Персидские газели

В Издательском доме ВШЭ готовится к публикаци двухтомник «Газели Хафиза: тексты, переводы, комментарии». IQ.HSE предлагает ознакомиться с фрагментом из этого монументального труда, который посвящен истории появления газели — формы любовной лирической поэзии — и её особенностям.

Презентация книги «Газели Хафиза: тексты, переводы, комментарии» состоится 1 декабря 2023 года на Международной ярмарке интеллектуальной литературы Non/fictio№25 в 15:00 в Лектории.

Общепризнано, что в творчестве Хафиза персидская газель достигла наивысшего расцвета. Эта форма лирической поэзии к XIV веку обрела вполне сложившийся набор признаков. Газель — это небольшое лирическое стихотворение, объемом от 5 до 12 (редко 15–20) бейтов с монорифмой; полустишия первого бейта рифмуются между собой, в остальных бейтах рифму несет второе полустишие; нередко (но не обязательно) за рифмой следует так называемый радиф (radīf) — слово или сочетание слов, повторяющееся из бейта в бейт. Последний бейт газели именуется «подписным», он, как правило, включает тахаллус автора (taxalluṣ, литературное имя).

Генезис персидской газели до сих пор остается предметом дискуссий: высказываются мнения как в пользу ее автохтонного происхождения (из иранских фольклорных песен, из доисламской сасанидской музыкально-песенной традиции) и последующей обработки в соответствии с каноном арабо-мусульманской поэтики, так и в пользу разных вариантов заимствования из арабской поэзии. Арабская газель возникла в результате выделения вступительной части касыды (любовный насиб) в самостоятельную жанровую форму и окончательно cформировалась в эпоху Аббасидов. 

Иранцы, возможно, начали писать газели, подражая аббасидским поэтам. Высказывалось и мнение, что иранцы заимствовали у арабов только касыду, а процесс превращения касыдного насиба в газель шел уже в рамках персидской литературы. По косвенным данным известно, что в Иране при Сасанидах существовала богатая традиция придворной лирики, музыканты на пирах исполняли как героические сказания, так и любовные песни. Однако тексты этих песен утрачены. Стихи «Отца поэтов» Рудаки и первого поколения авторов, писавших на новоперсидском языке (IX–X века), дошли до нашего времени по большей части в виде фрагментов. Среди них немало строк о любви, но материал для изучения газели как самостоятельной жанровой формы дают лишь собрания стихов начиная с XI века.

Газель — это стихотворение о любви, предназначенное, как правило, для вокального исполнения. В статье, посвященной музыкальной составляющей жанра, М.Л. Рейснер отмечает, что «в генетическую основу персидской газели в качестве одной из составляющих изначально входит собственная иранская музыкальная практика, во многом определившая эстетические критерии оценки поэтической гармонии в этой жанровой форме.

Принято считать, что особой музыкальностью отличаются газели Хафиза. Музыка пронизывает всю ткань его стиха. Это прежде всего выражается в пристальном внимании поэта к эвфонической стороне текста. Исследователи отмечают также пристрастие Хафиза к употреблению музыкальной терминологии как в прямом смысле (для описания ситуаций, непосредственно связанных с музыкой), так и в качестве материала для метафор.

Плавность и музыкальность становятся основными требованиями, предъявляемыми к звучанию стиха газели». Поэтика жанра такова, что объект любви, как правило, лишен индивидуальных черт. В персидской газели загадку составляет и пол возлюбленного друга. В насибе арабской доисламской касыды и позднее в омейядской поэзии адресатом любовных стихов обычно являлась женщина; в аббасидское время, когда газель заняла свое место в диванах арабских поэтов, у Абу Нуваса и его современников появились стихи, где воспевалась в том числе и любовь к лицам мужского пола. При этом пол адресата арабской газели всегда очевиден в силу наличия категории рода в арабском языке. 

В персидском языке род грамматически не выражен, и половая принадлежность возлюбленного друга остается неопределенной. Она может быть проявлена лексически, по желанию автора (например, за счёт обращения «О отрок!», упоминания пушка бороды или, наоборот, грудей, подобных гранатам), но в большинстве случаев пол возлюбленной персоны не проясняется, увеличивая степень неоднозначности текста. При этом многие исследователи полагают, что адресатом классической персидской газели часто становится отрок, достигший грани переходного возраста и являющий собой идеальное воплощение земной красоты.

