«Також и о протчих худых поступках розыскать»

В Издательском доме ВШЭ готовится к публикации второе издание книги «Строители Империи: очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I» известного историка и правоведа Дмитрия Серова. IQ.HSE предлагает ознакомиться с главой из книги, посвящённой братьям Дмитрию и Осипу Соловьевым — купцам, возглавлявшим торговлю с Голландией и вывоз зерна и других товаров из Архангельска, а также тому, как и за что они оказались под следствием, но в итоге сумели развалить все дела против себя и получить царское прощение.

День 12 ноября 1721 года выдался знаменательным в жизни «во всей Европии и Азии прославленного воина» Михаила Афанасьевича Матюшкина. В этот день 45-летний генерал-майор, ветеран Прута и Полтавы, Шлиссельбурга и сражения под Лесным «приобщился брачному чертогу».

Свадьбу праздновали широко. Посаженным отцом жениха был сам Пётр I, посаженной матерью невесты — 21-летней обворожительной вдовы Софьи Дмитриевны Яковлевой — царица Екатерина Алексеевна.

Троюродный брат государя, вступивший в гвардию ещё в 1691 году, Михаил Афанасьевич был одной из видных фигур петербургской элиты. Его долголетняя служба заключала в себе, впрочем, не только ратные труды. Подобно многим другим гвардейским офицерам 1710-х годов, Михаилу Матюшкину довелось послужить Отечеству и на стезе юриспруденции. На протяжении пяти лет Михаил Афанасьевич возглавлял одну из тех розыскных канцелярий, на которые легла основная тяжесть борьбы с «погубителями казенного интереса» в последнее десятилетие правления Петра I.

Основной задачей канцелярии М.А. Матюшкина было расследование дела братьев Соловьевых — крупнейшего экономического преступления в истории России XVIII века Многотрудное это расследование, как ни странно, имело прямое отношение к свадебным торжествам 12 ноября. Дело в том, что одному из главных обвиняемых — Дмитрию Алексеевичу Соловьеву — избранница Михаила Афанасьевича приходилась дочерью.

***

Ранний период жизни тестя генерала Матюшкина источниками освещается скудно. Биографический раздел баронского диплома Дмитрия, Афанасия и Осипа Соловьевых начинается с известия о том, что они «в 1705-м году... по усмотрению их верности употреблены [были] ради управления дел, до коммерции касающихся». В чем же состояли занятия барона Дмитрия Алексеевича до 1705 года?

В 1725 году флота капитан Александр Львович и лейтенант Иван Львович Нарышкины, двоюродные братья покойного императора Петра I, подали в Сенат доношение на Д.А. Соловьева. Братья Нарышкины сообщили, что «...в прошлых де годех оной Соловьев з братьями своими Афанасьем, Федором, Осипом и з зятем своим Иваном Беклемишевым и племянником своим Яковом Неклюдовым служили в доме отца их в кабалном холопстве... И как в 705-м году, волею Божиею, отца их не стало, а они остались в малолетстве, тогда оной Соловьев з братьями... похитя отца их и их пожитки и денги... и выкратчи из домовой их канцелярии многие крепости и платежные отписи и росписки... от дому их своеволно отбыли».

Нарышкины просили вернуть им «выкраденные из дому отца и бабки их... всякие писменные ведомости», которые имелись среди документов Соловьевых, хранившихся в Ревизион-конторе. При разборе архива Соловьевых в его составе действительно был выявлен обширный комплекс документов, несомненно принадлежавших ранее домовой канцелярии Л.К. Нарышкина. Но, быть может, семейные бумаги Нарышкиных оказались у братьев Соловьевых случайно?

Сведения о пребывании Д.А. Соловьева в холопстве у боярина Льва Кирилловича подтверждаются записью от 9 мая в Актовой книге Москвы 1702 года. Запись эта зафиксировала продажу «человеком» Л.К. Нарышкина Иваном Беклемишевым дворового места «того ж дому человеку Дмитрию Соловьеву».

В январе 1705 года, когда скончался Лев Кириллович, два его сына в самом деле «остались в малолетстве»: Александру было тогда десять лет, Ивану — четыре года. Учитывая, что со смертью отца Александр и Иван Львовичи оказались сиротами, ситуация для «отбытия» Д.А. Соловьева с братьями сложилась более чем благоприятная.

К «знатным делам, до коммерции касающимся», в 1705 году были определены бывшие холопы, покинувшие дом хозяина — родного дяди царя — при весьма тёмных обстоятельствах. Впрочем, коммерции эти «знатные дела» касались лишь отчасти.

***

6 сентября 1705 года Пётр I поручил Дмитрию и Осипу Соловьевым ведать «судом и росправою и всеми зборами» Важский уезд и Устьянские волости. Под управление наименованных комендантами братьев попала обширная территория Северной России, важнейший район смоляного промысла. Каким же образом вчерашним холопам удалось занять столь высокое положение?

Указ от 6 сентября предусматривал не только назначение в Важский уезд и Устьянские волости новых управителей. Ранее подведомственные Посольскому приказу, эти земли передавались в подчинение недавно созданной Ингерманландской канцелярии. Возглавлял канцелярию Александр Данилович Меншиков.

Затруднительно сказать, когда именно и по какой оказии состоялось знакомство братьев с Александром Даниловичем. По всей видимости, будущих баронов и будущего генералиссимуса объединил интерес к северным делам.

Торговые операции в Архангельске Соловьевы вели, судя по всему, ещё находясь в услужении у Льва Нарышкина. Что же до А.Д. Меншикова, то достаточно вспомнить, что в январе 1703 года он вместе с П.Ф. и П.П. Шафировыми, И. Григорьевым и С.И. Копьевым основал компанию, получившую монопольное право на зверобойный промысел в Поморье.

В середине 1700-х годов интенсивно расширявший сферу предпринимательской активности, стремительно продвигавшийся к вершинам государственной власти Александр Данилович остро нуждался в помощниках. Возвышение братьев Соловьевых было одним из первых шагов главы Ингерманландской канцелярии в деле формирования своей команды. В материальном отношении служба на Ваге была выгодной. На основании «словесного» распоряжения Александра Меншикова Соловьевы обязали местных жителей выплачивать себе «на корм» по рублю с обжи. Только в 1706 году эти поборы доставили Дмитрию и Осипу Алексеевичам две тысячи рублей. Если учесть, что годовой оклад высокопоставленного чиновника центральной администрации составлял в ту пору 200–300 рублей, то следует признать, что жили братья совсем неплохо.

