«Прирожденную лень негров победит только кнут»

В Издательстве Института Гайдара вышел перевод книги Каролин Уден-Бастид и Филиппа Стейнера «Расчёт и мораль: издержки рабства и цена освобождения (XVIII–XIX века)». IQ.HSE публикует из неё фрагмент, посвящённый тому, какие псевдорациональные оправдания придумывали французские колонисты рабскому труду негров. Ведь просвещённые белые люди из Западной Европы веками считали, что для африканцев быть рабами естественно и полезно.

Может ли порабощённый негр, единственным стимулом к работе которого является кнут, превратиться в свободного работника, движимого интересом? Как в XVIII, так и в XIX веке этот вопрос занимает центральное место в дебатах, вызванных расчётами соответствующих издержек рабского и свободного труда.

В конце XVIII века Дюваль де Санадон объясняет, почему чернокожая рабочая сила не может вырваться из рабства. Нужно очень плохо знать человека вообще и негра в частности, утверждает он, чтобы думать, что он будет склонен подчиняться наёмному труду в стране, где почти без всяких усилий произрастает рис, кукуруза, просо и бананы. 

Человек везде рождается ленивым; только потребность принуждает его к труду: всякий раз, когда природа обеспечивает его потребности или удовлетворяет их с небольшими затратами, он остается праздным. Люди, которые в Европе не ограничиваются трудом, необходимым для удовлетворения их «первичных потребностей», принадлежат к более высокому классу, нежели те, в которых нуждаются колонии: это элитные работники — портные, вышивальщики, парикмахеры, сапожники, слесари и т. п.

Что касается европейских поденщиков, они не имеют ничего сверх необходимого, что к тому же порождает нехватку рабочих рук во французском земледелии, поскольку рабочая сила ищет более прибыльных мест в городах и посёлках. Если бы речь шла о внедрении в колониях промышленных искусств, то среди негров наверняка нашлись бы те, чей вкус и мастерство сделали бы их для этого пригодными. Но эти ремесленники бесполезны для плантаторов, которым нужны возчики, рабочие на индиговом и сахарном производствах и особенно сельскохозяйственные рабы, те функции, которые негры выполняют в рабстве и которые они отказались бы выполнять на свободе.

Населённые свободными неграми колонии превратились бы в невозделанные пустыни, которые уже не отвечали бы намерениям метрополии и к тому же быстро обагрились бы кровью европейцев. Чтобы преодолеть лень свободных негров, необходимо будет платить им такую высокую заработную плату, что плантаторы вскоре будут вынуждены покинуть хозяйство, стоимость труда которого сведёт на нет рентабельность. 

Такой подход, согласно которому поведение негра не относят к какой-то особой природе, а, напротив, уподобляют поведению любого человека, вполне уместен: Дюваль де Санадон не отрицает способности вольноотпущенника обеспечивать реальный продуктивный эффект и косвенно его способность действовать в соответствии со своим интересом, но прямо выражает отсутствие выгод такого процесса для плантаторов. Считая себя просвещённым человеком, он встаёт не на почву расового неравенства, а на почву экономической необходимости.

Примерно в то же время в небольшой брошюре, озаглавленной «Принципы чёрного рабства в сахарных, кофейных и пр. колониях», напротив, предлагается эссенциалистское объяснение негритянской лени. Бог поместил в высоких широтах, где температура холодная, сильных и крепких людей, а в тропических регионах — ленивых людей и врагов труда. 

Леность последних объясняется двумя факторами: с одной стороны, чрезмерной потливостью, которая, разрыхляя и иссушая их волокна, «притупляет ту способность души, которая ведёт к размышлению, к расчёту, к составлению планов, к воспитанию», что мешает им испытывать «эту живую надежду, которую продлевает труд, удовлетворяя её ещё до наслаждения»; с другой стороны, изобилие природы, позволяющее свести культуру к нескольким растениям, которые сеют и собирают почти без всяких усилий. Поскольку люди действуют только в силу своих «настоящих или воображаемых потребностей», нелепо ожидать, что жители жарких регионов будут выполнять такую тяжёлую работу, как выращивание тропических продуктов на экспорт.

«Негр, — поясняет автор, — работает для того, чтобы жить, а не для того, чтобы разбогатеть. <…> Он прекрасно живет, питаясь небольшим количеством рыбы, риса или нескольких кореньев, которые достаются ему самым лёгким трудом. Природа склоняет его к отдыху <…>. Предложите ему заработную плату, предложите ему все плоды труда; он будет работать, чтобы жить одним днём; не более того; и вы должны согласиться, что было бы большой ошибкой ожидать такой мучительной и непрерывной работы, как работа по производству сахара, от существа, которое может почти без труда удовлетворить все свои вкусы». Следовательно, интерес — в смысле желания улучшить свое материальное положение — не смог бы заменить стимулирование кнутом.

