Социализм в постели

В издательстве «Альпина нон-фикшн» вышел перевод книги Кристен Годси «Почему у женщин при социализме секс лучше. Аргументы в пользу экономической независимости». IQ публикует фрагмент из книги, посвященный тому, как секс в социалистических государствах остаётся неотделимым от чувств — и приносит больше удовольствия женщинам, чем в капиталистических.

В 1997 и 2005 годах два российских социолога, Анна Темкина и Елена Здравомыслова, провели углубленные биографические интервью в двух группах российских женщин из среднего класса. Они изучили связанные со сменой поколений изменения в том, как женщины описывают свои романы, как при Советском Союзе, так и после. Исследование выявило пять основных нарративов в описании женщинами гетеросексуальных отношений с мужчинами, в терминологии авторов, «сексуальных сценариев»: ориентированный на рождение ребенка, романтический, дружеский, гедонистический и инструментальный. 

В интервьюировании 1997 года русские исследовательницы обнаружили, что советское «молчаливое поколение» (родившиеся в 1920−1945 годах) опиралось в основном на сценарий, ориентированный на рождение ребенка, согласно которому секс — нечто такое, что приходится терпеть в браке, чтобы иметь детей. Любовь и удовольствие тут ни при чем. Хотя советские женщины после 1955 года снова имели возможность делать аборты, отсутствие средств контроля рождаемости и двойное бремя работы и семейных обязанностей угнетали сексуальную функцию многих из них. Сомневаться не приходится: у этого поколения советских женщин секс был ни к черту.

Ситуация начала меняться после смерти Сталина. Несмотря на прежний дефицит приватности из-за нехватки жилья, скудость официального секспросвета и полное отсутствие эротики (любая порнография была запрещена), в исследовании Темкиной и Здравомысловой горожанки из среднего класса, родившиеся между 1945 и 1965 годами, свидетельствовали о выраженном отходе от сценария, ориентированного на продолжение рода. Взгляд на сексуальные отношения через призму чадородия сохранялся, но дополнился двумя новыми способами восприятия сексуальности: романтическим и дружеским. 

Появление романтического сценария стало результатом масштабного сдвига советских общественных нарративов о сексуальности. В позднесоветскую эпоху врачи, психологи и другие специалисты начали подчеркивать важность «настоящей любви», «общих интересов» и «духовного единства» как основы успешного брака. 

«Романтический сценарий предполагает, что сексуальная жизнь понимается как неотъемлемая часть сильной эмоциональной привязанности и чувств, — пишут русские исследовательницы. — Секс описывается как атрибут любви, увлечения и страсти. Любовь является центральной категорией в повествовании о сексуальном опыте». Романтический сценарий сексуальности — это именно то, что ранние социалисты, в частности Август Бебель и Александра Коллонтай, могли бы себе представить в обществе, в котором экономические соображения не давят на выбор партнера в любви.

Еще один взгляд на секс у женщин среднего класса в позднесоветский период — это дружеский сценарий. Секс без обязательств с партнером противоположного пола описывался как важная часть взаимной привязанности двух людей, работавших вместе или принадлежавших к одному кругу общения. Этот сценарий, предположительно, сложился потому, что женщины располагали собственными ресурсами и не зависели от мужчин в удовлетворении базовых потребностей. Некоторые советские городские жительницы чувствовали надежность своего экономического положения, и сексуальность утратила статус обменного ресурса, ею стало возможно делиться безвозмездно.

Если сексуально-экономическая теория верна, можно предположить, что появление свободных рынков и стремительное разрушение социального государства после краха СССР вызвало возвращение установок, согласно которым женская сексуальность вновь становится товаром. Именно это Темкина и Здравомыслова обнаружили, опросив в 1997 и 2005 гг. женщин постсоветского поколения. Помимо «гедонистического сценария», в котором секс имеет целью собственное удовольствие, часто связанное с сексуальными игрушками и другими товарами, которые можно купить (в советскую эпоху этот сценарий, по понятным причинам, отсутствовал), они заметили появление нарратива, который назвали «инструментальным сценарием». Он повсеместно распространился вместе со свободными рынками.