Совместное комендантство Дмитрия и Осипа Соловьевых оказалось непродолжительным. В мае 1707 года Петр I направил О.А. Соловьева в Амстердам. Новые обязанности пожалованного «рангом» комиссара Осипа Алексеевича заключались в наивозможно более выгодной продаже в Голландии импортируемых из России казенных товаров.

Голландская миссия Осипа Соловьева имела неофициальный характер. Никаких документов, подтверждающих его дипломатический статус, при отъезде он не получил. В Посольском приказе 25 мая 1707 года бывшему коменданту вручили лишь обыкновенный проезжий лист.

Осип Алексеевич весьма успешно адаптировался к западноевропейской жизни. Он широко развернул торговлю как доставляемыми из России казенными, так и собственными товарами, приобретал дома, корабли, вёл банковские операции, занялся игрой на Лондонской бирже.

К середине 1717 года стоимость его имущества в Голландии составила, по неполным данным, 336 022 гульдена. Кроме того, комиссар Соловьев располагал акционерным и банковским капиталом на сумму 16 504 фунта стерлингов, размещённым в Англии. Столь стремительное обогащение Осипа Алексеевича зиждилось между тем не на одной только легальной «негоциации».

***

Подобно брату, Дмитрий Соловьев не особенно засиделся на комендантской должности. Двадцатикратно преумноживший сборы с важских смоляных промыслов, он был в феврале 1710 года определён обер-комиссаром в Архангельск. Отныне Дмитрию Алексеевичу предстояло «ведать товары царского величества приемом и покупкою, и отпуском заморским». Иными словами, в исключительное заведование недавнего коменданта Ваги были переданы все шедшие через «Город Архангельский» экспортные операции российской казны.

На исходе первого десятилетия XVIII века Архангельск являлся главнейшим центром внешней торговли нашей страны. В «Городе» функционировали портовая и внутренняя таможни, велись недельные торжки, с июля по сентябрь действовала ярмарка. В год назначения Д.А. Соловьева внешнеторговый оборот «порта Архангел» составил громадную сумму в 2,7 миллиона рублей. 

Несмотря на то что доля казенного экспорта в архангельском обороте была относительно невелика (составляя во второй половине 1700-х годов в среднем 11% в денежном исчислении), новый пост Дмитрия Соловьева являлся едва ли не «министерским». Впервые в России осуществление почти всего объёма внешнеторговых мероприятий правительства было сосредоточено в руках одного человека (предшественник Дмитрия Алексеевича комиссар Фёдор Фёдоров ведал отпуском «за море» лишь приобретённого казной хлеба).

Архангельское назначение Д.А. Соловьева имело ещё один аспект. Основным пунктом реализации вывозимых из России пшеницы, ржи, льна, смолы, пеньки являлся Амстердам. Таким образом, в 1710 году сложилась уникальная в истории отечественной номенклатуры ситуация: один брат распоряжался закупкой экспортных товаров, другой — их продажей в Западной Европе. Для предприимчивых и авантюристичных Соловьевых пробил их час. Трудно с точностью определить, когда именно начала действовать организованная братьями-комиссарами международная преступная группа. Располагая широкими должностными полномочиями, имея в своем распоряжении значительные суммы казенных капиталов, Дмитрий и Осип Алексеевичи развернули невиданную по масштабам контрабандную торговлю запрещёнными к частному вывозу товарами — в первую очередь хлебом.

Действуя через подставных лиц, Д.А. Соловьев закупал в Архангельске параллельно казне зерно, которое затем, минуя таможню, отгружалось в Амстердам. Далее в дело вступал Осип Алексеевич. Прибыль братья помещали в голландские и английские банки.

Тайная скупка крупных партий «заповедных» товаров, разумеется, требовала внушительных расходов. Почти не располагая поначалу собственным капиталом, братья запустили в оборот имевшиеся у них государственные средства.

С великим трудом собранные в разоренной стране казенные суммы хлынули на обеспечение контрабандных операций Соловьевых. Именно деньги, выбитые на кровавых «правежах» с посадских людей Тамбова и Чухломы, Нижнего Новгорода и Галича, с крестьян Поморья и Замосковных уездов, послужили основой коммерческих успехов братьев. В то время как доведенные налогами до «крайней и всеконечной нужды» российские крестьяне питались хлебом напополам с мякиной, успешно «прокрутившие» их деньги «славные негоцианты» Дмитрий и Осип Соловьевы приобретали в далекой Голландии алмазы и недвижимость.

Ещё одной линией криминальной деятельности господ Соловьевых была ложная выбраковка казенных товаров. Приобретённые в Архангельске помощниками Дмитрия Алексеевича по искусственно заниженным ценам, эти товары впоследствии реализовывались в Голландии по их действительной стоимости. Образовавшаяся разница пополняла банковские вклады «птенцов гнезда Петрова».

Не брезговали комиссары и прямым расхищением государева имущества. Так, ими была присвоена 980-килограммовая партия закупленного казной клея, проведенная в дальнейшем по отчётным документам как утраченная при транспортировке.

В отличие от многих других губителей «государственного интереса», Соловьевы имели, похоже, далеко идущие планы. Судя по всему, Дмитрий и Осип Алексеевичи намеревались, набрав капиталы, свернуть криминальный промысел и, покинув нестабильную Россию, заняться цивилизованным предпринимательством в Голландии или Англии. Как знать, может, видное место занял бы в анналах экономической истории Европы почтенный торговый дом Solovieff & brothers.

В жизни получилось иначе. В апреле 1711 года в Архангельск прибыл новый вице-губернатор. Им был Алексей Александрович Курбатов.

***

Родившийся в 1663 году Алексей Курбатов был, пожалуй, наиболее незаурядной личностью, призванной к правительственной деятельности эпохой преобразований. Холоп боярина Б.П. Шереметева, выступивший в январе 1699 года с предложением ввести в России гербовую бумагу, Алексей Александрович в одночасье оказался в ближайшем окружении Петра I, был назначен дьяком Оружейной палаты, пожалован каменным двором в Москве.