Автор «Принципов порабощения негров» формулирует различие между реальными и воображаемыми потребностями в теории климата. Если он никогда его не цитирует, то он, вероятно, как и многие представители колонистов, читал Монтескьё. В самом деле, мы находим в его тексте два аргумента, развитых в «Духе законов»: климат воздействует на длину волокон, которые он уменьшает в холодных странах и увеличивает в жарких странах, что делает человека бодрым в первых и ленивым во вторых; бесплодие земли делает людей искусными, сдержанными, смелыми, тогда как плодородие страны легко порождает вялость.

Однако то, как колониальная мысль присваивает теорию климата, значительно отличается от подхода Монтескьё. Последний рассуждает с точки зрения ненаследственных признаков: так, «народы севера, переселённые в южные страны, не совершали там таких прекрасных дел, как их соотечественники, которые, сражаясь в своем климате, использовали там всё свое мужество», так, дети европейцев, рожденные в Индии, теряют мужество, характерное для их отцов.

В глазах большинства колонистов лень негров, напротив, необратима и с ней можно бороться только насилием.

До конца рабства колонисты будут использовать климатические и расовые аргументы, чтобы доказать, что негр, не заботящийся об улучшении своего материального благосостояния, не сможет на свободе стимулироваться интересом. Примеры, приведённые в поддержку этого утверждения, различаются в зависимости от авторов и периода.

В 1790 году Сен-Сиран приводит пример карибов, коренных жителей островов, которые никогда не предлагали свой труд белым, отказываясь променять свой отдых на новые удовольствия. В следующем году Моро де Сен-Мери предлагает пример чёрных карибов Сен-Винсента, потомков пленников английского невольничьего корабля, потерпевшего кораблекрушение около 110 лет назад: жены выращивают для них немного табака, питаются они маниокой, ходят голыми и добывают, путём небольшого обмена с белыми, что-нибудь, чтобы напиться. Он добавляет пример негров Голубых гор Ямайки, чьи жены и дети, низведённые до положения рабов, выращивают ту малость, чтобы удовлетворить свои потребности, «столь же ограниченные, как и их интеллект».

Примеры, заимствованные в 1802 году Барре де Сен-Венаном, который добавил к ним примеры повстанцев из Голландской Гвианы, маронов-негров Баоруко в испанской части Сан-Доминго и, наконец, цветных и негров из французской части того же острова после освобождения. Ришар де Тюссак в 1810 году возвращается к поведению гаитян: став владельцами острова, негры, отказавшись от культуры тростника и индиго, довольствуются сбором кофе на деревьях, которые они не могли уничтожить, выращивая продукты питания только по принуждению правительства, которое, несмотря на применение силы, не смогло восстановить экспортные культуры. 

Приняв другую точку зрения, Андре де Лашарьер объясняет в 1831 году, что Гаити избежало разорения своего сельского хозяйства и торговли только потому, что авторам сельского кодекса хватило мудрости привязать чернокожих земледельцев к земле, установив систему принудительного труда, мало чем отличавшуюся от той, что была установлена в Гваделупе и на Мартинике.

Основываясь на английских данных после принятия Abolition Act , Ле Пеллетье Дюклари утверждает в 1839 году, что вольноотпущенники бегут с плантаций английских островов после освобождения и что Антигуа, эталонная колония, находится под угрозой депопуляции, поскольку новые свободные люди, поставленные перед выбором работать или умереть от голода, предпочитают эмиграцию в другие колонии, где, уединившись в лесах, они могут предаваться лени и мародёрству и жить как в африканском племени. Обвинения возобновились три года спустя Мейнардом, который утверждает, что ситуация в британских колониях доказывает абсурдность эмансипации: климат, почва, природа чёрной расы, как правило, приводят к прекращению работы в тот день, когда она становится необязательной.

К тому же поведение свободных цветных на французских островах, о котором уже упоминали Сен-Сиран и Барре де Сен-Венан, поразительным образом демонстрирует прирождённую лень негров. Автор предисловия к «Руководству жителей Сан-Доминго», опубликованного в 1802 году, подчёркивает, что они работают только тогда, когда возникает острая потребность: «плясать, скакать на лошади и предаваться сладострастию; вот высшее счастье цветного человека и его единственная забота». Утверждение, уже присутствующее в XVIII веке и постоянно повторяющееся до отмены рабства.