«Коммерциализация различных сфер социальной жизни, гендерная поляризация и неравенство, а также отсутствие ресурсов оправдывают инструментальный сценарий сексуальности, — пишут Темкина и Здравомыслова. — Согласно этому сценарию, сексуализированную женственность (и молодость) можно выгодно обменять на материальные и другие блага. В этом сценарии брак представляется расчетом».

Превращение в товар женской сексуальности в России проявилось в стремительном расширении сфер секс-индустрии и порнографии, распространении браков по расчету ради денег и, в терминологии авторов, «спонсорства», когда богатые мужчины обеспечивают своих женщин. По данным Темкиной и Здравомысловой, инструментальный сценарий «очень редко обнаруживался в нарративах о половой жизни» женщин старшего возраста, выросших в Советском Союзе.

Свидетельство преобладания инструментального сценария после 1991 г. имеется и в статьях Питера Померанцева о бурном распространении российских «академий охотниц за деньгами». Побывав на занятиях в этой особой разновидности учебных курсов в Москве, он описал «группу серьезных блондинок, тщательно ведущих конспекты», потому что «найти щедрого папочку — это мастерство, профессиональное искусство». Увлеченные «золотоискательницы» платили тысячи долларов в неделю за эти курсы в надежде найти «спонсора», который будет оплачивать их счета. Для многих молодых женщин узнать, как найти богатого мужа, — лучшая инвестиция, чем университетское образование или попытки сделать карьеру. Пройдя курс, рассказывает Померанцев, эти женщины вьются «вокруг созвездия клубов и ресторанов, созданных почти исключительно для спонсоров, ищущих девочек, и девочек, ищущих спонсоров»: «Мужчины называются “форбсеры” (из списка богачей Forbes), девушки — “телки”, скот. Это рынок покупателя: на каждого “форбсера” сотни “телок”». Таким образом, внедрение в России свободных рынков совпало с возвращением товаризации женщин, особенно по сравнению с позднесоветским прошлым.

***

Конфликт социалистического видения свободной сексуальности и капиталистической идеи сексуальности, превращенной в товар, проявляется также в обсуждениях и спорах по поводу объединения двух Германий — Германской Демократической Республики (ГДР) и Федеративной Республики Германии (ФРГ). До конца Второй мировой войны немецкая нация была едина, но после разгрома нацистов победители-союзники поделили Германию. С началом холодной войны союз Сталина и западных держав распался. Восточная Германия оказалась по советскую сторону железного занавеса под однопартийной властью Социалистической единой партии Германии (СЕПГ).

Разделенная Германия — интересный эксперимент по изучению прав и сексуальности женщин. Население двух стран было почти одинаковым и различалось только особенностями, обусловленными политическим строем. Сорок лет две Германии двигались разными путями, особенно в отношении создания идеалов маскулинности и феминности. Жители Западной Германии приняли капитализм, традиционные гендерные роли и модель буржуазного моногамного брака «мужчина-кормилец / женщина-домохозяйка». В Восточной Германии задача женской эмансипации в сочетании с нехваткой рабочих рук привела к массовому вовлечению женщин в рабочую силу. Как утверждала историк Дагмар Херцог в своей книге 2007 г. «Секс после фашизма», восточногерманское государство продвигало гендерное равенство и экономическую независимость женщин как уникальные характеристики социализма, желая продемонстрировать свое нравственное превосходство над демократическим капитализмом Запада. Уже в 1950-е гг. государственная печать призывала мужчин Восточной Германии участвовать в работе по дому, более справедливо делить тяготы ухода за детьми со своими женами, которые также работали на полную ставку.

По данным исследований немецкого профессора-культуролога Ингрид Шарп, в Восточной Германии были созданы условия, в которых женщины уже не зависели от мужчин и чувствовали себя автономными, что побуждало мужчин более внимательно относиться к потребностям своих сексуальных партнерш. Если подруги или жены мужчин из Западной Германии не были довольны сексуальным поведением партнеров, то почти не имели возможности расстаться с ними. Финансово завися от мужчин, они могли осторожно попытаться убедить партнеров проявлять больше внимания к их нуждам. В ГДР мужчины, желающие сексуальных отношений с женщинами, не могли просто купить их и имели стимулы совершенствоваться. Шарп объясняет: «Развод в ГДР был относительно легким и имел мало финансовых или социальных последствий для обоих партнеров. Уровень и браков, и разводов был намного выше, чем на Западе. СЕПГ утверждала, что эти показатели отражают предпочтение, отдаваемое браку по любви; выдохшиеся, неудовлетворяющие отношения можно было легко разорвать и столь же легко начать новые, продуктивные. Тот факт, что женщины инициировали бо́льшую часть разводов, трактовался как признак их эмансипации. В отличие от Запада, экономическая зависимость не вынуждала женщин сохранять брак, уже не доставлявший радости».