Зарождение и развитие персидской газели происходило в придворной среде, поэтому «монологи влюбленных» первоначально были обращены к участникам дворцовых маджлисов — юным гуламам. Знакомство с этикетом винопития и обычаями «царского пира», которые саманидский и газневидский дворы унаследовали от доисламских Сасанидов, позволяет отчасти представить себе реальные условия, в которых рождался поэтический и максимально обобщенный образ возлюбленного-виночерпия. 

Э. Йаршатер, посвятивший этому вопросу классическую статью «Тема винопития и концепт возлюбленного в ранней персидской поэзии», пишет: «Вино подавали юные рабы, нарядно одетые и украшенные по этому случаю. В персидской поэзии они обычно называются “тюрками”. Не все эти юноши были родом из Туркестана, но считалось, что лучшие из них происходят именно оттуда. Они славились как красивой внешностью, так и воинской доблестью. Полный курс обучения мальчика-раба включал верховую езду, владение оружием и стрельбу из лука, а также поднесение вина на пиршественных собраниях.

Как сообщает Низам ал-Мулк, хорошо подготовленного раба учили подавать вино на шестом году его обучения. Обретя необходимую сноровку в искусствах и умениях, подобающих его профессии, он мог быть повышен до положения советника (chamberlain), а если он оказывался одарённым, разумным и способным к управлению, он мог стать военачальником или наместником. Такого положения достигли Фаик и Бактузун (военачальники Саманидов), Албтегин (основатель династии Газневидов), Сабуктегин (отец Махмуда Газневида), Ануштегин (основатель дома Хорезмшахов), Айаз (фаворит Махмуда Газневида) и многие другие. Лучшие из таких рабов были прекрасными солдатами и искусными наездниками, играли на каком-нибудь музыкальном инструменте, имели утонченные манеры и могли составить приятную компанию, чему есть множество подтверждений в поэзии того времени».

Пара со слугами / Музей изящных искусств Бостона

Не исключено, что воинское искусство гуламов обусловило обилие «воинственных» и связанных с оружием метафор в описании возлюбленного; их участие в винопитии не только в качестве слуг, но и в качестве собеседников и собутыльников объясняет появление многочисленных образов «пьяного» и «буянящего» друга. «Если не знать, — продолжает Йаршатер, — что возлюбленный как тип — это очень часто солдат-виночерпий, который сочетает суровость воина с утонченностью гостеприимного хозяина, угощающего вином, многие аспекты персидской любовной поэзии […] будут ставить в тупик».

Высказывалось также мнение, что открытое воспевание женской красоты в лирической поэзии нарушало общепринятые нормы поведения, наносило оскорбление семье вдохновительницы стихов и даже грозило ей, а равно и автору смертью. Поэтому обращение к возлюбленному мужского пола в каких-то случаях служило «покровом тайны», и виночерпий выступал как субститут истинного адресата стихов.

Современный читатель, не знакомый с историей вопроса, склонен видеть в такого рода поэзии воспевание гомосексуализма (входит в организацию лгбт, признанную экстремистской). Стремясь избежать этого впечатления, многие переводчики персидской газели на европейские языки приписывали адресату женский род. Так, один из самых ранних (1771) переводов знаменитой газели Хафиза о «ширазском тюрке», принадлежащий перу У. Джонса, начинается словами: «Sweet maid, if thou would’st charm my sight…».

Музыкантка, Мирза Ага Эмами

В русских поэтических переводах возлюбленная персона обычно также предстает прекрасной юной девой. Более того, даже в современном Иране издания классической поэзии зачастую содержат иллюстрации, на которых виночерпий представлен как соблазнительная красавица с пышной грудью, подающая вино «мудрому старцу». Однако следует признать, что такая модернизация ведёт к существенному обеднению палитры поэтических смыслов газели.