Некоторые, однако, приписывают неграм определенную способность к расчётам. Утверждая, что потребности негра вдвое меньше, чем у самого скромного европейского крестьянина, Сен-Сиран говорит, что, став свободным, он мог бы добывать себе пропитание двумя часами работы и что для того, чтобы заставить его работать 12 часов, ему нужно было бы платить в 6 раз больше, или 48 су, зарплату, которая больше не позволяла бы плантаторам конкурировать с другими странами. Имплицитно признавая, что негр может найти интерес в повышении заработной платы (что подрывает климатический детерминизм), колонист утверждает, что предложение рабочей силы увеличится только в том случае, если её вознаграждение достигнет уровня, несовместимого с поддержанием колониальных культур.

Один анонимный текст, опубликованный в первые годы революции, оставаясь в полном соответствии с теорией климата, содержит весьма сложную аргументацию по поводу того, как вольноотпущенник будет относиться к наёмному труду. Свобода, уверяет его автор, будет благоприятствовать природной лени негров, которые, заинтересованные лишь «первыми потребностями», воспользуются ею, чтобы меньше работать, что приведёт к сокращению обрабатываемой площади. 

Лучше переносящие лишения, чем белые, менее склонные к активной жизни и, главное, менее дальновидные в отношении будущего, окруженные щедрой природой, чёрные «всегда будут тщательно соизмерять свой труд и свой дневной заработок с их повседневными потребностями». Такое положение дел можно было бы представить в виде перевёрнутой кривой труда: поскольку потребности работника сократились, повышение заработной платы будет вести уже не к увеличению, а к уменьшению предложения труда после того, как будет достигнута точка, в которой доход достигает достаточного уровня для их удовлетворения.

Бови, уполномоченный сформулировать в 1843 году мнение колониального Совета Гваделупы по предложениям комиссии, учрежденной министром по вопросам, касающимся рабства (комиссия де Брольи), со своей стороны, развивает позицию, близкую к позиции Сен-Сирана. Утверждая, что африканец, «предоставленный своей свободной воле, влачит жалкое существование на земле, где он едва ли является самым совершенным животным», он подводит отрицательный баланс эмансипации на английских островах, где общество борется c вседозволенностью, поскольку новые свободные люди требуют ростовщической заработной платы для безудержного потребления. Вывод, который де-факто противоречит догме о низких потребностях, обычно развиваемой большинством авторов-защитников колоний, и которые аболиционисты должны принимать во внимание.

Анонимный автор «Принципов порабощения чернокожих» провел различие между реальными и воображаемыми потребностями, которые различные авторы-колонисты и аболиционисты определяют по-другому как первичные потребности и искусственные или — чаще — фиктивные потребности. Первая категория обозначает, по мнению различных заинтересованных сторон, предметы первой необходимости, определяемые как здоровая пища, минимум одежды и крыша для укрытия от непогоды — еда, одежда, жильё, являются к тому же тремя основными статьями потребления, которые использовались до начала XX века для составления бюджета низших слоев общества. 

Вторая категория потребностей охватывает желание того, что не является необходимым для жизни, например украшения, улучшение жилища и обстановки и т. д. Разумеется, граница фиктивности всех потребностей остается неясной: как, в самом деле, отличить те, что относятся к порядку физической необходимости, и те, что навязаны обществом?

В контексте дебатов между рабовладельцами и аболиционистами различие между реальными потребностями и искусственными потребностями в действительности относится к экономическим и моральным отношениям, которые акторы поддерживают с рынком. Когда колонисты осуждают низкие потребности негров и их склонность к безделью, они оспаривают возможность того, что последние, если бы они были эмансипированы, могли бы направить свои силы исключительно на разведение продовольственных культур, то есть на экономическую деятельность, продукты которой имеют лишь ограниченный доступ к рынку.

Приняв образ жизни, основанный на рутине, вольноотпущенники оказались бы потом в том, что Фернан Бродель назвал «материальной цивилизацией», обширной основой, на которой с XV по XVIII век зарождались рыночная экономика и капитализм:

Упорно отстаивающее своё присутствие ненасытное прошлое монотонно поглощает хрупкое время людей. И этот пласт застойной истории огромен: к ней в огромном своём большинстве относится сельская жизнь, то есть жизнь 80–90% населения земного шара.