Экономическая независимость женщин и сопутствующее уменьшение числа отношений, основанных на экономическом обмене, давали Восточной Германии основание утверждать, что граждане социалистических стран получают больше удовлетворения от личной жизни.

Однако исследователи Восточной Германии не сосредоточивались всецело на любви, как сделала бы Коллонтай, и сознательно старались продемонстрировать, что их сограждане имеют более частый и удовлетворяющий секс. Они утверждали, что социалистическая система улучшает сексуальную жизнь человека именно потому, что секс перестает быть товаром, продаваемым и покупаемым на нерегулируемом рынке. Херцог замечает: «Главной задачей в ГДР было показать гражданам, что социализм создает самые лучшие условия для долговременного счастья и любви. Восточногерманские авторы часто указывали на то, что сексуальные отношения, действительно, в большей степени основывались на любви, следовательно, были более нравственными на Востоке, чем на Западе, именно потому, что при социализме женщинам не приходилось “продавать” себя в брак, чтобы прокормиться)».

Поскольку ученые из Восточной Германии сосредоточивались на сексуальном удовлетворении, особенно женском, они провели широкий спектр эмпирических исследований с целью продемонстрировать превосходство социализма в постели. С поправкой на методологические проблемы, рассмотренные в предыдущей главе, эти исследования содержат ряд интересных свидетельств, подтверждающих, что при социализме люди имели лучший секс. Например, в 1984 г. Курт Штарке и Вальтер Фридрих опубликовали книгу по результатам своего изучения любви и сексуальности жителей Восточной Германии до 30 лет. Авторы обнаружили, что молодежь ГДР, как мужчины, так и женщины, была чрезвычайно удовлетворена своей сексуальной жизнью; две трети молодых женщин сообщили, что получают оргазм «почти всегда», и еще 18% сказали, что оргазмируют часто. Штарке и Фридрих утверждали, что такие показатели удовлетворения в постели являются следствием жизни при социализме — «чувства социальной защищенности, равенства обязанностей в образовании и труде, равенства прав и возможностей участия в жизни общества и ее формирования».

Последующие исследования поддерживали эти начальные результаты. В 1988 г. Курт Штарке и Ульрих Клемент провели первое сравнительное исследование сообщений студенток Восточной и Западной Германии о сексуальном опыте. Они обнаружили, что восточногерманские женщины получают больше удовольствия от секса и чаще испытывают оргазм, чем их западные сверстницы. В 1990 г. другое сравнение мнений молодежи обеих Германий установило, что предпочтения мужчин и женщин ГДР лучше согласуются друг с другом, чем у молодежи ФРГ. Например, по данным одного исследования, 73% женщин и 74% мужчин из Восточной Германии хотели вступить в брак. Для сравнения, в Западной Германии 71% женщин и только 57% мужчин желали брака — разница в 14%. Другое исследование сексуальности выявило значительно более высокую удовлетворенность женщин Восточной Германии. На вопрос о том, были ли они довольны своим последним свиданием, утвердительно ответили 75% женщин и 74% мужчин ГДР, в сравнении с 84% мужчин и лишь 46% женщин ФРГ. Наконец, респондентов спрашивали, чувствуют ли они себя «счастливыми» после секса. «Да» ответили 82% восточно германских и только 52% западногерманских женщин. Обратный показатель: лишь 18% женщин ГДР не были «счастливы» после секса, а в ФРГ — почти половина респонденток.

