых — Анастасию Римлянину и Иустину, в день памяти которой она, вероятно, родилась. Её муж — Иван/Тит — имел двух небесных покровителей, значит, и ей надлежало чтить двух патрональных святых.

Аналогичная симметрия наблюдалась и в семье их сына, Фёдора Ивановича. У царя чётко прослеживался культ его второго святого тезки (апостола Ермия), и его жена Ирина Годунова, видимо, имевшая одно имя, почитала двух святых — мученицу Ирину и св. Фотинию.

Приобщение к правящей династии по браку предполагало антропонимическое уподобление августейшей родне.

Второй этап связан с воцарением Романовых. Они оказались от христианской двуименности. И у Михаила Фёдоровича, и у его детей было по одному имени.

Причём первые Романовы подхватили идею последних Рюриковичей крестить детей теми же именами, которые будут использоваться публично. А вот второй компонент, относящийся к знакам особого благочестия, не пригодился. Двое сыновей Михаила Фёдоровича получают имена Иван и Василий, родовые как для Романовых, так и для Рюриковичей (связь с ними всё ещё очень важна для новой династии). 

Отныне крестильное имя аккумулирует все функции и притом выбирается так, как исстари подыскивались единственные христианские имена — в согласии с родовыми предпочтениями и с оглядкой на календарь (куда же без него!). Зато подданные царя пока придерживались двуименности. Устранение зазора между государевыми и народными ономастическими практиками наблюдалось уже при дворе Алексея Михайловича.

 

Третий этап — Алексей Тишайший, вероятно, следовал отцовскому принципу одноименности. Причем значение имела личная воля нарекающего. Есть письменные свидетельства, по которым можно судить о взглядах государя на христианские имена. Каждое имя подыскивалось согласно предпочтениям нарекающего в относительно широких календарных окрестностях дня рождения ребёнка. 

Так, в юности царь фактически выбрал имя для наследника своего друга Афанасия Матюшкина. Жена последнего, видимо, должна была родить в мае. И ещё в апреле государь писал Матюшкину, что станет звать его сына Николаем. Всё просто: 9 мая праздновался Никола Вешний. Однако антропонимические принципы Алексея Михайловича распространялись не только на младенцев, но и на царскую свиту.

Язык для своих

Алексей Михайлович явно выделял крестильные, а не публичные имена своих приближённых. Это вносило неразбериху в устоявшуюся дистрибуцию крестильных и некрестильных имен. На первый план выходило то, что прежде было интимным, камерным. Привычная терминология размывалась.

Простой пример: раньше все эпитеты, связанные с речью и говорением («рекомый», «зовомый» и пр.), с профанной людской молвой, относились к публичным именам. Так, иконописец Симон Ушаков — в крещении Пимен — представлялся так: «<...>Писал своею рукою бренною Пимен Фёдоров сын, по прозванию Симон Ушаков» или «Государев зограф Пимен, зовомый Симон, Ушаков». «Прозвание» ассоциировалось с публичным именем. Но потом в околоцарских кругах эта связь ослабла.

Алексей Михайлович, видимо, тонко чувствовал ономастическую антитезу — профанных «прозваний» и имён, под которыми люди предстояли перед Богом, и старался подчеркнуть, что предпочел бы использовать имя крестильное. Однако же и игнорировать публичное имя было сложно.

 

Так, в послании к Никону государь писал об их общем друге, юродивом Василии Босом: «И ты, владыко святый, помолись и с Васильем Уродивым сии речь нашим языком с Вавилом <...>». Публичное имя юродивого было Василий, а крестильное — Вавила. И в другой переписке царь называл его только Василием. Но когда Алексей Михайлович перестраивался на «церковный» регистр (ту же просьбу о молитве), он демонстративно выбирал крестильное имя. И даже объявлял практику использования крестильных антропонимов языком своего интимного круга.

Всё это имело резонанс — в том числе, в виде терминологической чехарды в дворцовой документации. Например, к именам воспитателя царя Бориса/Ильи Морозова (крестильное имя — второе, в данном случае) характеристики «рекомый» и «зовомый» применялись то так, то эдак: «Илья... зовомый Борис», «Борис... рекомый Илья». Похожая ситуация была и с именами Богдана/Иова Хитрово. К крестильному имени Иов мог относиться эпитет «зовомый».

Хотя в норме эпитеты типа «зовомый» относились к некрестильным именам, в применении к царскому окружению, видимо, существовала двойная перспектива: звать таких людей могли и так, и эдак. В зависимости от того, какой язык имён будет избран. 

Герваска, Дориментка и Епенедка

Заметна и другая ономастическая тенденция, заданная Тишайшим. Царь, любивший охоту с ловчими птицами, называл своих обычных спутников, сокольничих, только по крестильным именам. Их списки — сущий ономастический музей — сплошные имена-раритеты. Подобные антропонимы охотно давались двуименным людям в крещении, но обычно не попадали в мирские источники, замещаясь более частотными именами. Государь же перечислял своих сокольников и кречетников по экзотическим крестильным именам. Так было, например, в «Уряднике сокольничего пути» — уставе охоты, подготовленном царем, и других его сочинениях на эту тему.

Взглянем на ономастические редкости: Акепсимка (от Акепсим), Гайка (от Гаий), Герваска (Гервасий), Дориментка (Доримент), Епенедка (Епенет), Папилка (Папил) и пр.

Эта тенденция достигла апогея в инструкции тем сокольничим, которые которые отправлялись в посольство в Персию к шаху Аббасу II (1662–1664 годы). Среди 16 названных имён нет ни одного нехристианского — и сплошные «реликтовые» антропонимы. Например, Парфеней Тоболин, Доримент Данилов, Карион Исаев, Партимофей Тургенев, Ромил Рамейков и Тимолай Полянинов. 

