Гид по «мандельштамовскому» уголку Москвы к юбилею поэта – Новости – Научно-образовательный портал IQ – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

14 января исполняется 130 лет со дня рождения великого поэта ХХ века Осипа Мандельштама. К этой дате Мандельштамовский центр НИУ ВШЭ подготовил сразу несколько событий. В Государственном музее истории российской литературы имени В.И. Даля «Доходный дом Любощинских — Вернадских» появится экспозиция «Улица Мандельштама: Осип и Надежда». В сквере Мандельштама, где стоит памятник поэту, теперь установлен информационный стенд об Осипе Эмильевиче и его знаменитых московских стихах. А по находящемуся рядом Старосадскому переулку, настоящему средоточию мандельштамовской Москвы, провёл онлайн-экскурсию эксперт Мандельштамовского центра Леонид Видгоф. Именно в Старосадском, дом 10 поэт в 1931 году многократно бывал и жил у брата, создавал московские стихи.

Сады Мандельштама

Карты мандельштамовских мест России — Москвы, Санкт-Петербурга и Воронежа (там поэт был в ссылке) — появились в 2010-2015 годах. И всё же мандельштамовские адреса всегда подают какие-то новые, неожиданные «сигналы». Как показал Леонид Видгоф, Старосадский переулок (между Маросейкой и улицей Забелина) в Басманном районе Москвы — это целый литературно-исторический пазл, в котором «участвуют» Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин и, конечно, сам Мандельштам.

В Старосадском переулке в доме №10, квартира 3 с конца 1920-х и в 1930-е годы Осип Мандельштам часто гостил у брата Александра Эмильевича. В этой квартире, с февраля по июнь 1931 года, появились стихи, «сказанные с последней прямотой». Ирония и отчаяние в них удивительно сочетаются с неким «лёгким дыханием», вновь открывшейся радостью творчества, которая вернулась после пяти лет поэтического молчания Мандельштама (в 1925-1930 годах он работал над прозой, например, повестью «Египетская марка», а также переводами).

Это «лёгкое дыхание» сам поэт определил так: «И не живу, и всё-таки живу» (стихотворение «Ещё далеко мне до патриарха...»). Именно в Старосадском Мандельштам пережил новый поэтический расцвет — с принятием жизни, трепетным проживанием всех её подробностей, обостренным ощущением красок и звуков.

Также читайте

Музей Мандельштама. Павел Нерлер о наследии великого поэта

Что подействовало на поэта так животворно? Возможно, предшествовавшее Москве путешествие в Армению, Сухум и Тифлис (с командировкой помог Николай Бухарин). Вероятно, сказалось и то, что с Мандельштама было снято обвинение в плагиате в связи с литературной обработкой перевода романа «Легенда о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера. Так или иначе, именно в Москве 1931 года, после Армении, Осип Эмильевич создал целую россыпь великолепных стихов.

«Душно — и всё-таки до смерти хочется жить»

В «старосадском» периоде звучат очень разные строки. Тут и стихи «волчьего цикла» — о «веке-волкодаве», который «кидается» на плечи поэту (стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков...»; по-видимому, последняя строка «И меня только равный убьёт» написана в 1935 году), и о том, что «будет и будет гроза» («Колют ресницы. В груди прикипела слеза»). Ещё одна ключевая строчка — «Душно — и всё-таки до смерти хочется жить». Лирический герой по-прежнему чувствует себя «непризнанным братом, отщепенцем в народной семье» («Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...»). Иллюзий нет:

Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину — Москву,
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.

И, казалось бы, от стихотворения «Нет, не спрятаться мне от великой муры...» уже недалеко до антисталинской эпиграммы «Мы живем, под собою не чуя страны» (ноябрь 1933 года), которая, с одной стороны, ужаснула окружение Мандельштама (Борис Пастернак назвал её «актом самоубийства»), а с другой — возможно, спасла Мандельштаму жизнь (вождь услышал в стихах, видимо, то, что хотел услышать, и резолюция была относительно мягкая — «изолировать, но сохранить» поэта). Так или иначе, с 1933 года у Мандельштамов, по воспоминаниям Надежды Яковлевны, появилось ощущение обречённости. Поэт считал, что расправа неминуема, просто отложена на время.

Но в 1931 году весна-лето в Москве всё же оказались временем надежд, «запретного» дыханья полной грудью. Эти ощущения очень отчетливы в стихотворении «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето...». Последняя строфа — о рассвете в Москве и этой утренней радости, вопреки всему:

Уже светает. Шумят сады зелёным телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает —
За карий глаз, за воробьиный хмель. <...>

Но это, конечно, не весь пазл ассоциаций и чувств, которые неожиданно проросли в Старосадском и его бывших великокняжеских садах (они известны ещё по документам XV века и дали название переулку). Оказалось, что переулок — это и сад литературных имён, ассоциаций, событий. О них и рассказал Леонид Видгоф в лекции «Поэт и город: Мандельштам и Москва», которая состоялась в рамках проекта «Мандельштамовские лекции в Историчке».