После объединения ФРГ и ГДР разные сексуальные культуры двух обществ столкнулись и стали предметом активных дебатов и разногласий. Ингрид Шарп изучила «сексуальное объединение Германии» и сделала вывод, что западные мужчины изначально фетишизировали образ страстной восточногерманской женщины. «Надежная статистика, — пишет Шарп, — с очевидностью подтверждает бо́льшую сексуальную отзывчивость восточных женщин. Исследование женского сексуального поведения, проведенное гамбургским Gewis-Institut для Neue Revue, показало, что 80% восточных немок всегда испытывают оргазм в сравнении с 63% женщин Запада. Контекстом [этого исследования] была идеологическая битва между Востоком и Западом: противники в холодной войне сошлись на поле сексуальности, вооружившись оргазмическим потенциалом вместо ядерного». Действительно, по сообщению Шарп, убеждение восточных сексологов, что бо́льшая сексуальная удовлетворенность женщин ГДР связана с их экономической независимостью и уверенностью в себе, угрожало чувству превосходства жителей Западной Германии. Западногерманские СМИ ополчились против идеи о том, что на Востоке могло быть что-то лучше, запустив, по словам Шарп, «великую войну оргазмов».

Споры о сравнительном сексуальном удовлетворении восточных и западных немцев побудили историков Пола Беттса и Джози Маклеллан глубже изучить эту тему в книге «Любовь во времена коммунизма» (Love in the Time of Communism, 2011). Авторы соглашаются с тем, что экономическая независимость женщин способствовала возникновению уникальной, не товаризированной, более естественной и свободной сексуальности, процветавшей в Восточной Германии, — подтверждая, таким образом, что сексуально-экономическая теория верно описывает рынок сексуальности, но лишь в капиталистических странах. Однако, как отмечают Беттс и Маклеллан, различие сексуальных культур предопределили и другие факторы. Во-первых, церковь играла намного более заметную роль в управлении нравственностью и сексуальностью на Западе, чем на светском и атеистическом Востоке (хотя важно указать, что исследование, проведенное в 1984 г. Штарке и Фридрихом, не выявило различий в сообщениях о себе атеистов и последователей религиозных конфессий). Тем не менее культура Западной Германии в значительно большей степени придерживалась традиционных для католицизма и протестантства гендерных ролей, чем восточногерманская. Во-вторых, авторитарная власть ГДР контролировала общественную жизнь восточных немцев, и они отвечали на это бегством в частную жизнь, где выстраивали собственный уютный мир, спасаясь от всепроникающего государства. В-третьих, на Востоке было меньше возможностей для досуга в сравнении с Западом, и люди, возможно, имели больше времени для секса.

Наконец, власти Восточной Германии поощряли людей получать удовольствие от своей сексуальной жизни, отвлекающей их от однообразия и относительной скудости социалистической экономики и ограниченных возможностей путешествовать.

Более того, как и в случае Коллонтай, восточногерманская идея секса оставалась консервативной в сравнении с нашими современными стандартами. Геи и лесбиянки (входят в организацию лгбт, признанной экстремистской), несмотря на отсутствие явного запрета, вели закрытую жизнь. Сколько бы государство ни убеждало мужчин помогать, женщины ГДР все равно выполняли бо́льшую часть домашней работы. Несмотря на доступность противозачаточных средств и абортов, ГДР, как все остальные социалистические страны, сохраняла в своей идеологии выраженную ориентированность на продолжение рода, и социалисты склонны были считать секс занятием, ведущим к браку и детям. Наконец, хотя государство хотело, чтобы секс доставлял удовольствие и мужчинам, и женщинам, оно никогда не поощряло беспорядочные половые сношения. Предполагалось, что секс — это проявление любви и привязанности между равными товарищами.

Несмотря на эти важные оговорки, многие жители Восточной Германии считали, что до 1989 г. их сексуальная жизнь была более спонтанной, естественной и радостной, чем превращенная в инструмент сексуальность, с которой они столкнулись, соединившись с Западной Германией. Вместо того чтобы сохранить лучшее, что было в обеих системах, устранив их недостатки, объединение Германии привело к разрушению восточногерманского образа жизни, включая поддержку экономической независимости женщин. Появление капиталистических рынков означало стремительный пересмотр ценности человека. «Без сомнения, самой губительной для бывшего Востока стала утрата экономической безопасности и новая идея, что достоинство человека отныне измеряется, прежде всего, в деньгах, — пишет Херцог. — Граждане Восточной Германии испытывали колоссальную тревогу из-за потери работы и социального обеспечения, роста арендной платы и неясного будущего. Снова и снова на протяжении 1990-х гг. восточные немцы (гомосексуальные (входит в организацию лгбт, признанной экстремистской) и гетеросексуальные в равной степени) выражали убеждение, что секс в ГДР был более искренним и полным любви, более чутким и удовлетворяющим — и менее зависящим от необходимости себя содержать, чем западногерманский секс».