Помимо своего постоянства во времени и массы людей, которую она охватывает, материальная цивилизация определяется слабостью своего отношения к рынку:

Между «материальной жизнью» (в смысле очень элементарной экономики) и экономической жизнью располагается поверхность [их] контакта. Это не сплошная плоскость, контакт материализуется в тысячах неприметных точек — рынках, ремесленных мастерских, лавках... Такие точки суть одновременно и точки разрыва: по одну сторону разрыва лежит, экономическая жизнь с её обменами, деньгами, с узловыми точками и средствами более высокого уровня — торговыми городами, биржами или ярмарками; по другую — «материальная жизнь», не-экономика, живущая под знаком неотвязно её преследующей самодостаточности. Экономика начинается с порогового уровня меновой стоимости.

Хозяева плантационного хозяйства и рабовладельческого строя в конце концов опасаются, что новые свободные люди ограничат свою деятельность натуральным сельским хозяйством, составляющим основу «материальной цивилизации», описанной Броделем, тем самым уйдя за пределы рынка. В этом отношении они не проявляют ни заботы, ни «интереса» в смысле чуткости к тому бедственному положению, от которого могли бы тогда страдать свободные негры.

Их беспокоит не риск бедности, в которую могут впасть негры, а тот факт, что их низкие потребности приведут к тому, что они не будут представлены на рынке труда.

Это ситуация самодостаточности, внерыночного производства и, следовательно, отсутствия рынка труда, которую колонисты называют возвращением к варварству и на риск которой они ссылаются, чтобы отсрочить момент отмены рабства. Барон Дюпен, член палаты пэров и делегат Мартиники, резюмирует в одной фразе в мемуаре, опубликованном в 1844 году, колониальную точку зрения:

Что ж, если бы продукты, которые сегодня являются богатством наших колоний, были заброшены, если бы чернокожие были вынуждены выращивать только продукты питания и только для себя самих, они были бы просто тем, чем сегодня являются чернокожие Сан-Доминго: они вернулись бы, через огрубение и бедность, к варварству.

Власть этого экономического и нравственного мировоззрения сильна: сторонники борьбы с рабством по большей части его разделяют. Однако их подход к будущему негров отличается от подхода колонистов. В то время как последние утверждают, что возврат освобожденных рабов к материальной цивилизации, к не-экономике неизбежен, аболиционисты убеждены, что должным образом стимулированный интерес, спасёт их от варварства и позволит удержать их в экономике.

Рабство, самый счастливый статус для негра

Чаще всего основывая свои доказательства на климатических и расовых аргументах — ужасающей белой смертности в тропиках, прирожденной лени негров, — колонисты постоянно повторяют, что рабство — единственное средство поддержания экспортных культур в колониях. Кроме того, положение раба, объясняют они вслед за Пети, Малуэ и Дювалем де Санадоном, более счастливое, чем у многих европейских рабочих.

В 1790 году Дюбук де Марантий поочередно сравнивает раба с крестьянином Европы, который переносит все тяготы души и тела, с солдатом, который, подвергаясь тяжелейшему труду и дисциплине, очень часто заканчивает своё мучительное существование нищенством на обочине мира, наконец, с моряком, который сталкивается с опасностями моря и болезнями, присущими его профессии, и кончает свои дни в ужасной больнице. Положение раба, по его словам, бесконечно счастливее, чем положение этих трёх категорий людей: об этом свидетельствует тот факт, что негр считает себя выше матросов и солдат, которых он к тому же не считает белыми.

В том же году Сен-Сиран даёт идиллическую картину рабства: «Мы уже несколько раз доказывали, — объясняет он, — что положение рабов в наших колониях обычно менее тяжелое, чем положение поденщиков во Франции; что, главным образом, они имеют, по сравнению с последними, преимущество в том, что о них заботятся в их немощах и старости и что их дети и жены имеют пропитание; что, за исключением рабочего времени, они пользуются полной свободой». 

У них есть, продолжает Сен-Сиран, своя хижина и свой сад, они владеют курами, свиньями и другим имуществом; многие никогда не подвергались ни малейшему наказанию; они собираются вместе, чтобы потанцевать, по крайней мере два раза в неделю; те, кто обладает умениями, очень элегантно одеты, устраивают друг другу великолепные обеды; у них роскошные свадьбы и похороны. Многие были бы крайне удивлены, если бы узнали, что говорят об их положении парижские философы. По словам колонистов, положение негров-рабов лучше того, которое им хотят предоставить как свободным работникам. Следовательно, эта перемена положения не сможет вызвать стимуляцию интересом.