Энергичный, подвижный, увлекающийся, Алексей Курбатов обладал выдающимся аналитическим умом, соединённым с редкостным здравомыслием. Глубокая, чисто древнерусская религиозность сочеталась в этом человеке с европейской образованностью, прагматичность — с эмоциональностью, преданность Петру I — со стремлением не допустить «народного разорения». Дельный администратор, талантливый финансист, А.А. Курбатов отличался при этом твёрдыми нравственными принципами и высочайшей работоспособностью.

Вовсе не лишенный честолюбия, не избегавший участия во внутриправительственных интригах, всегда старавшийся опереться на «сильных персон» (сначала на Ф.А. Головина, затем на А.Д. Меншикова), Алексей Александрович был, однако, человеком, для которого государственные интересы безусловно доминировали над личными. Едва ли не с фанатизмом относившийся к приумножению доходов казны, Алексей Курбатов с острой непримиримостью относился к «повреждению казенного интереса» в любых его формах.

Особенно широко криминалистическая деятельность Алексея Александровича развернулась с назначением его в феврале 1705 года инспектором Ратуши. Получив в своё ведение обширное финансовое хозяйство российских городов, будущий архангельский вице-губернатор, наряду с разработкой сбалансированной системы налогообложения, объявил настоящую войну экономической и должностной преступности.

Весьма искушенный в юриспруденции ещё со времен службы у Бориса Петровича Шереметева, сторонник самых жестких мер по отношению к «ворам», Алексей Александрович со всей энергией обрушился на недобросовестных сборщиков податей, расхитителей «кабацких» и иных сборов, фальшивомонетчиков.

Располагавший немалыми полномочиями, удачно подобравший команду помощников, инспектор нанёс сильнейшие удары по преступным группировкам Москвы, Ярославля, Пскова. Не раз соблазняемый огромными взятками, подвергавшийся непрестанному давлению со стороны покровительствующих криминальным дельцам высоких должностных лиц, А.А. Курбатов, однако, так и не отступился от бескомпромиссных мер по защите казны.

Удалённый в конце концов из центральной администрации, отправленный с фактическим понижением в Архангельск, Алексей Курбатов и здесь остался тем же ревнителем «государственного интереса». С неизменной придирчивостью следивший за состоянием подведомственных финансов, никогда не чуждавшийся использования оперативно-агентурной информации, А.А. Курбатов не мог не выйти на след махинаций обер-комиссара Дмитрия Соловьева.

***

В феврале 1713 года архангельский вице-губернатор впервые известил Петра I о злоупотреблениях Д.А. и О.А. Соловьевых при установлении цен на товары казенного экспорта. В последующих «отписках» Алексей Александрович обвинил братьев в незаконной хлебной торговле и неуплате таможенных пошлин. Голос вице-губернатора был услышан. В конце июля 1713 года для исследования «худых поступков» Дмитрия Соловьева в Архангельск выехал майор гвардии князь М.И. Волконский. Перспектива создания торгового дома Solovieff & brothers оказалась под явной угрозой.

Следствие по делу Соловьевых двинулось, однако, в странном направлении. Вместо распутывания махинаций братьев князь Михаил Иванович ринулся на борьбу с коррупцией в губернском руководстве. Воспользовавшись крайне сомнительными оперативными данными — донесением некоего Пивоварова, — майор обвинил А.А. Курбатова и группу его сотрудников в незаконных поборах с жителей поморских волостей.

Подчинённый лично царю, имевший право осуществлять любые следственные действия, Михаил Иванович не счёл нужным ни взять Д.А. Соловьева под стражу, ни произвести обыск в его торговых помещениях, ни допросить его помощников. Зато майор не пожалел времени на разбирательство проступков близкого к А.А. Курбатову устюжского комиссара С.М. Акишева. Жестокость этой линии расследования была такова, что Семён Матвеевич, не выдержав пыток, пытался покончить с собой.

Не бездействовали и московские покровители Дмитрия Соловьева. По удивительному совпадению именно в июле 1713 года в Сенат поступила челобитная Прасковьи Юхомс, вдовы иноземного мастера, участника разоблаченной А.А. Курбатовым в 1704 году преступной группы, занимавшейся выплавкой фальшивого серебра. Прасковья Юхомс требовала компенсировать ей стоимость «пожитков» покойного мужа, якобы незаконно конфискованных Алексеем Александровичем.

Не дождавшись скорого решения дела, госпожа Юхомс проявила упорство и спустя шесть месяцев подала новую челобитную аналогичного содержания. На этот раз справедливость восторжествовала. Настойчивой иноземке в кои-то веки удалось преодолеть «замерзелую» сенатскую волокиту.

Из архива Московской губернской канцелярии было затребовано «серебреное дело» 1704 года, из которого спешно изготовили краткую Выписку. На основании этого документа, составленного, правда, на редкость бестолково и невразумительно, Расправная палата Сената постановила взыскать с А.А. Курбатова в пользу истицы 2963 рубля.

Выплата подобной суммы грозила серьёзно осложнить финансовое положение Алексея Александровича, вице-губернаторское жалованье которого составляло 700 рублей в год. Но это было не самое неприятное. Недвусмысленно поставив под сомнение результаты прежней криминалистической деятельности Алексея Курбатова, сенатский приговор нанёс сильнейший удар по его репутации.

Внезапная разворотливость, проявленная Расправной палатой в рассмотрении челобитья Прасковьи Юхомс, была не случайной. Главный судья палаты сенатор М.М. Самарин в угоду Дмитрию Соловьеву неприкрыто усердствовал в нападках на Алексея Александровича. Человек одиозного нравственного облика, видный участник еретического кружка Дмитрия Тверитинова, Михаил Михайлович, не ограничившись явственно недобросовестным «вершением» дела Юхомс, выдвинул против архангельского вице-губернатора ряд ещё не менее надуманных обвинений.