«Полночный ключик от чужой квартиры»

Столица начала 1930-х в стихах Мандельштама — пёстрая, шумная и любимая. Суета, уют, простые радости — вот тот густой бульон жизни, из которого «растут стихи, не ведая стыда» (ахматовские строчки вполне созвучны Мандельштаму). И даже резкие урбанистические реалии «одомашнены», присвоены. Это наслаждение Москвой звучит в стихотворении «Ещё далеко мне до патриарха...»:

Люблю разъезды скворчащих трамваев,
И астраханскую икру асфальта,
Накрытую соломенной рогожей,
Напоминающей корзинку асти,
И страусовы перья арматуры
В начале стройки ленинских домов.

А вот, пожалуй, ключевые строчки стихотворения:

Когда подумаешь, чем связан с миром,
То сам себе не веришь: ерунда!
Полночный ключик от чужой квартиры,
Да гривенник серебряный в кармане,
Да целлулоид фильмы воровской.

Полночный ключик — от квартиры брата в Старосадском переулке, символ прибежища (что для Мандельштама, бесприютного или «безбытного», по определению Николая Чуковского, очень важно), а отчасти — и ключ к творчеству (поэзия-то вернулась, хотя и в скромной комнате коммунальной квартиры).

«Гривенник серебряный в кармане» (а они выпускались до 1931 года, затем сплав заменили на более дешевый никелевый) — почти талисман. «Фильма воровская» — по-видимому, «Путёвка в жизнь», советский фильм 1931 года о перевоспитании в коммуне беспризорников (лента, награжденная на I Международном кинофестивале в Венеции в 1932 году и показанная в сотне стран).

Также читайте

Хрупкий Октябрь. Как литературная эволюция победила социалистическую революцию

В стихотворении «Ещё далеко мне до патриарха...» мы словно видим фильм о московской жизни — по кадрам: «сонаты в переулках», ларьки, «глыбкие подворотни», воробьи, репортёры, уличные фотографы, предлагающие сняться «под конусом лиловой шах-горы» (задника с изображением Эльбруса или Казбека), «душные подвалы» китайских прачечных (в Москве их было немало). К этой столице поэт идёт с распахнутой душой:

И до чего хочу я разыграться,
Разговориться, выговорить правду,
Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,
Взять за руку кого-нибудь: будь ласков,
Сказать ему: нам по пути с тобой.

Тот же щедрый и весёлый мир явлен в стихотворении «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!»:

Держу в уме, что нынче тридцать первый
Прекрасный год в черемухах цветёт,
Что возмужали дождевые черви
И вся Москва на яликах плывет.

И все же «страшную пору» миновать было невозможно.

Храмы и тюрьмы

«Тюрьма прочно жила в нашем сознании», — писала Надежда Мандельштам. Эту фразу можно прочесть и метафорически, и буквально — топонимически. Прогуливаясь, Мандельштамы нередко проходили мимо тюрьмы, расположенной поблизости. Это был бывший Ивановский (Иоанно-Предтеченский) женский монастырь, основанный в XVI веке (не исключено, что в честь рождения будущего царя Ивана Грозного, развернувшего свой собственный «Большой террор» — опричнину). В 1920–1930-х годах в монастыре находились тюрьма и Государственный институт по изучению преступности и преступника, а затем — колония.

Но здесь же, поблизости от монастыря-тюрьмы, были и храмы разных конфессий, своего рода «плавильный котел» культуры. Что тоже символично, учитывая, например, мандельштамовское определение акмеизма как «тоски по мировой культуре».

Прямо напротив монастыря, — церковь Святого Владимира в Старых Садех (XVII век). Неподалеку от дома Мандельштамов — лютеранская церковь Петра и Павла (начало ХХ века). В соседнем Большом Спасоглинищевском переулке была центральная синагога, выстроенная в год рождения Мандельштама, в 1891 году. Рядом с лютеранской церковью сохранились и здания XVII века: так называемые палаты Мазепы (хотя данных о том, что они и правда принадлежали Ивану Мазепе, нет), а между Колпачным и Хохловским переулками — огромные палаты дипломата петровской эпохи, главы Посольского приказа Емельяна Украинцева.

Но Старосадский переулок — это и средоточие литературной жизни, одно из тех мест, где вершились литературные судьбы. С ним и его окрестностями связаны имена Николая Гоголя, Фёдора Тютчева, Михаила Салтыкова-Щедрина, Фёдора Достоевского и Виссариона Белинского.

Крестные русской литературы

В Старосадском часто бывал Фёдор Достоевский — в доме тетки по материнской линии и крестной Александры Федоровны Куманиной. (Дом XVIII века, которым купцы Куманины владели с 1828 года, стал частью старого здания Исторической библиотеки.) Александра Фёдоровна вместе с мужем опекала семью сестры. Куманины внесли за Достоевского плату при его поступлении в Инженерное училище. Именно Александра Фёдоровна дала писателю деньги на издание литературно-политического журнала «Эпоха» (в нём вышли, например, «Записки из подполья»).