***

Соседняя Венгрия представляет собой другой пример того, как государственный социализм формировал сексуальную мораль. Венгерский социолог Юдит Такач изучила интимную жизнь своих соотечественниц до 1989 г. и утверждает, что та процветала, несмотря на репрессивный режим. В 2014 г. Такач предположила: хотя венгры испытывали дефицит частного пространства из-за нехватки жилплощади и в общественной жизни подвергались постоянной слежке, «они, судя по всему, сумели гармонизировать ограничения социалистического строя и собственное стремление к удовлетворяющим отношениям с партнерами другого и (или) того же гендера». Иными словами, как и в Восточной Германии и Советском Союзе, в Венгрии имел место заметный разрыв между частной жизнью и публичной сферой, но экономическая независимость женщин способствовала тому, что сексом делились, а не торговали.

Более того, хотя венгры так и не смогли пересмотреть традиционные гендерные роли и патриархальность этой страны была усилена пронаталистской семейной политикой, молодые граждане разделяют с молодежью Восточной Германии тренд к коммерциализации сексуальности. Социологическое исследование в начале 1970-х гг. изучило отношение к сексу 250 студентов и рабочих от 18 до 24 лет. Молодые венгры читали восемь рассказов о формах сексуального поведения, считавшихся типичными для их страны, и ранжировали их согласно симпатии или антипатии к действующим лицам. Героями этих рассказов были: (1) девственница, желающая повременить с началом половой жизни до брака; (2) «полудевственница», которая развлекается с мужчинами, но не допускает коитуса; (3) мать-одиночка, брошенная сексуальным партнером, от которого забеременела; (4) проститутка, находящая мужчин в барах и занимающаяся сексом за деньги; (5) холостяк-«сердцеед», стремящийся уложить в постель как можно больше женщин; (6) гей (входит в организацию лгбт, признанной экстремистской), имеющий тайные отношения с мужчинами; (7) мужчина, удовлетворяющий сексуальные потребности регулярной мастурбацией; и (8) парочка влюбленных, вступивших в половые отношения до брака.

Симпатии преобладающего большинства опрошенных студентов достались не связанной узами брака, но любящей паре (хотя женщины-работницы чуть выше поставили мать-одиночку). Большинство опрошенных студентов назвали наименее привлекательным персонажем проститутку. Она вызвала наибольшее отвращение как у студентов мужского и женского пола, так и у работниц; только мужчины-рабочие поставили гея (входит в организацию лгбт, признанной экстремистской) еще ниже ее. Внизу списка оказались также «сердцеед», «полудевственница» (динамщица) и хронический «самоудовлетворитель». Девственница расположилась примерно посередине. В свете сексуально-экономической теории особенно примечательны объяснения респондентами своего отвращения к героине-проститутке. Опрошенные полагали, что у проститутки нет обоснованной причины продавать свои прелести, поскольку социалистическое государство удовлетворяет ее основные потребности. Они также считали «равнодушный секс» вредным для ее личности. Что любопытно, студенты и студентки больше симпатизировали мужчине-гею (входит в организацию лгбт, признанной экстремистской), а студентки даже поставили «сердцееда» ниже гея (входит в организацию лгбт, признанной экстремистской), — это свидетельствует о том, что отвращение к промискуитету (как мужскому, так и женскому) в начале 1970-х гг. было сильнее гомофобии. Сексуальность в социалистической Венгрии (по крайней мере, в этой группе мужчин и женщин 18−24 лет) идеализировала отношения влюбленных, основанные на взаимной страсти, что, по убеждению Коллонтай, должно было случиться, когда рыночные стимулы «продажи ласк» будут уничтожены. <...>