«Компромат» на первого российского «прибыльщика» искали по всем направлениям. Так, предметом особого рассмотрения стал факт беспошлинной продажи шурином Алексея Александровича Ф.А. Ягодинским четырёх бочек вина и бочки лимонов. И пока в Амстердаме Осип Алексеевич Соловьев без всяких помех распродавал очередную партию контрабандного зерна, в Москве Правительствующий сенат внимательно изучал вопрос о восьми рублях, злокозненно недоплаченных Филиппом Ягодинским в Московскую Большую таможню.

Усилия враждебников Алексея Курбатова не остались напрасными. 12 января 1714 года последовал указ Петра I о смещении с должности излишне активного в отстаивании государственных интересов вице-губернатора. Главой архангельской администрации был временно определён князь Василий Иванович Гагарин.

Между тем отставка — незаслуженная и унизительная — могла оказаться лишь прологом куда более драматических поворотов в судьбе А.А. Курбатова. Подведя итог многотрудному расследованию, майор М.И. Волконский обвинил бывшего вице-губернатора в расхищении и незаконном расходовании 65 621 рубля. Перед Алексеем Александровичем замаячил эшафот.

***

И всё же бывший инспектор Ратуши выстоял. Отнюдь не утративший влияния в правительственных сферах, сохранивший дружественные отношения с кабинет-секретарем Алексеем Макаровым, опальный прибыльщик сумел частично оправдаться перед царем и поставить под сомнение результаты дознания Михаила Волконского.

В конце 1714 года майор был отозван из Архангельска и вскоре отстранен от расследования. А 27 января 1716 года, перед самым отбытием в заграничное путешествие, Пётр I распорядился передать дела Алексея Курбатова и Дмитрия Соловьева в розыскную канцелярию ведения Г.И. Кошелева и Ф.Д. Воронова. Герасиму Ивановичу и Фёдору Дмитриевичу надлежало также «особливо изследовать между Курбатова и Волконскаго в их ссорах, и что касаетца к ынтересу».

Вступив в расследование, полковник Кошелев и дьяк Воронов достаточно быстро разобрались, чья именно деятельность оказалась более вредительной для российской казны. Оставив в стороне обвинения против А.А. Курбатова, полковник и дьяк сосредоточили усилия на изучении коммерческих операций Дмитрия Алексеевича Соловьева. Наряду с этим, «благородные господа судьи» очень заинтересовались причинами невиданного либерализма, проявленного в отношении архангельского обер-комиссара князем М.И. Волконским.

Попытки Михаила Ивановича помешать действиям преемников, затягивая передачу им материалов следственного дела и отказываясь являться на допросы, не увенчались успехом. В декабре 1716 года Пётр I приказал силой изъять у майора ещё остававшиеся у него документы. Одновременно царь дал Г.И. Кошелеву санкцию на арест бывшего следователя.

Сюжетами о «плутовстве» господина Волконского и о непомерно рентабельной торговле Дмитрия Соловьева особенно внимательно занялся Фёдор Дмитриевич Воронов. Летом 1716 года воспрянувший духом Алексей Курбатов писал кабинет-секретарю Макарову, что «во изследовании дел оных трудитца твердо и его величеству верно господин Воронов, ему же мздовоздатель Господь Бог...». Но жизнь Д.А. Соловьеву вскоре осложнили не только «изследования» дьяка Фёдора Дмитриевича.

***

В августе 1716 года в числе прочих входящих бумаг в Сенат поступило доношение комиссара Александра Сергеева. Некогда видный сотрудник А.Д. Меншикова, вхожий в коридоры высшей власти, лично известный царю, Александр Саввич поведал сенаторам о впечатляющих злоупотреблениях своего бывшего «патрона» и некоторых других питомцев эпохи реформ. Особый раздел документа был посвящён «интересу царского величества хищникам» — братьям Соловьевым. Речь шла о криминальных «действах» Дмитрия, Афанасия и Осипа Соловьевых в период их комендантства на Ваге.

В незаконных поборах с крестьян Важского уезда и Устьянских волостей Дмитрия Алексеевича годом ранее обвиняла розыскная канцелярия капитан-поручика И.Н. Плещеева. Сославшись на распоряжения Александра Меншикова, архангельскому оберкомиссару удалось тогда оправдаться. Теперь, очень некстати, «важский след» проступил вновь.

Разоблачения А.С. Сергеева, впрочем, отнюдь не повторяли старых обвинений. В то время как Иван Никифорович Плещеев «правил» на Д.А. Соловьеве 4739 рублей, Александр Саввич привёл данные о вымогательстве бывшим комендантом свыше 20 000 рублей.

Подав доношение, Александр Сергеев не стал дожидаться рассмотрения своих обличений на берегах Невы. Человек решительный и достаточно авантюристичный, комиссар, тайно покинув Россию, сумел передать взрывоопасный документ находившемуся в Копенгагене Петру I. Для «героев» доношения наступили тревожные дни.

Царский гнев, однако, миновал Соловьевых. Посчитал ли государь размер давних поборов слишком незначительным, Александр ли Меншиков сумел вновь «обелить» своих «креатур»... Так или иначе, но разоблачения А.С. Сергеева не имели для Дмитрия Соловьева особенных последствий.

Значительно хуже обстояло дело с обвинениями, выдвинутыми против Дмитрия и Осипа Алексеевичей А.А. Курбатовым. Канцелярия Г.И. Кошелева и Ф.Д. Воронова всё более «теснила» обер-комиссара «порта Архангел». Наступил момент, когда разыскания петербургских следователей аукнулись «за морем». 27 августа 1717 года Пётр I лично арестовал в Амстердаме Осипа Соловьева. Через несколько дней усиленный конвой под командованием генерал-адъютанта С.Г. Нарышкина уже этапировал бывшего комиссара в Россию.

В отличие от М.И. Волконского, никак не заинтересовавшегося в своё время бумагами Дмитрия Соловьева, царь распорядился опечатать архив О.А. Соловьева и немедленно приступить к его разбору. Руководство этой работой будущий император возложил на российского посла в Голландии князя Б.И. Куракина.

Изучение обширной финансовой документации конторы Осипа Соловьева натолкнулось, однако, на неожиданные препятствия. Взявшийся за это дело местный бухгалтер Яган Сурбер подвергся давлению со стороны амстердамских «приятелей» Осипа Алексеевича. Несмотря на принятые Б.И. Куракиным меры безопасности, бухгалтер продолжал страшиться имевших «великую склонность к Соловьеву» соотечественников и никак не желал приступать к работе.