Достоевский, по воспоминаниям его дочери Любови Фёдоровны, был очень привязан к крёстной, «хотя и несколько подтрунивал над ней». Именно Куманина стала прообразом бабуленьки в «Игроке» и матери Парфёна Рогожина в «Идиоте».

В доме № 8 в Старосадском переулке часто гостил Михаил Салтыков-Щедрин. Дом принадлежал его брату Илье Салтыкову (он стал одним из прообразов Павла Головлева в романе «Господа Головлевы»).

В соседнем Петроверигском переулке в начале XIX века жил директор Московского университета Иван Петрович Тургенев, отец братьев Александра и Николая Тургеневых — друзей Пушкина. Затем в доме поселилась семья Боткиных. В гости к литератору Василию Боткину приезжали Николай Гоголь, Александр Герцен, Лев Толстой и Виссарион Белинский.

По-видимому, именно в этом особняке состоялась важнейшая для русской литературы встреча Гоголя и Белинского в 1841 году, которая решила судьбу поэмы «Мёртвые души». Она была тайной, поскольку славянофильское окружение Гоголя не терпело западника Белинского. Отношения писателя и критика тоже были впоследствии непростыми. Тем не менее, Белинский отчасти стал «крёстным» гоголевской поэмы.

Отдав в Москве рукопись влиятельному цензору Ивану Снегиреву, Гоголь надеялся, что судьба поэмы сложится благополучно, но вскоре понял, что книга рискует «зависнуть». Писатель решил передать рукопись в Санкт-Петербург — вероятно, именно с Белинским. В итоге «Мёртвые души» оказались у цензора, профессора Петербургского университета Александра Никитенко — и были опубликованы.

Ещё одно литературное место по соседству — Малый Трехсвятительский переулок, в котором сохранился дом главы Московской губернии Фёдора Остермана (сына сподвижника Петра I Андрея Остермана) . В этом доме (№ 2 / 8) в детстве жил будущий поэт Фёдор Тютчев. Его мать, Екатерина Толстая, воспитывалась в семье Остерманов. В детстве Тютчев бывал в местной церкви Трёх Святителей на Кулишках, часто гулял у Ивановского монастыря.

И Гоголь, и Тютчев, и Достоевский оказали большое влияние на Мандельштама. Во многом «гоголевская» — повесть «Египетская марка» о маленьком человеке в водовороте жизни. Тютчев для Мандельштама был «источником космической радости, подателем сильного и стройного мироощущения». Известна и перекличка двух стихотворений «Silentium» («Молчание») — у Тютчева и Мандельштама. Для обоих поэтов важен мотив камня. Но любой разговор «вскользь» здесь будет поверхностным, поскольку Мандельштам и его литературные предшественники — отдельная огромная тема.

Музеефикация Мандельштама

Но вернёмся к увековечению памяти поэта. Знаменательно, что именно с экспозиции «Улица Мандельштама: Осип и Надежда» начался проект Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля (ГМИРЛИ) — «Музей истории литературы XX века». Со временем в нём появятся экспозиции об Андрее Платонове, Михаиле Булгакове и других знаковых фигурах литературного процесса. Но Мандельштам, без которого немыслима поэзия ХХ века, даже здесь стоит особняком.

Музеев Мандельштама не существует. От «безбытного» поэта почти не сохранилось вещей. По словам директора Мандельштамовского центра НИУ ВШЭ Павла Нерлера, «приближение к такому музею — библиографическая экспозиция во Фрязино, созданная Сергеем Василенко». Есть постоянная экспозиция в здании Вышки на Старой Басманной — ремейк большой юбилейной выставки «Я скажу тебе с последней прямотой…», которую ГМИРЛИ подготовил вместе с Мандельштамовским обществом в 2015 году.

Наконец, существует мандельштамовская комната в Воронежском областном литературном музее им. И.С. Никитина. Так или иначе, музеефикация творчества поэта продолжается. Нынешняя экспозиция «Улица Мандельштама...» обещает быть динамичной, меняться и корректироваться, поскольку изучение творчества поэта — живой процесс.

Продолжается и настоящий «мандельштамовский Ренессанс» — активное междисциплинарное изучение творчества поэта (его стихи — и музыка, архитектура, живопись и пр.). В Мандельштамовском центре НИУ ВШЭ вышло множество монографий о разных этапах жизни поэта, регулярно проходят семинары о его литературном наследии. И хотя музея Мандельштама в Москве нет, несомненно, есть мандельштамовская Москва — как широкое духовное пространство, в котором «к Рембрандту входит в гости Рафаэль», звучат Моцарт и Шуберт, а Достоевский ходит тропами Тютчева.
IQ