***

Ситуация в католической Польше позволяет нам углубить понимание роли религии в формировании сексуального поведения человека. Из-за влияния церкви поляки почти не оспаривали традиционные гендерные роли, и сексологи эпохи социализма были склонны не только не подрывать, но укреплять досоциалистические идеалы маскулинности и феминности (в отличие от Восточной Германии). Однако женщины были полностью вовлечены в рабочую силу, а стараниями государственной женской организации Польши аборты остались разрешенными после 1956 г., и польское юношество получало сексуальное образование в школах с 1969 г. (хотя и до этого в стране выходили печатные издания на эту тему). Несмотря на относительную независимость, обязанности по дому оборачивались двойным бременем, которое ни мужчины-партнеры, ни коммунистическая партия почти не облегчили. Кроме того, женщины зарабатывали существенно меньше мужчин и имели меньше возможностей карьерного роста, из-за чего были более зависимы, чем в других социалистических странах. «Тем не менее, — пишет польский антрополог Агнешка Косьцяньская, — возможность зарабатывать, наряду с социальными связями и профессиональной жизнью, давала женщинам независимость и самостоятельность в отношениях с мужчинами, и многие семьи пытались освоить эту новую модель гендерных отношений». <...>

Чтобы изучить этот вопрос, Косьцяньская исследовала профессиональные рекомендации польских сексологов эпохи социализма и последующего периода и обнаружила, что 1970−1980-е гг. являлись своего рода «золотым веком» понимания человеческой сексуальности. Взгляды поляков были противоположны традиционным американским концептуальным моделям, сосредоточенным на физиологии и предполагавшим, что «хороший секс» обеспечивается универсальным циклом сексуального отклика из четырех стадий. Это биологическое понимание, основанное на лабораторных экспериментах Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, в конечном счете привело к медикализации способов лечения половых расстройств. Фармацевтические компании искали (и продолжают искать) пригодные для коммерческого использования решения сексуальных проблем, желательно в форме запатентованной таблетки, что ограничивает рамки сексологических исследований погоней за лечебными средствами, способными приносить прибыль.

Напротив, в социалистической Польше сексология развилась в «целостную научную дисциплину, охватывающую достижения различных направлений медицины, социологии и гуманитарных наук, благодаря чему психология, социология, антропология, философия, история, религиоведение и даже теология стали источниками знаний для сексуального просвещения и лечения половых расстройств. Сексуальность рассматривалась как многомерное явление, укорененное в личных отношениях, культуре, экономике и обществе в целом». В отличие от большинства западных коллег, польские сексопатологи эпохи социализма исследовали стремление индивида к любви, близости и осмысленной жизни и внимательно относились к мечтам и фрустрациям пациентов. Социалистическое государство финансировало их зарплаты и исследования, что резко контрастировало с господством корпоративного финансирования на Западе. Это оказало особенно выраженное положительное влияние на понимание польскими специалистами женской сексуальности. По словам Косьцяньской, польские сексологи «не ограничивали секс телесными ощущениями и подчеркивали важность социального и культурного контекста для сексуального удовольствия». Даже самая совершенная стимуляция, утверждали они, не поможет достичь удовлетворения, если женщина подавлена или переутомлена, [либо] беспокоится о своем будущем и финансовом благополучии». Аналогично направлению, в котором двигалась Восточная Германия, в Польше секс при социализме был, по-видимому, лучше, потому что женщины пользовались большей экономической защищенностью, а сам секс не превращался в товар так, как это происходит на капиталистическом Западе. К тому же раз мужчины не платили за него, то, вероятно, больше думали об удовольствии партнерш. <...>

***

Последний интересующий нас пример — социалистическая Чехословакия — глубоко изучен чешским социологом Катериной Лишковой. Чехи и словаки давно, еще с 1920-х гг., уделяли внимание сексологии, а установление социалистического строя создало уникальную ситуацию, в которой социалистическая идеология соединилась с профессиональным медицинским дискурсом. С начала 1950-х гг. чехословацкие сексологи ставили во главу угла удовлетворение женщины и утверждали, что «хороший секс» возможен, только если мужчины и женщины в социальном отношении равны. Они выступали за доступ женщин к противозачаточным средствам и аборту, их полное включение в рабочую силу и меры, способствующие облегчению работы по дому или ее более справедливому распределению между женщинами и мужчинами. Как и в других социалистических государствах, всем гражданам были гарантированы работа и возможности для отдыха, общедоступное медицинское обслуживание и обязательная пенсия по старости, что уменьшило экономическую зависимость женщин от мужчин.

Опять-таки, освобождение любви, секса и интимности от экономических соображений считалось уникальной особенностью социалистического строя.