Но старания заморских партнёров по нелегальной коммерции уже не могли облегчить участи Дмитрия и Осипа Алексеевичей. Ситуация полностью вышла из-под их контроля. В конце 1717 года решилась судьба и столь благожелательного к братьям князя Михаила Волконского. Уличенный во многих «неправдах», майор был расстрелян. Последние недели 1717 года принесли ещё одно крайне малоприятное для Соловьевых известие. В ночь на 19 ноября в Петербурге бесследно исчез Семён Дьяков.

***

Кабальный холоп А.Д. Меншикова, предприниматель, видный знаток юриспруденции, С. Дьяков принадлежал к той узкой прослойке умных, энергичных и совершенно беспринципных дельцов, для которых шаткое время реформ обернулось воистину «золотым веком». Поставщик Адмиралтейства, откупивший у казны все перевозы через Неву, «домовый» юрист «его высококняжеской светлости», Семён Дьяков был заметной фигурой теневой петербургской элиты 1710-х годов.

Внезапное исчезновение служителя не оставило Александра Даниловича безучастным. По распоряжению князя жена и мать С. Дьякова были взяты под стражу, а о розыске его самого объявлено с барабанным боем по всему Санкт-Петербургу.

Основания для принятия столь решительных мер у А.Д. Меншикова безусловно имелись. Недавние доношения Александра Сергеева бледнели перед возможными откровениями Семёна Дьякова, как мало кто другой осведомлённого о тёмных делах светлейшего князя. К тому же господин Дьяков покинул резиденцию хозяина отнюдь не с пустыми руками. Имевший, судя по всему, самый широкий доступ к секретным бумагам Александра Даниловича, он прихватил с собой подборку документов, неоспоримо изобличающих братьев Соловьевых в крупномасштабном «нарушении торговых прав».

Не по долгом времени следы пропавшего служителя отыскались. Как оказалось, распропагандированный Алексеем Курбатовым, сумевшим убедить его в перспективе «немалого награждения» за «верность царскому величеству», Семён Дьяков передал ему разоблачительные материалы, а сам укрылся под охраной гвардейцев в канцелярии Г.И. Кошелева.

Заполучив в своё распоряжение весомые улики, бывший вице-губернатор представил их вместе с краткой выпиской лично Петру I. Это был сильнейший удар по Дмитрию и Осипу Соловьевым. Не имея возможности более отпираться, братья «принесли вины». Герасиму Кошелеву и Фёдору Воронову оставалось лишь уточнить детали грандиозных махинаций.

В рамках завершающих следственных действий «благородные господа судьи» решили подвергнуть «розыску» подьячего Фёдора Резанова. Допрос под пыткой был назначен на 13 февраля 1718 года.

***

Фёдор Резанов знал очень и очень многое. «Молодой» подьячий Важской приказной избы, он оказался под началом Дмитрия Соловьева ещё в самом начале своей карьеры — в 1705 году. Уезжая спустя четыре года по вызову Ближней канцелярии в Москву, Дмитрий Алексеевич забрал подьячего с собой. Вернуться на Вагу Ф. Резанову уже не довелось. Новым местом его службы стала «камисия» обер-комиссара Д.А. Соловьева в Архангельске.

Криминалистические разыскания М.И. Волконского, судя по всему, никак не затронули бывшего важского подьячего. Более того, в разгар следствия обер-комиссар выхлопотал для господина Резанова повышение в чине. В начале декабря 1715 года указом Правительствующего сената он был произведён в канцеляристы. На протяжении многих лет являясь, по существу, личным секретарем Дмитрия Алексеевича, Фёдор Резанов располагал, без сомнения, уникальной информацией о контрабандных грузах, проследовавших по маршруту «Архангельск — Амстердам».

Между тем вздёрнутый на дыбу «писарь Соловьевых» мог немало порассказать и о других примечательных сюжетах. Вряд ли умолчал бы он, например, о выполнявшихся Дмитрием и Осипом Соловьевыми деликатных поручениях одного чрезвычайно влиятельного человека. Поручениях, связанных с размещением в голландских банках весьма и весьма значительных денежных сумм.

«Пыточные речи» Фёдора Резанова грозили превратить в кандидата на застенок старинного покровителя Соловьевых Александра Даниловича Меншикова. Уж кто-кто, а дьяк Фёдор Воронов нашел бы способ дать ход разоблачительным признаниям канцеляриста Резанова...

Назначенный на 13 февраля допрос, однако, не состоялся. В этот день А.Д. Меншиков нанес упреждающий удар. По его приказу майор Преображенского полка князь Г.Д. Юсупов, сопровождаемый командой вооруженных гвардейцев, произвёл обыск в доме Алексея Курбатова.

Опечатав бумаги и «домовые пожитки» бывшего вице-губернатора, нежданный визитёр отправил хозяина под конвоем в Петропавловскую крепость. Здесь Алексей Александрович был допрошен лично герцогом Александром Меншиковым. Порасспросив А.А. Курбатова о беглом комиссаре Александре Сергееве, которого днём ранее якобы видели в его доме, светлейший князь обрушился на прибыльщика с горькими упреками:

...Для чего де ты Дьякова к себе принял, он де вор, покрал у меня многия писма, по тому де и ты стал такой же вор, что вора у себя держишь...

В тот же день для допроса об А.С. Сергееве в крепость насильно доставили и дьяка Ф.Д. Воронова. Будучи куда более растревожен перспективой допроса Ф. Резанова, нежели поисками малоопасного уже Александра Саввича, князь Меншиков заявил дьяку:

...Ты де, вороной конь, я де тебя, такую масть, зделаю граненым и разрушу де вашу воровскую компанию.

Угрозы светлейшего подействовали. Пытка канцеляриста была отменена.

Особые меры принял Александр Данилович в отношении Семёна Дьякова. По указанию «его княжой светлости» был произведён тщательный осмотр домашнего архива беглеца. К удовлетворению герцога между бумаг С. Дьякова удалось обнаружить состоявшие из бессмысленного набора буквосочетаний странные записи. Появился реальный шанс обвинить неверного служителя в составлении богопротивных «волшебственных речей». В начале января 1718 года А.Д. Меншиков представил загадочные «литеры» Правительствующему сенату.