Высказывания подобного рода продолжаются до окончания рабства. Наиболее полно они, несомненно, были изложены Гранье де Кассаньяком в его «Письмах к г-ну де Ламартину», опубликованных в 1840 году. В рабстве есть то хорошее, заявляет он в самом начале, что там никто не умирает с голоду; это отрицание нищенства, порождённого свободным трудом. Рабство может быть более моральным, более эффективным средством цивилизации, чем свобода, которая сопровождается великими бедами, как экономическими (нищета), так и моральными (разложение нравов):

[Режим свободы и изоляции] породил у рабочих классов, у тех, кто живёт за счёт своих дневных заработков, тесноту, беспорядок, распущенность, которые их уничтожают. В больших населённых центрах эти классы, возникшие в результате освобождения рабов и крепостных в Средние века, уже не могут больше производить то, что они тратят; и независимо от общественной благотворительности, регулярно организуемой в больницах, с тех пор как христианство умножило пожертвования, необходимо каждую зиму и даже при малейшем общественном волнении, которое возникает в промышленности, умножать благотворительность для обеспечения этого невозможного изнурительного и бесплодного режима, свободы без организации, то есть изоляции.

Во Франции, где собственники составляют 12/15 активного населения, пролетарии представляют собой нечто ужасное: «это капли воды, но эти капли воды, испаренные солнцем зажигательных теорий, взорвут социальную машину» [страны]. А что будет в колониях, где у каждого владельца будет по двести поденщиков? Европейские рабочие, не имеющие сбережений, не могут сопротивляться режиму, в котором они живут. Всё, что они могут делать, это не умереть с голоду, выполняя ужасную работу, которую не захотели бы делать негры. 

Он предлагает ввести «пожизненную домашнюю службу», которая давала бы рабам законное пользование гражданскими правами, которыми они уже обладают фактически (брак, признание совершённых между ними внебиржевых сделок), а хозяева, которым выплачивалась бы компенсация, больше не имели бы права их продавать: тогда единственная разница между негром и европейской прислугой будет заключаться в том, что первый всегда будет работать на одного и того же хозяина, тогда как второй продаёт свои руки нескольким, разница в пользу негра, поскольку долгое положение прислуги создаёт связи между хозяином и работником и позволяет организовать пенсионную систему, которая защищает старых работников от жалкой и позорной смерти в больнице.

Таким образом, рабство преподносится колонистами как одна из форм «давнего договора, который богатые заключили с бедными», «пожизненного обязательства», «союза», посредством которой человек работает всю свою жизнь на хозяина, который берёт на себя обязательство содержать его от рождения до смерти, «контракт на обслуживание», в силу которого в обмен на определённое количество часов работы в течение пяти дней в неделю раба кормят, одевают, о нём заботятся в болезни и непродуктивной старости. 

Это обязательство, не имеющее качества юридического договора — равенства сторон, свобода заключения или незаключения договора, — но выгодное для раба, потому что оно даёт ему то, чего нет у поденщика или свободного крестьянина: безопасность и отсутствие ответственности за членов семьи.

Рабство, не перестаёт повторять Гранье де Кассаньяк, — это система солидарности, а свободный труд порождает изоляцию.

Логика такого анализа заключалась в том, чтобы колонисты выступали за восстановление рабства в Европе. В большинстве случаев они до этого не доходят. Большое количество бедных европейцев, замечает Малуэ, согласились бы стать добровольными рабами, но владельцам не пристало брать их под свою опеку, и особенно для свободной и гордой нации допускать такие договоры между своими членами, которые вскоре привели бы к порабощению всех.

Этот ресурс не может быть предложен свободному народу: любой индивидуум из класса обездоленных должен сохранить возможность, хотя бы минимальную, войти в класс собственников; эта перспектива, открытая для всех, является утешением, которого мы не имеем права его лишать. Аргумент, который рушит защиту рабства: если состояние подчинения рабов похоже на положение поденщиков во Франции, то зачем отказывать первым в «утешении», дарованном последним?

Гранье де Кассаньяк, со своей стороны, доходит, до логического конца:

Не пройдет и полвека, не боится он писать, как Франция, уставшая кормить милостынями развратных и ленивых пролетариев, решится принудить их к труду и стать распорядителем их доходов, как она делает с доходами солдат.

Странное утверждение со стороны человека, который четырьмя годами раньше заявлял, что «люди цивилизации» проявляли, в отличие от рабов, терпение, трудолюбие, дух порядка.

Если они отказываются признать «счастье» рабов, противники рабства, озабоченные экономической эффективностью и социальным миром, работают над предложениями о статусе, способном удержать вольноотпущенников на плантациях, защищая их от прекаритета и нищеты, от которых страдают европейские рабочие классы.
IQ

19 апреля