Чехословацкие исследователи начали изучать женский оргазм еще в 1952 г., а в 1961 г. организовали целую конференцию о препятствиях для сексуального удовольствия женщины. Согласно их профессиональному мнению, женщины не могут получать полное удовольствие от секса, если экономически зависят от мужчин. «Капиталистическое общество осуждалось по большей части с женской точки зрения, — пишет Лишкова о взглядах чехословацких сексологов. — Хотя авторы были мужчинами, они рассматривали и критиковали капитализм с точки зрения женщин, занимающих в нем невыгодную маргинализированную позицию. Сексологи связывали дискриминацию в общественной и частной жизни с экономической зависимостью: в обществах экономического неравенства люди, особенно женщины, не могут искать спутников жизни в близких по духу личностях и страдают от несчастливых браков и двойных стандартов в сексе… Капиталистический строй приравнивался к подчинению женщин и патриархальности, а социалистические отношения рассматривались как лекарство против капиталистической эксплуатации женщин, будто собственности». Хотя первоначальный упор на гендерное равенство был пересмотрен после 1968 г., когда советские танки подавили Пражскую весну и жители Чехословакии в период «нормализации» устремились за душевным покоем в частную сферу, наследие более либеральной послевоенной эпохи сохранилось.

Опыт ряда социалистических стран Восточной Европы свидетельствует, что сексуальные отношения при социализме имели свою специфику и что существенным фактором была система социального обеспечения, созданная в интересах экономической независимости женщин. Хотя эти меры так и не были полностью реализованы и отчасти осуществлялись в поддержку целей развития социалистической экономики, одним из их последствий стало то, что женщины меньше зависели от мужчин экономически и, следовательно, им было проще разорвать неудовлетворяющие отношения, чем женщинам на капиталистическом Западе. Кроме того, социалистические государства, каждое в своей мере, продвигали мысль о том, что сексуальность должна быть отвязана от экономического обмена; политики и врачи Восточной Германии и Чехословакии открыто заявляли, что это делает отношения более «искренними» и «честными», чем на Западе. В таких странах, как Польша и Болгария, врачи-специалисты поддерживали мысль, что сексуальное удовольствие женщины важно для здоровых отношений, и распространяли просветительские материалы (книги, брошюры, статьи и прочее), чтобы познакомить мужчин с основами женской анатомии. (Сравните это с Соединенными Штатами, где даже сегодня многие молодые люди не получают необходимых знаний о том, как избежать беременности, не говоря уже о тонкостях женского удовлетворения.)

Идея, что равноправные отношения могут вести к лучшему сексу, продолжает занимать исследователей всего мира. Например, в Соединенных Штатах исследование на основании данных, собранных с конца 1980-х до начала 1990-х гг., позволяет предположить, что мужчины и женщины, сообща выполняющие обязанности по дому, реже занимаются сексом, чем пары, придерживающиеся более традиционного гендерного разделения домашних забот, — очевидно, следование разным гендерным ролям повышает сексуальную привлекательность. Однако последующее исследование «Гендерное разделение домашней работы и сексуальные отношения пар: повторный анализ» пересмотрело исходные данные и сравнило их с новыми — полученными в 2006 г. от американских домохозяйств с доходом от низкого до среднего и как минимум одним ребенком. Авторы этой работы обнаружили, что частота соитий увеличивается при более справедливом распределении обязанностей по уходу за ребенком. Ученые утверждали, что за годы между двумя исследованиями гендерные роли американцев изменились, и больше мужчин и женщин рабочего и среднего классов стали считать, что мужчины должны помогать по дому. Ощущение справедливости распределения домашних обязанностей стало главным фактором интимной жизни супругов, и авторы исследования провозгласили, что «секс значим не только как проявление гендера, но и как способ выразить любовь и увлеченность. Следовательно, пары имеют более частый и качественный секс, если довольны своими отношениями». <...>

Каким бы ни было идеальное распределение домашней работы, для современной сексуальности важно, что большинство отношений между людьми формируется в социальном контексте, пронизанном экономическими соображениями и переполненном стрессами.