Допрос С. Дьякова сенаторами был назначен на 13 января. Доставленный в здание Сената под охраной солдат Г.И. Кошелева Семён Дьяков дал убедительные разъяснения, что таинственные записи являются черновиками безуспешно составлявшихся им палиндромов [риторических фигур, в которых слова от конца к началу читаются так же, как от начала к концу].

Узнав о благоприятном для С. Дьякова исходе допроса, А.Д. Меншиков не растерялся. Не находя более формальных поводов «теснить» бывшего служителя, Александр Данилович через некоторое время просто-напросто приказал Герасиму Кошелеву содержать беглеца на положении арестанта. Не рискнув ослушаться генерал-фельдмаршала, полковник заковал Семёна Дьякова в цепи.

Столь неприкрытое вмешательство Александра Меншикова в расследование, находившееся «на контроле» у самого царя, с одной стороны, являло собой жест отчаяния. Возможные показания много знающих С. Дьякова и Ф. Резанова и не менее вероятные последующие откровения Д.А. и О.А. Соловьевых в самом деле подводили князя прямиком к эшафоту. С другой стороны, в первых числах февраля 1718 года произошли события, на фоне которых подобное самоуправство герцога Ижорского вполне могло остаться безнаказанным.

***

Ночь с 6 на 7 февраля 1718 года выдалась бессонной для губернатора Санкт-Петербурга генерал-фельдмаршала Александра Даниловича Меншикова. Отойдя ко сну, по обыкновению, в 9 часов вечера, светлейший князь уже спустя два часа был разбужен прибывшим от Петра I курьером. Переговорив с государевым посланцем «во особливой комнате тайно», Александр Данилович приказал немедленно поднять по тревоге офицеров гвардейских полков. Местом сбора был назначен дом губернатора.

Явившихся к светлейшему вооруженных «штап- и обор-офицеров» разделили на две группы. Одна из них, возглавленная лично А.Д. Меншиковым, арестовала отставного адмиралтейского советника Александра Кикина. Другая — во главе с генерал-майором Г.П. Чернышевым и бригадиром Г.Д. Юсуповым — взяла под стражу камердинера царевича Алексея Ивана Афанасьева. Разместив задержанных в полковых казармах, участники операции провели в Зимнем дворце краткое совещание и разъехались по домам.

Произведённые в ночь на 7 февраля аресты предвозвестили начало «розыска» по делу царевича Алексея Петровича — крупнейшего политического процесса в истории России XVIII века. Процесса, оборвавшего многие жизни и сломавшего немало карьер.

Сын Петра I от несчастного брака с Е.Ф. Лопухиной, в 8-летнем возрасте разлученный с матерью, царевич Алексей характером и умонастроениями менее всего напоминал отца-реформатора. Искренне религиозный, не разделявший ни отцовского войнолюбия, ни его преклонения перед достижениями западной цивилизации, царевич никак не вписывался в удалую когорту строителей «регулярной» России.

Постоянно третируемый грубым и деспотичным отцом, неоднократно подвергавшийся избиениям, впечатлительный и эмоционально неустойчивый, Алексей Петрович решился в конце концов на отчаянный шаг. Осенью 1716 года, находясь за границей, он обратился к австрийскому императору Карлу IV с просьбой о предоставлении политического убежища.

Разъярённый Пётр I приказал любой ценой вернуть беглеца. Первоначально стараниями резидента А.П. Веселовского и капитана гвардии А.И. Румянцева было установлено точное местопребывание августейшего невозвращенца. Затем в дело вступил тайный советник П.А. Толстой. Опытнейший дипломат, он сумел заманить царевича обратно в Россию.

Возвращение Алексея давало Петру I не только возможность сурово покарать нелюбимого сына. Болезненно подозрительный царь заполучил уникальный шанс прояснить степень политической благонадёжности любого правительственного и придворного дельца. Достаточно было лишь выспросить у царевича, кто именно симпатизировал ему, выражал сочувствие, знал, но не донёс о его намерении бежать за границу.

Первая встреча монарха с неверным сыном произошла 4 февраля 1718 года в Ответной палате московского Кремля. Находившийся тогда в бывшей столице обер-фискал Алексей Нестеров так описывал А.Д. Меншикову один из эпизодов встречи:

...И потом его величество изволил ещё говорить громко же, чтоб показал самую истину, кто его высочеству [царевичу] были согласники, чтоб объявил. И на те слова его высочество поползнулся было говорить, но понеже его величество от того сократил, и тем его высочества разговор кончился...

Разговор о «согласниках», прерванный Петром I в Кремле, разумеется, не мог не возобновиться. Совершенно деморализованный, запоздало осознавший весь ужас своего положения царевич оговорил немалое число «особ». Вскоре последовали откровения и первых арестованных.

Напряжение усиливалось. Чем дальше, тем больше перед мнительным царем вырисовывалась душераздирающая картина направленного против него обширного заговора, участники которого таились решительно повсюду.

Апогеем панических настроений, овладевших Петром I в те дни, следует, видимо, счесть указ от 17 февраля. Доставленный в Петербург особым курьером и зачитанный сенаторам во 2-м часу ночи, документ гласил:

Господа Сенат.

Понеже в деле сына моего горазда много являетца, того ради накрепко закажите, чтоб никто, пока мы будем, из Питербурха не ездил, и чтоб соседи друг за другом смотрели, а по дорогам крепкия заставы, и в городы указы пошлите. А какая нужда о делах кого послать, и тем давайте за руками всех в Сенате будущих подорожныя, а окроме тех и моей собственной подписи никому б не верили и всех бы брали за караул.

Взять «за караул» всех было, конечно, нереально. Но и без этого кампания арестов, прокатившаяся по городу на Неве в феврале 1718-го, ужаснула современников.

