Семиотика денежных знаков

В Издательском доме ВШЭ готовится к выпуску учебник «Семиотика культуры» Сергея Зенкина, профессора департамента филологии НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. IQ.HSE публикует из него главу, посвящённую деньгам как отдельной знаковой системе — и её особенностям.

Деньги — не только один из институтов экономики, но и особая знаковая система, о чем говорит привычное нам выражение «денежный знак». Эта система походит на естественный язык по своей основной функции — нечто обозначать, — но отличается по происхождению и устройству. Язык и деньги — два независимых социальных образования, две несводимых одна к другой формы культуры; нет оснований считать, что одна из них каким-то образом выросла из другой. Семиотика денег связана с кодом цифрового счисления, который служит для их подсчета, но она не сводится просто к системе чисел и имеет специфические свойства и функции — например, апроприативность, о которой будет сказано ниже. Наряду с визуальными знаками и значащим поведением, деньги, по-видимому, принадлежат к числу базовых систем человеческой коммуникации.

О сходствах языка и денег как знаковых систем давно известно в культуре. Это метонимически выражено в пословице «слово — серебро, а молчание — золото». В ХХ веке аналогию этих двух видов семиозиса отмечал Соссюр: В лингвистике, как и в политической экономии, мы сталкиваемся с понятием значимости. В политической экономии ее именуют ценностью. В обеих науках речь идет о системе эквивалентностей между вещами различной природы: в политической экономии — между трудом и заработной платой, в лингвистике — между означаемым и означающим.

Соссюр говорит здесь только об отношении между трудом и зарплатой, но на самом деле его лингвоэкономическая аналогия применима и к плате за любые товары или услуги. Денежная ценность аналогична отношению означающего и означаемого в языке: условные материальные знаки — металлические монеты, бумажные купюры или даже вовсе виртуальные суммы, записанные в бухгалтерских книгах или на электронных носителях, — приравниваются к реальным жизненным благам, обозначают их.

Денежные знаки, как и многие другие, можно анализировать по схеме семантического треугольника. Языковые знаки лучше всего описываются по двоичной модели Соссюра, а для некоторых других — например, визуальных — более удобна троичная модель Огдена - Ричардса, где различаются означающее (символ), означаемое (концепт) и референт. Так и с денежным знаком. Означающим служит его материальное тело — наличные купюры и монеты, хранящиеся в кошельках и сейфах, или заменяющие (обозначающие) их записи на счетах, то есть безналичные деньги.

Главным концептуальным означаемым являются численные величины, отвлеченные от всякой конкретной реальности. Благодаря абстрактной природе означаемого с помощью денег можно оценивать самые разнообразные товары и услуги, приравнивать друг к другу килограмм картошки и билет на метро, компьютер и туристическую поездку. Эти конкретные товары и услуги, к которым отсылает денежный знак, образуют его третий член — референт.

Абстрактность и универсальность денежного означаемого наводят на мысль, что референтом денежного знака, который покрывается таким означающим, может быть все что угодно; в этом смысле говорят, что в современном обществе «все продается и покупается». На самом деле это не совсем так: денежную цену могут иметь только конкретные объекты и действия. Ее не бывает ни у общих понятий (которые вообще относятся к означаемому, а не к референту), ни у бесконечных множеств, определяемых этими понятиями.

Как было сказано выше, референтом слова «собака» являются все реальные и даже воображаемые псы; напротив того, любой денежный знак («рубль», «доллар», «мера золота» и т.п.) может соответствовать только конечному множеству товаров и услуг — в этой референциальной ограниченности залог его ценности. Нельзя оценить деньгами и вынести на рынок все объекты, обладающие общими качествами (например, все зеленое), или общими движениями (например, все плывущее), или же их бытием (например, все реальное или все вымышленное). Отдельные реальные объекты вполне можно покупать и продавать; отдельные вымышленные — тоже, будь то в мошеннических целях или же в составе условных вымышленных сообщений (романов, фильмов); но это всегда конкретные объекты, а не бесконечные множества.