Иными словами, государь иначе распределял функции между крестильными и публичными именами своих приближенных.

Исключение некрестильных имен в этом документе может быть связано с тем, что благодаря Алексею Михайловичу формировалась новая особая зона благочестивого употребления крестильных именований. Если человек отправлялся в военный поход или путешествие в неправославные страны (и были риски не вернуться), в царских документах его христианское имя обретало особое звучание.

На языке войны и молитвы

Были и любопытные казусы соседства разных стилистических регистров — и, соответственно, переключения между ними. Так, в письме князю Долгорукому, находившемуся в Виленском походе, царь называл его то Юрием, то Софонием. Но отнюдь не хаотически, а в соответствии с внутренней логикой. В начале письма Долгорукий именуется Юрием, по публичному христианскому имени. Но когда царь включает «прямой репортаж» с богослужения (см. ниже) — в специальной приписке, Долгорукий зовётся уже Софоний (по имени в крещении).

Известно, что государь формулировал свои мысли непосредственно во время церковного празднества («Писана сия припись на всеношном у Пресвятыя Богородицы Честнаго Ея Покрова, во время, егда воспели первый припев <...>»). Для него, по свидетельству царского врача Сэмюэла Коллинза, было привычным перемежать элементы церемонии государственными делами (благо, бояре находились тут же, в церкви). Вознося на празднике молитвы за своё воинство, Алексей Михайлович закономерно называет Долгорукого по молитвенному, крестильному имени («Рабе Божий, княже Софоний! Буди благословен от Бога Ево святым образом, им же и враги побеждай <...>»). Что, помимо всего прочего, означает и выражение особой царской милости: монарх принимает в своём приближённом личное участие. К тому же за людей, рисковавших умереть в неправославном окружении, надлежало молиться как можно чаще, а значит, называть молитвенными именами.

 

Этот принцип подхватил сын Тишайшего Фёдор Алексеевич. Так, в 1677 году он распорядился, чтобы одного из представителей дьяческого рода Чистых называли не привычным нехристианским именем Алмаз, но крестильным Матфей, поскольку тот участвовал в военной кампании.

Закрепление в документах

Следствием инновации — усиленного использования крестильных имён — стало то, что эти антропонимы начали утверждаться в делопроизводстве в целом. «Порой происходило нечто вроде трансформации прежних крестильных имен в новые публичные, — отмечают Анна Литвина и Фёдор Успенский. — А иногда два имени человека как бы вступали в отношения конкуренции и попеременно употреблялись во вполне светских бумагах одного и того же типа».

Так, по наблюдениям историка Галины Ивановой, вышеназванного дьяка в боярских книгах именовали Матвеем, а в частных актах — всё равно Алмазом. Стольник Андрей/Авдий Савелов фигурировал под крестильным именем Авдий в боярских книгах и подписывался так в челобитных. Но в Дворцовых разрядах он появлялся и под именем Андрей (некрестильным). Значит, в смысле функционирования публичными становились оба имени.

Таким образом, к последней трети XVII века число носителей христианской двуименности сокращалось и оттого, что младенцам реже давали по два христианских имени, и потому, что у взрослых крестильное имя всё чаще выполняло функции публичного. Это проясняет и ситуацию с царскими тестями.

Антропонимическая инновация в кейсе Салтыкова и Лопухина заключалась в том, что при кардинальной смене социального статуса их крестильные имена не только обретали другие функции, но и сама идея двуименности, видимо, упразднялась. Старые публичные имена двух государевых тестей были изъяты из письменного оборота. Остались только два Фёдора.

Рассеянное многообразие

Постепенный распад двуименности, как уже говорилось, начался рано. Запретов на неё не было — ни при Петре I, ни при Михаиле Романове, ни при Иване Грозном. Но полиномия и не была институционализирована. Эту практику никто не вводил и не кодифицировал. Так что фатальным для неё мог оказаться не государев запрет, а шедшее сверху изменение семиотических параметров и употребления, когда акт имянаречения переставал быть понятным всем.

Может быть, двуименность отчасти «подкосили» зарубежные образцы — восточные (греческие) и западные? Значимо ли, что Василий/Гавриил III был сыном византийской принцессы Софьи Палеолог? Не отразились ли в одноименности первых Романовых на престоле контакты Руси с восточными патриархами? И насколько важно было для грекофила Алексея Михайловича отсутствие у греков той традиции двуименности, которая существовала на Руси? Пока тут больше вопросов, чем ответов.

 

Пётр I общался с многоименными иностранцами, но как это влияло на русскую полиномию? Контраст её с западной многоименностью был очень силен. Да и тенденция к регламентации обиходной жизни не способствовала выживанию полиномической традиции.

Рудиментам этой некогда стройной системы предстояло рассыпаться по разным культурным стратам. «Какие-то её компоненты отыскиваются у старообрядцев, что-то — в имянаречении крестьян, а что-то — в практике выбора имени у отдельных знатных родов, вроде Долгоруких, Плещеевых или Татищевых», — отмечают исследователи.

По сути, ничто не было потеряно — и ничто не сохранено. Ни у аристократов, ни у раскольников, ни в другой среде не было последовательного воспроизведения средневековой системы. И так дело обстояло, по-видимому, уже во второй половине XVIII века, заключают Анна Литвина и Федор Успенский.
IQ
 

Авторы исследования:

Анна Литвина, доцент Школы филологических наук факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Лаборатории лингвосемиотических исследований НИУ ВШЭ

Фёдор Успенский, член-корреспондент РАН, профессор Школы исторических наук факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, главный научный сотрудник Научно-учебной лаборатории медиевистических исследований НИУ ВШЭ

Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 10 июня, 2022 г.