Среди задержанных оказались самые разные люди: сенаторы и руководители центральных ведомств, генералы и придворные служители, священники и рядовые чиновники. Оказался среди них и человек, сам весьма сведущий в искусстве проведения допросов и очных ставок, человек, издавна привыкший к стонам истязуемых и к смраду пыточных казематов. 1718 года месяца февраля близ 20-го числа в городе Санкт-Петербурге был взят под стражу дьяк Фёдор Дмитриевич Воронов.

***

«Птенца гнезда Петрова», который отныне решал судьбу Фёдора Воронова, звали Пётр Андреевич Толстой. Вступивший в службу ещё в 1672 году, он длительное время не относился к числу видных деятелей российского руководства. Стольник царицы Натальи Кирилловны, а затем царя Ивана Алексеевича, воевода в Великом Устюге, посол в Турции — таковы были вехи не особенно блестящей карьеры Петра Андреевича.

Весьма успешно проявивший себя на дипломатическом поприще, с честью выдержавший в бытность «в турках» многие злоключения, тайный советник Пётр Толстой по прибытии в конце 1714 году в Санкт-Петербург остался вовсе без должности. Дипломата с 13-летним стажем, по существу, зачислили в резерв Посольской канцелярии.

В дальнейшем, судя по всему, П.А. Толстого предполагалось вновь направить послом в одну из европейских столиц — вероятно, в Париж или Вену. Человек незаурядного ума, разносторонней образованности, твёрдой воли и редкостного обаяния, Пётр Андреевич претендовал между тем на куда более высокое положение в правительственной иерархии.

Честолюбивые устремления тайного советника не остались бесплодными. Назначенный благодаря протекции П.П. Шафирова руководителем операции по возвращению в Россию царевича Алексея, Пётр Андреевич сумел в полной мере воспользоваться шансом завоевать расположение Петра I.

В декабре 1717 года находившийся вместе с царевичем на пути в Москву П.А. Толстой был определён президентом новоустроенной Коммерц-коллегии. Два месяца спустя он возглавил учреждённую для изучения обстоятельств дела царевича розыскную канцелярию.

Для 65-летнего Петра Андреевича это был ещё один шанс. На этот раз, правда, ставки были выше. В случае успеха речь шла не просто о благоволении монарха — благоволении, которым пользовались десятки сановников. Перед бывшим устюжским воеводой открылась неповторимая возможность войти в число наиболее доверенных сотрудников царя, стать одной из ключевых фигур российской власти. Надлежало лишь, растравив навязчивую подозрительность Петра I, выставить себя умелым и неустрашимым разоблачителем сложившегося вокруг Алексея Петровича страшного заговора.

Выполнению этой задачи способствовал ряд обстоятельств. С одной стороны, оппозиция реформам — хотя и сугубо пассивная — и в самом деле крылась повсеместно. С другой — с Алексеем Петровичем, легитимным наследником российского престола, соприкасалось множество «разных чинов людей». Убедить же царевича, равно как и его ближайших служителей, дать нужные показания было делом исключительно времени. Выдающиеся дипломатические способности Петра Андреевича, при необходимости подкреплённые кнутом и горящим веником, могли склонить к «сотрудничеству» любого подследственного.

Конструирование мифического заговора требовало, однако, изрядной осторожности. Выбивая из арестованных «компромат» на высших должностных лиц, ни в коем случае нельзя было задеть интересов тех «господ вышних командиров», которые — даже в зыбкой ситуации первых месяцев 1718 года — сохраняли возможность «утопить» самого Петра Андреевича.

Более всего осмотрительности тайному советнику Толстому следовало проявлять во взаимоотношениях с Александром Меншиковым. Герцог Ижорский, положение которого, казалось, бесповоротно пошатнулось в связи с разоблачением его криминальных деяний розыскной канцелярией В.В. Долгорукова, в начале 1718 года стремительно восстановил свой «кредит». С давних пор имевший неприязненные отношения с Алексеем Петровичем, герцог оказался среди очень немногих правительственных деятелей, оставшихся в те смутные дни совершенно вне подозрений Петра I.

Но не только это существенно укрепило позиции Александра Даниловича. 20 февраля он лично арестовал в Петербурге оговоренного царевичем генерал-лейтенанта Василия Долгорукова, своего следователя и наиболее опасного соперника в царском окружении. Именно падение мужественного и энергичного князя Василия Владимировича, сосланного за «дерзновенные слова» в Соликамск, в полной мере восстановило былое могущество А.Д. Меншикова. Со столь влиятельным «министром» господину Толстому следовало искать союза любой ценой.

Ещё недавно, находясь в Константинополе, Пётр Толстой решительно ничем не мог быть полезен «полудержавному властелину». Лихой 1718 год переменил ситуацию. Сосредоточивший в своей канцелярии все нити грандиозного политического расследования Пётр Андреевич оказался для светлейшего весьма ценным «приятелем». Сложившееся в дни «царевичева розыска» союзничество тайного советника Толстого и генерал-фельдмаршала Меншикова было скреплено кровью Фёдора Воронова.

***

Дьяка Фёдора Воронова пытали трижды. Криминалист, вплотную приблизившийся к разгадке многих тайн Александра Меншикова и Дмитрия Соловьева, оказался не самым сговорчивым подследственным. Изувеченный, получивший на первых двух «розысках» в общей сложности 40 ударов кнутом, дьяк пытался сопротивляться, отказываться от «сотрудничества» с Петром Толстым.

Обвинения, выдвинутые против Фёдора Дмитриевича, базировались исключительно на показаниях камердинера Ивана Афанасьева. Как явствует из документов следственного дела, 17 февраля камердинер сообщил П.А. Толстому, что «при отъезде де своем ис Питербурха за царевичем объявил он дьяку Фёдору Воронову, что царевич поехал не к отцу, но в Немецкую землю. И он де, Воронов, сказал: то де хорошо и дал ему, Ивану, цыфирь и сказал, чтоб с ним тою цыфирью он, Иван, переписывался. И ежели де и царевичю будет угодно, и он, Воронов, и царевичю служить готов и с ним переписыватца...».