На первом этапе персидская газель представляет собой любовное стихотворение (араб. ġazal означает «ухаживание, любезничанье»). Это монолог влюбленного, находящегося, как правило, в ситуации разлуки; развивается одна или несколько из узаконенных традицией лирических тем: восхваление красоты возлюбленного друга; жалоба влюбленного, которому не дано достичь свидания; провозглашение страстной, безмерной и непреодолимой любви; упреки в адрес жестокого или неверного возлюбленного; сетования на судьбу.

В качестве характерного примера ранней газели рассмотрим стихи Му‘иззи (ум. 1147), поэта, творившего при дворе сельджукского султана Санджара.

Газель

1. Это страдание и горе кончится для меня — однажды,

Мои губы достигнут губ того прекрасного мальчика — однажды!

2. Пусть я далек от объятий друга, я рад тому,

Что мне от него придет весточка с приветом — однажды.

3. Набег разлуки наносит раны моей душе,

Увы, если ее набег довершит дело — однажды!

4. Караван встречи все дальше от меня с каждой ночью,

В конце концов этот караван начнет приближаться — однажды.

5. Луна счастья взойдет над горой желания,

Если мой красавец появится на краю улицы — однажды.

6. Если небо не провело каламом по моему имени,

Мое имя появится в книге счастья — однажды.

7. Дорога, сбившаяся с дороги, когда-нибудь найдет дорогу,

Звезда, сбежавшая из дома, войдет в дом — однажды.

8. Благосклонная судьба посеяла для меня много семян надежды,

Если сеешь семена удачи, они дадут плоды — однажды.

9. Не надо привязываться сердцем к миру, ибо хорошее, как и плохое,

Даже если сильно задержится, придет к концу — однажды.

Амир Му‘иззи писал в то время, когда центральным жанром придворной поэзии была касыда, а газели только начали появляться в диванах поэтов, занимая там скромное место. Так, в «Диване» ‘Унсури (ум. 1039) всего 12 газелей, у Мас‘уда Са‘да Салмана (ум. 1121 или 1130) — 22, а у Му‘иззи их уже 59. Это не значит, что поэты не сочиняли газелей. Скорее любовные песни, исполняемые под музыкальный аккомпанемент на дворцовых собраниях и в частных домах, не обрели еще статуса высокой поэзии и потому не включались в диваны, призванные упрочить славу поэта.

Газель Му‘иззи построена как жалоба на разлуку в надежде на встречу. В двух первых бейтах задана мажорная тональность стихотворения и сформулирована его тема: горе однажды сменится счастьем, поцелуй будет обретен, весть получена. В следующих шести бейтах эта тема раскрывается, грядущее счастье героя иллюстрируют разные метафорические картинки: караван встречи, луна счастья над горой желания, имя в книге счастья, возвращение «сбежавшей» путеводной звезды, всходы семян удачи. Заключительный бейт содержит назидание, восходящее к топосу староиранской дидактики. Совет «не привязываться сердцем к миру» образует контрапункт с основной темой — оказывается, что желанное свидание столь же преходяще, как и разлука, что они уравнены в своей бренности.

Эта газель стилистически «незатейлива» и лишена смысловой неоднозначности, которая станет неотъемлемой чертой классических образцов жанра. Та же сравнительная простота и ясность образного плана стихотворения отличает газели многих придворных поэтов, современников Му‘иззи.

На протяжении XII века к любовной газели стали всё чаще обращаться и поэты, творившие вне покровительства двора. Росла её популярность в среде суфиев, она использовалась в их ритуальной практике; «мистики ислама почти с самого начала были пленены темой любви как одной из наиболее подходящих метафор их отношения к Божественному». 

Статус жанра постепенно повышался, и, соответственно, увеличивалась доля газелей в диванах поэтов. Так, в «Диван» Санаи (ум. 1131), оставившего придворную карьеру ради уединенной жизни и сочинения религиозно-дидактических стихов, включены уже 435 газелей. Под пером поэтов-суфиев незамысловатое любовное стихотворение нагружалось новыми смыслами: жалобы на разлуку с жестоким возлюбленным становились рассказом о душе, разлученной с Творцом. Приемы философского переосмысления топики любовной газели, найденные Санаи, были детально разработаны в суфийской лирике.