В означаемом денежных знаков есть два уровня, из которых один является качественным, а другой количественным; главный из них — второй, зато самый заметный — первый. Качественное (факультативное) означаемое — это отсылки к государственным или собственно финансовым эмитентам (банкам), выпускающим деньги и гарантирующим их достоинство; на денежных знаках они обозначаются их названиями и эмблемами («рубль», «фунт стерлингов»), названиями государств и банков, подписями банкиров, именами и изображениями правящих особ или других национальных знаменитостей, девизами («In God we trust» на американских долларах), предостережениями против подделки, преследуемой в уголовном порядке. Такая символика весьма богата и особенно ценится в тех деньгах, которые больше не циркулируют в собственно финансовом, хозяйственном обороте: они служат предметом нумизматики и бонистики, их изучают историки и археологи, использующие старинные монеты как хронологические признаки былых эпох, и т.д.

Для денег, функционирующих в рыночном обороте, такая символика необязательна и может сводиться к минимуму. Если однажды в мире будет введена единая денежная система, то ее знаки станут отсылать к одному общему эмитенту и называться просто «деньги» (на том или ином языке). Прообразом такой национально обезличенной валюты может служить объединенная валюта Европы, на купюрах которой изображаются более или менее абстрактные мотивы, не связанные ни с каким отдельным государством.

Основным же, обязательным означаемым денег является количественное означаемое — та абстрактная сумма, которая ими знаменуется. Она отменяет все качественные различия денежных знаков и все конкретные качества референта-товара, к которому они отсылают.

Как известно после Карла Маркса (1818–1883), любой рыночный товар имеет меновую и потребительную стоимость: с одной стороны, приравнивается к другим товарам по цене, с другой стороны, обладает некоторой пользой, возможностью применения в быту или на производстве. «Полезность вещи делает ее потребительной стоимостью [...]. Потребительная стоимость осуществляется лишь в пользовании или потреблении [...]. Меновая стоимость прежде всего представляется в виде количественного отношения, в виде пропорции, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода...».

Эти две стоимости, связанные одна с потреблением товара, а другая — с его куплей-продажей, не зависят одна от другой, и в современную эпоху их разрыв усиливается, так что количественная цена имеет тенденцию далеко отходить от качественной ценности товаров и услуг. В капиталистической экономике «денежные потоки» представляют собой странный феномен чистой энергии, циркулирующей в обществе и не имеющей постоянной связи ни с какой материей: таковы, например, деньги, уплачиваемые на бирже при непрестанной перепродаже акций. 

В семиотическом плане денежные знаки — бесформенное, текучее означаемое без определенно оформленного референта. Тем самым они сближаются не с любыми словами языка, а более конкретно с именами числительными; именно числительными и производными от них они обычно и именуются в языке («пятак», «десятка» и т.д.). Они могут приписывать цену конкретным вещам и поступкам, например выполняемым за плату трудовым действиям, но не могут транслировать общие ценности культуры, которые характеризуют объекты по многим параметрам, тогда как цены вещей качественно однородны и потому сопоставимы между собой. 

Количественное означаемое денег сводит многообразие циркулирующих в обществе материальных и виртуальных объектов к простой арифметической шкале измерения. Это имел в виду Маркс, когда писал о «ледяной воде эгоистического расчета», куда в буржуазную — то есть денежную по преимуществу — эпоху канули традиционные духовные ценности: «религиозный экстаз, рыцарский энтузиазм, мещанская сентиментальность». В этой мысли заслуживает внимания не столько «эгоизм» как господствующий мотив поведения (он сам по себе представляет отрицательную моральную ценность), сколько структурное упрощение, гомогенизация общественной жизни: на место разных и более или менее равноправных систем оценки встает одна-единственная, которая все их подчиняет себе.

Те, кто сегодня недоволен мировым господством американского доллара, подминающего под себя другие национальные валюты, не замечают, что рубль (заодно с долларом) делает то же самое по отношению к прочим, неденежным ценностям общества, сводя множественность их форм к единообразному обмену по количественной массе. Осуществляется неожиданным способом проект старинной алхимии, которая пыталась превращать различные вещества в золото — то есть в «денежную» субстанцию, в универсальный язык материальной цивилизации.