Необязательно жить при авторитарном режиме, чтобы иметь любящие отношения, основанные на взаимной привязанности, а не на материальном обмене. Современный рынок сексуальности полон молодых мужчин и женщин, незащищенных финансово и страшащихся будущего. Одна из моих бывших студенток призналась, что многие ее подруги и коллеги в возрасте около 25 лет принимают антидепрессанты, чтобы справиться с давлением повседневности. Эти лекарства подавляют тревогу, но часто уничтожают либидо, превращая молодых мужчин и женщин в покорных роботов-трудоголиков, которым не хватает времени на любовь. Культуролог Марк Фишер утверждал, что ухудшение психического здоровья людей на Западе может объясняться ненадежностью капиталистической экономической системы. Как изменение климата и разрушение окружающей среды, стремительное распространение депрессии и тревожности является отрицательным внешним эффектом системы, которая сводит человека до его меновой стоимости.

Нравится нам это или нет, капитализм превращает в товар практически каждый аспект нашей частной жизни, как и гласит сексуально-экономическая теория. Личные отношения требуют времени и сил, которых хватает лишь немногим из нас, пытающимся свести концы с концами в неустойчивой экономике кратко срочных контрактов. Мы опустошены и выжаты как лимон и не хотим тратить эмоциональные ресурсы на поддержание отношений с любимыми. Меня всегда поражало, как много молодых женщин и мужчин с высшим образованием ищут щедрых «папиков» и «мамочек» на сайтах вроде Seekingarrangement.com или работают в эскорт-агентствах. Любые отношения требуют некоторого эмоционального труда, и молодежь усваивает, что этот труд может быть оплачен.

Многие возразят, что в работе в сфере сексуальных услуг нет ничего зазорного и ее следует легализовать, поставить под защиту закона и профсоюзов и обеспечить честную плату тем, кто по доброй воле решает трудоустроиться в этом секторе экономики. Секс-индустрия существовала задолго до капитализма, сохранялась в социалистических государствах и будет существовать еще очень долго. Однако секс-индустрия, как и менее явные формы товаризации сексуальности, является продуктом экономической системы, почти не дающей женщинам материальной защищенности и побуждающей людей превращать все, что у них есть (труд, репутацию, эмоции, физиологические жидкости, яйцеклетки и т. д.), в продукт, который можно продать. Эта разновидность любовного обмена представляет собой не секс-позитивное расширение прав и возможностей женщин, а отчаянную попытку выжить в мире неразвитых механизмов социального обеспечения.

***

Если считать сексуально-экономическую теорию экстремальной моделью сексуальности в капиталистической экономике, то другой экстремум, «социалистический», покажет нам, как объединить положительные стороны обеих систем, отбросив очевидные недостатки. Женская занятость и участие в управлении (посредством гарантии трудоустройства или квотирования), а также финансируемый государством отцовский декретный отпуск и субсидирование детских дошкольных учреждений позволят женщинам не продавать секс ради удовлетворения насущных потребностей. Всеобщее медицинское страхование уже значительно уменьшает экономическую зависимость женщин от мужчин. Создание системы всеобщего медицинского страхования ни на шаг не приближает нас к авторитаризму, как бы ни убеждали нас в обратном правые. Критики американской системы здравоохранения часто указывают на то, что медицинская страховка от работодателя приковывает людей к ненавистной работе. Ведь индивидуальные программы страхования непомерно дороги. Редко, однако, упоминается, что зависимые жены точно так же прикованы к своим бракам, потому что наша система здравоохранения предоставляет им доступ к медобслуживанию через мужей. В случае развода женщина теряет привязку к оформленной на базе работодателя страховке бывшего мужа и вынуждена полагаться лишь на саму себя.

Американцы поклоняются двуглавому божеству свободы и выбора, но некоторые фундаментальные аспекты нашей экономической системы отнимают у простых людей возможность принять решение бросить работу или отношения, не приносящие удовлетворения, поскольку при этом они могут лишиться базовой медицинской помощи. «Это уродование индивидов я считаю худшим злом капитализма», — писал Альберт Эйнштейн в статье 1949 г. «Почему социализм?» Проведший последние годы жизни в Принстоне, штат Нью-Джерси, Эйнштейн считал, что «экономическая анархия капиталистического общества» подрывает базовые человеческие свободы, которые можно восстановить, если американцы примут некоторые аспекты социализма. Чтобы увеличить личные свободы, мы можем воспользоваться любыми из множества мер социальной политики, ряд которых сегодня действует в европейских социальных демократиях.
IQ

14 августа, 2020 г.