Один из самых замечательных авторов суфийской поэзии — Фарид ад-Дин ‘Аттар (ум. ок. 1229). Этот блестящий рассказчик и создатель прославленных поэм также отдал дань сочинению мистических газелей. Приведем одну из них как характерный образчик следующего этапа в развитии жанра.

Газель 120

1. Солнце Твоего лика не скрыто,

Но не всякий глаз дружен с ним.

2. Тот, кто в любви не рассыпался в пыль,

Не запляшет, [как пылинка], пред солнцем.

3. Стань пылью ради Любимого,

Ибо приблизиться к Любимому нелегко.

4. Ты — не муж, [достойный] Любимого, не притязай,

Ибо лишенный мужества — не муж, [достойный] Любимого.

5. Радости встречи с Тобой удостоится тот,

Кто в этой юдоли не жалеет своей души.

6. Пока твоя боль не проявит себя [до конца],

Что бы ты ни делал — ничто не будет лекарством.

7. Пожертвуй головой на этом пути и иди вперед,

Ибо нет надежды на окончание пути.

8. Умолкни, сколько ты будешь говорить, о ‘Аттар,

Не каждый достоин этой пустыни!

Как и газель Му‘иззи, стихотворение ‘Аттара можно назвать любовным, в нём также основная тема — разлука с любимым и надежда на свидание. Однако объект любви изменился — теперь это Божественный возлюбленный. Изменилась и тональность газели. Оптимистический мажорный настрой придворного стихотворения сменился трагическим и экстатическим пафосом: разлука с Всевышним — удел человека, и он может лишь тосковать о вожделенной встрече, сама мысль о которой рождает восторженный трепет в его душе. 

Газель ‘Аттара демонстрирует и многие элементы кодекса поведения влюбленного-мистика, которые впоследствии становятся основой дискурса Пути любви. Любовь предстает как нескончаемый путь страдания; встать на него способен только тот, чьи глаза прозрели и кому достает мужества пожертвовать всем и даже жизнью ради достижения цели. Парадоксальность положения влюбленного иллюстрируется популярной в суфийской поэзии метафорой пыли, танцующей в солнечном луче, — стремясь к гибели, суфий обретает высшее блаженство от близости к объекту поклонения.

Усложняется поэтика газели; сохраняя весь репертуар любовных мотивов, суфийская газель наделяет каждый из них мистическим смыслом и использует как аллегории психологических состояний взыскующего Истины. Характерное для ранней придворной газели ясное развитие лирического сюжета сменяется тенденцией к семантической дезинтеграции бейтов; в газели ‘Аттара её можно наблюдать на уровне поэтической грамматики — эта тенденция выражается в соотнесении местоимения «ты» с различными референтами. 

«Ты» выступает обращением к Богу (бейт 1), к влюбленному — собрату по Пути (бейт 3), к недостойному ступить на Путь (бейт 4), снова к Богу (бейт 5), к самому себе как к лирическому персонажу (бейты 6, 7) и, наконец, к самому себе как поэту ‘Аттару (бейт 8). «Расщепление» местоимения «ты» (или полюса адресата) свидетельствует о появлении в мире газели новых персонажей и о развитии ее жанрового метасюжета.

Наряду с ростом смысловой дезинтеграции и увеличением семантической неоднозначности вырабатываются формальные приемы, как бы противостоящие этой тенденции и придающие газели внешнюю целостность. Газель ‘Аттара демонстрирует два подобных приема. Прежде всего, последний бейт является подписным, т.е. содержит поэтический псевдоним (тахаллус) автора. Как элемент композиции «подпись автора» служит знаком того, что текст завершен. Вторым приемом можно считать возвращение концовки газели («Не каждый достоин этой пустыни!», т.е. пустыни любви) к теме ее первого бейта («...не всякий глаз дружен с ним», т.е. с Любимым). Сопряжение тем конца и начала создает ощущение цельности текста, его смысловой завершенности.

В дальнейшем черты, отмеченные нами в газели ‘Аттара, будут приобретать все большую структурную значимость по мере эволюции газели от жанра любовной лирики к жанровой форме, открытой для разработки разных тем.