Диспропорция между богатством референции и скудостью основного означаемого — семиотический источник магических представлений о деньгах. Они с давних времен воспринимаются как таинственная сила, становятся предметом фетишизма. В фольклоре, литературе и искусстве часто встречаются мотивы кладов и сокровищ, таящих в себе огромный действенный потенциал, — от сокровищ Нибелунгов в германском эпосе до пиратской добычи в «Острове сокровищ» Роберта Луиса Стивенсона. Деньгам приписывают инфернальную силу («Город желтого дьявола» Максима Горького), за ними признают не чисто информационную, а энергетическую природу. Магическая энергия может накапливаться в неподвижных богатствах, но и создавать силовое поле, заражающее людей сатанинской одержимостью.

Денежные знаки могут вступать в различные операции и умножаться, но иначе, чем их референт; их синтаксис может иметь наличную и безналичную форму. Для наличного денежного оборота он сравнительно прост: это арифметические операции с разменом монет и ассигнаций, изредка их обменом при денежных реформах, а также с конвертацией разных валют. Аналогом здесь могут служить соответственно перевод с одного языка на другой, замещение слов в процессе развития языка (некоторые слова устаревают и выходят из обращения, заменяясь новыми) или же словарная дефиниция, где значение слова объясняют другими словами. Таблица курсов валют отличается от обычного магазинного прейскуранта лишь тем, что обмен валют — метаязыковая операция (знаки вместо знаков), а купля-продажа товаров — обычная денотация (знаки вместо вещей).

Коннотативные значения денежных знаков возникают в безналичных и особенно кредитных операциях, когда деньги превращаются в капитал — «самовозрастающую стоимость». Это особенно заметно в моменты биржевого бума, когда возрастает (1) число трансакций (финансовых «актов высказывания», актов коммуникации), то есть деньги чаще переходят из рук в руки, переписываются со счета на счет; (2) количество знаков как таковых — элементов финансового «словаря», платежных и кредитных документов (акций, облигаций, деривативов). «Риторические фигуры», в которые вовлечены новые виртуальные знаки, становятся все изощреннее, в то время как реальные наличные денежные знаки имеют тенденцию к вытеснению с рынка, хотя в некоторых секторах и регионах остается и значительный «черный» оборот наличных.

Таков главный семиотический результат описываемого процесса — денежные знаки становятся виртуальными, актуализируясь лишь в момент конкретных сделок, при переписывании со счета на счет; замещая и вытесняя наличные денежные знаки, хранящиеся в кошельках или сейфах, виртуальные деньги уподобляются вторичным коннотативным значениям, которые могут подавлять предметные денотативные значения слов.

Коннотативно-оценочный характер носят и аффективные отзывы некоторых людей о чужих или же устаревших валютах (не об их экономической ценности, а об их качественном означаемом); пример первой — американский доллар, пример второй — национальные европейские валюты, отмененные после перехода на евро. Вызываемые ими ныне чувства могут быть самыми различными, от неприязни до ностальгии.

В речевом общении человек стремится уловить коннотативный «тон» речи — авторитарный, благожелательный, иронический, угрожающий и т.д., — то есть некоторые намерения на будущее, выраженные в этих словах. Сходным образом и кредитные средства, надстраивающиеся над реально имеющимся капиталом, — например, кредитные обязательства банка, которые могут многократно превышать сумму, внесенную вкладчиками, — представляют собой обещания на будущее, и их синтактика, то есть ход их обращения, зависит от прагматики отношений между контрагентами, от их доверия друг к другу. Потеряв доверие к банку, клиенты начнут лавинообразно изымать свои вклады, и кредитные документы этого банка обесценятся.