Тематическое разнообразие обусловливается тем, что в газель все больше и больше проникают мотивы, характерные для других жанров персидской литературы, прежде всего — для разных типов касыды. Получают развитие винные, философские, панегирические, дидактические газели, а также дружеские послания. Все эти типы газели мы находим в поэзии Са‘ди (ум. 1292), великого и разностороннего поэта, под пером которого обрели классическую форму многие жанры персидской литературы. Газели Са‘ди стали эталоном поэтического мастерства, образцом для подражания на века вперед и породили неисчислимое множество поэтических ответов. Хорошим примером новаторства Са‘ди может послужить газель, где воспевается дружба.

Газель 76

1. О друг, рай — это общество задушевных друзей,

Встреча с неподходящим другом — это ад.

2. Каждый миг, что проводишь рядом с тем, кто дорог,

Цени, ибо тот миг — [твоя] прибыль от жизни в мире.

3. Не каждый, у кого есть глаза, уши и рот, человек,

У многих дивов облик сынов человеческих.

4. Человек — это тот, кто наделен добрым нравом

Или прекрасным обликом, остальное — излишки мироздания.

5. Я ничему не завидовал и ни о чем не вздыхал,

Разве что о двух согласно мыслящих друзьях, [что сидят] лицом к лицу.

6. Тем, кто весной не отправляются в степь,

Прекрасный аромат весенней поры не дозволен.

7. А тому бессердечному, что отводит глаза от красивого лица, —

Ему советов не давай, ибо крепко засело в нем невежество.

8. По общему мнению, в мире нет покоя,

А если есть, то рядом с верным другом.

9. Если свежая кровь струится из ран влюбленных,

Лица друзей, на которые они смотрят, — целебное средство.

10. Мир хорош, богатство драгоценно, и тело почтенно,

Однако товарищ — прежде всего!

11. Скупец что ни год печалится из-за богатства,

Са‘ди что ни день радуется лицу друга.

В стихотворении последовательно развивается одна тема, которую можно сформулировать так: общество друзей дороже всего в мире. В нем отчетливо видно, как именно происходит обогащение газели новым содержанием. Ключевое слово здесь — yār; в любовной лирике оно по большей части употребляется в значении «возлюбленный/возлюбленная», здесь же оно введено в значении «друг, товарищ», и это служит первым сигналом трансформации мотивов, используемых поэтом. Уже в двух начальных бейтах искушенный читатель заметит скрытую полемику с каноном. 

К числу топосов любовной газели принадлежит уподобление свидания с возлюбленным пребыванию в раю и призыв ценить каждый миг этого общения. Са‘ди использует эти общеизвестные мотивы для выражения нового смысла: подобием рая и высшей ценностью объявлено общество друзей. В третьем и четвертом бейтах слышны проповеднические ноты — поэт объясняет, каким должен быть друг. Понятие «друг» увязывается с центральной для Са‘ди идеей «человечности» (ādamīyyāt), затронутой и во многих других его газелях. Человеком имеет право называться лишь тот, кто наделен добрым нравом или прекрасным лицом. 

Так персонаж yār «расщепляется» на друга-единомышленника и друга-возлюбленного. В следующих пяти бейтах эта двойственность сохраняется, о любви и дружбе говорится как о двух взаимосвязанных ценностях бытия: мечта каждого человека — лицезреть друга (бейт 5); весна — пора любования цветущей степью и лицами возлюбленных, те же, кто не влюбляется весной, — невежественны, то есть недостойны имени человека (бейты 6, 7); общество друзей приносит покой и исцеляет раны, нанесенные любовью (бейты 8, 9). Концовка газели также вступает в полемику с каноном любовной поэзии, согласно которому лирический персонаж обречен на разлуку. Са‘ди, наоборот, «что ни день» наслаждается встречей, т.е. обществом друга-единомышленника. Таким образом, поэт сумел приспособить словарь и мотивы газели как «жанра любви и разлуки», чтобы рассказать о чувстве дружбы, объединяющем людей.

Итак, суфийские поэты эпохи ‘Аттара обогатили мотивы и ситуации любовной лирики мистическими коннотациями, представляя свой путь к Богу в метафорах перипетий любовного чувства. Во времена Са‘ди, благодаря расширению тематических горизонтов газели, из ее элементов постепенно формируется универсальный словарь, пригодный для поэтического разговора на любую тему.