У денег есть важная особенность, отличающая их от многих других знаковых систем, включая язык: апроприативность. Такие знаки можно присваивать, они всегда принадлежат кому-то и, несмотря на свою текучесть, распространяются не свободно, а строго ограниченно — с согласия собственника или уполномоченного распорядителя, обычно в обмен на товары, другие знаки или обязательства. Наряду с деньгами, примерами апроприативных знаков могут служить знаки отличия — ордена и медали (которые и по внешнему виду нередко походят на монеты), спортивные призы, служебная униформа (выдается только тем, кто выполняет соответствующую функцию), королевская корона (ее может носить только один человек в государстве). 

Другой вид апроприативных знаков — всевозможные титулы и подтверждающие их квалификационные документы: дипломы, грамоты, удостоверения (но не их названия, которые может употреблять каждый носитель языка). Наконец, третий вид апроприативных знаков — стигматы, обозначающие пораженность в правах, не положительное, а отрицательное социальное отличие: клеймо на теле каторжника, бубновый туз, нашивавшийся на одежду арестантов в царской России, желтая звезда евреев в нацистской Германии. Все такие знаки добровольно или принудительно присваиваются тому или иному лицу, их нельзя произвольно передавать другим. За их принадлежностью следят сами владельцы, оберегающие их от чужих, и/или органы власти, распределяющие их по справедливости (как они ее понимают).

Апроприативные знаки связаны с личностью своего владельца, являются его «собственностью» в разных смыслах этого слова, и эта собственность всегда не естественная, а социально учрежденная. У людей, как и у животных, бывают отличительные особенности, присущие им от природы (цвет волос, склад лица и т.д.), но это не знаки, а признаки, так как никто не создавал их для отличия. Апроприативные же знаки именно потому являются знаками, что люди присваивают их себе или другим на основании определенных конвенций и процедур — контракта, награждения, приговора и т.д. Они отличаются и от антропонимов — языковых имен, которые, как правило, нарекаются человеку раз и навсегда, на всю жизнь, и наречение имени тоже представляет собой важный социальный или религиозный акт (например, при крещении).

Различие в том, что слова не столь ограничены по числу употреблений, как денежные и прочие апроприативные знаки. Короля Людовика можно сколько угодно раз называть «королем Людовиком», эти слова — не апроприативные знаки; но корону он в принципе может носить только одну, это апроприативный знак. Так и деньги, измеряющие богатство и социальный престиж индивида, являются частным и ограниченным ресурсом. Их передачу другим лицам обычно обусловливают ответными даяниями или обязательствами со стороны получателя; напротив того, слова часто говорятся без всякой взаимности, без ожидания ответа или с неопределенным ответом. Слов всегда слишком много, а денег — слишком мало.

Деньгами нельзя ничего спросить, попросить, потребовать, их сообщение (выплата) не прибавляет, а умаляет абстрактное богатство плательщика — правда, чаще всего в обмен на конкретные блага или на перспективы будущего обогащения. Денежный платеж можно представить себе как аналог речевого акта, которым субъект одновременно растрачивает свою энергию и распространяет свою личность вовне, в пространство социальных отношений: присваивает себе вещи, услуги, чужую рабочую силу и интеллектуальную собственность (при покупке авторских прав на литературное произведение или музыкальную запись, лицензии на использование изобретения), приватные участки в пространстве (недвижимость) и периоды во времени (например, при проживании в гостинице).

Из апроприативности денежных знаков вытекает следствие: поскольку финансовые ресурсы каждого собственника ограничены, то ограниченной должна быть и суммарная денежная масса в обществе. Это обеспечивается государственной монополией на выпуск денежных знаков, запретом на их копирование и бесконтрольное тиражирование; если такое делают частные лица, это фальшивомонетничество, а если государство — то инфляционная эмиссия. При инфляции проявляется специфический закон апроприативных знаков: от ограниченности их числа зависит их референциальная (в случае денег — товарная) обеспеченность.

Слова и числа можно сколько угодно повторять в речи и расчетах, зато это часто делается в отсутствие реального референта: из слов слагаются стихи и романы о вымышленных событиях, цифры применяются в математических задачах, где за ними не стоят никакие конкретные вещи. Напротив того, обращение денег ограничено, и именно поэтому их можно более или менее стабильно обменивать на товары и услуги. При инфляции же внешний референт денег (измеряемая ими масса общественного богатства) остается неизменным, в то время как сами деньги умножаются и обесцениваются, их численное означаемое теряет устойчивую связь с референтом. 

Неограниченное умножение знаков для языка является нормой, а для денег — их порчей, нарушением нормального режима применения. Нечто сходное происходит и в другой знаковой системе — художественной литературе: аналогом эмиссии безреферентных, теряющих «покупательную способность» знаков в ней служит массовое производство однотипных текстов, например романов, которое тоже время от времени вызывает девальвацию жанра (ср., например, критику «обесценившегося» рыцарского романа в «Дон Кихоте»).

К неконтролируемому умножению числа денежных знаков может приводить не только их физическое перепроизводство, но и ускорение трансакций с ними, то есть финансовых «актов высказывания», что особенно часто воссоздается в художественной литературе и искусстве. Деньги нередко упоминаются уже в фольклоре, но при этом ведут себя как-то неправильно, порой даже фантастическим образом:

...мы почти не находим таких фольклорных текстов, где деньги выступали бы в обычной для них экономической функции, как средство эквивалентного, товарно оправданного платежа.

Вместо того чтобы размеренно, не слишком торопливо обмениваться на товары, деньги в фольклоре или литературе получают либо нулевую, либо бесконечно большую скорость обращения. Если они неподвижно хранятся как сокровища («Остров сокровищ» Стивенсона), то со временем приобретают уже не просто коммерческую, а воображаемую, магическую ценность. Если же деньги стремительно циркулируют и трансформируются, то претерпевают ряд аномальных, трансгрессивных операций:

1. зарабатываются в спекуляциях: «бешеные деньги» в одноименной пьесе Александра Островского — не огромные по сумме, а «горячие», которые можно мгновенно заработать и столь же мгновенно потерять; «их никак в кармане не удержишь»;
2. нерационально растрачиваются: например, героиня романа Флобера «Госпожа Бовари» безоглядно тратит деньги мужа, подражая знатным дамам. Трата денег без счета — вообще типичный сюжет литературы XIX века, такое разорительно-«аристократическое» поведение было стихийной формой бунта против буржуазной рациональности Нового времени; ср. также поведение игроков, которые готовы лишиться огромных сумм ради азарта, — например, в романе Достоевского «Игрок»;
3. обесцениваются при переходе из рук в руки, особенно если это не наличные деньги, а финансовые обязательства, векселя. В литературе ряд примеров можно найти у Бальзака: в романе «Евгения Гранде» перепродаются с дисконтом реальные денежные долги, а в фантастической новелле «Прощенный Мельмот» на биржевые торги выставляют... вексель дьявола, и этот инфернальный дериватив тоже стремительно теряет в цене при перепродаже;
4. подменяются подделками: в реальности это деяние наказуемо, зато оно привлекает внимание художественной литературы, показывающей, как подменный денежный знак, ложное подобие настоящего, обращается наравне с ним и может привести пользующегося им к тем же положительным или отрицательным результатам, что и настоящие деньги. Такова тема стихотворения в прозе Шарля Бодлера «Фальшивая монета» или повести Льва Толстого «Фальшивый купон»: отправляясь от сравнительно короткой истории обращения поддельного кредитного документа, эта повесть развертывает потенциально бесконечный рассказ о циркуляции зла и фальши в обществе и о возможностях их искупления.

Итак, в семиотическом функционировании денежной системы заложены различные структурные возможности: сочетаются и могут приходить в конфликт богатство референта и скудость означаемого, апроприация и дезапроприация, неподвижность сокровищ и стремительное разрастание/растрата «бешеных» денег. Эта двойственность отражается в литературе и искусстве, показывающих два противонаправленных процесса: с одной стороны, деньги сакрализуются, становятся предметом особого, квазирелигиозного культа («Скупой рыцарь» Пушкина), с другой стороны, они профанируются, превращаются в эффективный, но лишенный всякой таинственности симулякр, как в рассказах о поддельных деньгах и финансовых документах.
IQ

 

7 июля, 2023 г.