Как уже говорилось, первоначально газель получила распространение при дворе; как функционально, так и тематически она связана с обстановкой придворного пиршества и дружеской пирушки. Газели предназначались для исполнения на празднествах и в собраниях, сопряженных с обильными возлияниями, а юный виночерпий, чья красота воспламеняет сердца собравшихся, стал одним из главных персонажей жанра. Воспевание вина, его свойств и воздействия проходит через всю историю газели. Оно предстает как светоносный и благоуханный напиток, способный выявлять истинные качества человеческой натуры, исцелять печали и дарить прозрение. Со временем эти поэтические свойства вина становятся основой его активной метафоризации: светские поэты в винных образах воспевают вдохновение, а суфийские — истину. Так же как и любовь, вино и вызываемое им опьянение приобрели в суфийской поэзии широкий спектр мистических коннотаций.

Поскольку винная и любовная темы тесно переплетены (виночерпий — возлюбленный, вино — лекарство от страданий разлуки), упоминания о вине встречаются почти в каждой газели. Но некоторые поэты посвящают воспеванию вина целые стихотворения. Так, прославленный придворный панегирист Анвари (ум. 1189) создал винную газель на сюжет ночного визита друга.

Газель 181

1. Пьяным вошел в мою дверь вчера ночью тот [подобный] полной луне,

Прижимая к груди чанг, а в руке держа чашу.

2. На ясный день накинул покров темной ночи

И на красную розу бросил силок из растертого мускуса.

3. Запел тихонько своим печальным голосом,

Принялся рассыпать сахар из сердолика цвета рубина.

4. Ты сказал бы — стало чистым рубином и расплавленным сердоликом

Молодое вино в его чаше от блеска его лица.

5. Опустилась подле меня и выпила вина

Та кипарисостанная луна, тот красиво ступающий кипарис.

6. Сказал: «О ты, который за всю жизнь из-за жестокости неба

Не провел со мной ни одной ночи до утра в свое удовольствие!

7. Вот я и ты, и рубиновое вино, и песня, и руд —

Без усилий посланца и отправки вести!»

8. С чангом в обнимку он пробыл в моих объятиях,

Хмельной, с вечернего намаза до светлого утра,

9. В укромном уголке, и никто не ведал о нашем состоянии,

О той предельной радости и о том полном опьянении.

10. Ни музыканта, ни виночерпия, ни друга, ни собутыльника,

Был он, и Анвари, и рубиновое вино — и прекрасно!

Ко времени Анвари сюжет о приходе к поэту друга и угощении вином был уже хорошо известен и использовался авторами эпических поэм как аллегория ниспосланного вдохновения. Анвари разрабатывал этот сюжет как в любовных насибах касыд, так и в газелях.

Внешний план приведенной газели представляет собой связное повествование; это богатый деталями рассказ лирического персонажа о его ночной встрече с возлюбленным другом. Последовательно описывается его красота: ясный день лика, тёмная ночь локонов, красная роза ланит, растёртый мускус черного и благоуханного пушка, сердолик рубинового цвета — уста, стан подобный кипарису и грациозная поступь. 

В руках друг держит атрибуты пиршества — чанг и чашу; он принимается развлекать хозяина как музыкант, собутыльник, собеседник и виночерпий и засыпает в его объятьях как возлюбленный друг. Казалось бы, это всего лишь фривольная газель со счастливым концом. Однако в тексте присутствуют указания на то, что за этим, внешним планом скрыт еще один сюжет. Во-первых, друг явился нежданно и беспричинно — за ним не отправляли посланца, от него не приходила весть. Во-вторых, состояние влюбленных во время свидания, длившегося всю ночь, представлено как предельно экстатическое. 

И, наконец, в финале газели гость предстает свободным от всех обличий: под масками музыканта, виночерпия, друга и собутыльника скрывался некто таинственный. Именно с ним Анвари вкушает рубиновое вино. И становится ясно, что гость поэта — вестник из мира тайн, а вино — метафора прозрения и вдохновения, ниспосланных Анвари свыше.
IQ

10 ноября, 2023 г.