Эти утверждения И. Афанасьева порождают серьёзные недоумения. Во-первых, нельзя не отметить, что Фёдор Воронов — представитель «партии» В.В. Долгорукова — и отдалённо не принадлежал к числу лиц, близких к Алексею Петровичу. Извещать столь видного деятеля зловещей системы розыскных канцелярий о намерениях царевича ехать в «Немецкую землю» было чистейшим безрассудством. Во-вторых, честолюбивый и прошедший жёсткую школу аппаратных интриг Фёдор Дмитриевич в 1716 году в принципе не мог позволить себе открыто заявить о готовности «служить» царевичу.

Ещё более сомнительными выглядят откровения Ивана Афанасьева касательно якобы переданной ему Ф.Д. Вороновым «цыфири» — шифра. С одной стороны, использование «цыфирных азбук» в частной переписке широко практиковалось сановниками петровских времен. С другой — обмен шифрами предполагал ту самую доверительность отношений, которой между дьяком и камердинером не было и в помине.

Нельзя не обратить внимание и на то, что в материалах дела Ф.Д. Воронова полностью отсутствуют вещественные доказательства — шифровальные таблицы, записи криптографического характера. Более того, в ходе следствия ни Ивану Афанасьеву, ни Фёдору Воронову не было задано ни единого вопроса как относительно параметров «цыфири», так и относительно её происхождения.

Обвинения в адрес Ф.Д. Воронова явились, судя по всему, от начала до конца вымышленными. Сочиненные, вероятно, Петром Толстым, они были «озвучены» пытавшимся облегчить свою участь камердинером Афанасьевым.

Стремясь во что бы то ни стало подвести криминалиста к плахе, Пётр Андреевич торопил события. По его приказу «застенок» Фёдору Воронову «учинялся» — вопреки обычаю — почти без перерывов: 28 февраля, 3 марта, 6 марта... Угроза Александра Меншикова «зделать» Фёдора Дмитриевича «граненым» обрела страшную явь.

В конце концов заплечные мастера сломили упорство опального дьяка. На допросе 6 марта Ф.Д. Воронов признал себя виновным по всем пунктам.

Между тем несколько позднее — 11 марта — И. Афанасьев пополнил свои показания на дьяка Воронова. По словам камердинера, «в доме своём Воронов сказывал ему: слышал де... я, что есть у государя метреса, и царица де про то ведает. И как де приехала в Галандию, стала пред государем плакать. И государь де спросил её, кто тебе сказывал. И она де сказала, что де мне сказала полковница, а к ней де писал Платон [Мусин-Пушкин]. И Платона де государь за это бил...».

28 июля 1718 года Правительствующий сенат приговорил Ф.Д. Воронова к смертной казни. 8 декабря в Санкт-Петербурге «близ Гостиного двора у Троицы» Фёдор Дмитриевич был обезглавлен. Вместе с ним встретили смерть ещё четверо осужденных по делу царевича Алексея, в их числе — оговоривший дьяка камердинер И. Афанасьев. Головы казнённых были насажены на железные спицы, а тела «положены на столбах на колеса».

Не один год мертвая голова Фёдора Дмитриевича взирала пустыми глазницами на толчею Сытного рынка. Лишь в июле 1727 года император Пётр II указал:

...Которые столбы в Санкт-Петербурге и в Москве внутри городов на площадях каменные сделаны, и на них, также и на кольях винных людей тела и головы потыканы, те все столбы разобрать до основания, а тела и взоткнутыя головы снять и похоронить...

***

Арест Ф.Д. Воронова явился тяжелейшим ударом по расследованию амстердамско-архангельского дела. Новые следователи — гвардии поручик Василий Автономович Иванов и от бомбардир унтер-лейтенант Василий Григорьевич Языков, добросовестные и независимые в суждениях офицеры, — и в малой степени не обладали, однако, ни компетентностью, ни широкими связями Фёдора Воронова.

Следствие вязло, утыкалось в мелочные эпизоды, всё более откровенно саботировалось различными правительственными структурами. Особые трудности возникли с разбором переправленных из Голландии «писем и щотов» О.А. Соловьева. Документы были в основном на немецком и голландском языках. Попытки же добиться прикомандирования к розыскной канцелярии переводчика оказались безуспешными. В довершение всего, при пересылке осенью 1718 года очередной партии документов ящик, в котором они находились, был взломан.

Вскоре из следствия выбыл Герасим Иванович Кошелев. На исходе 1718 года по своим параллельным служебным обязанностям он отправился в Ярославль и Нижний Новгород. Дело Соловьевых было передано в розыскную канцелярию ведения майора гвардии князя Г.Д. Юсупова.

Как бы то ни было, к декабрю 1718 года предварительные итоги расследования были подведены. Начёт на Дмитрия, Осипа и Фёдора Соловьевых составил астрономическую сумму в 709 620 рублей.

11 января 1719 года «за похищение казны и за подложные торги и за утайку пошлин» Пётр I распорядился конфисковать имущество братьев. Общая стоимость «имения» встретивших XVIII век холопами Д.А., О.А. и Ф.А. Соловьевых была исчислена (по всей видимости, изрядно заниженно) в 407 447 рублей.

Что же до продолжения расследования, то в апреле 1719 года дело Соловьевых принял к производству майор Преображенского полка Михаил Афанасьевич Матюшкин. Именно ему, родственнику царя, боевому офицеру, предстояло, разобравшись с последними тайнами господ Соловьевых, воздать им должное за «многую утрату казенного интереса».

***

22 октября 1721 года Дмитрий и Осип Соловьевы были освобождены на поруки. Собственноручный указ Петра I, направленный Сенату днём ранее, гласил: «Соловьевых свободить на сем: понеже ведают оные, что достойны смерти по своим делам, того б ради те вины заслужили, а особливо Осип во установлении торгов впредь в другия государства. Также чтоб взять крепкие, надежные поруки, чтоб не ушел, понеже он написан бургиером амстердамским».

Указ от 21 октября, подведший черту под многолетним расследованием, отнюдь не был неожиданным. Очень уж влиятельные люди хлопотали за Дмитрия и Осипа Алексеевичей.

Более всего постарался, конечно, давний «патрон» братьев Александр Данилович Меншиков. Возможности для развала амстердамско-архангельского дела у светлейшего князя, безусловно, имелись. В отличие от Ф.Д. Воронова, Григорий Юсупов и Михаил Матюшкин явили себя послушными исполнителями «пожеланий» герцога Ижорского.

К примеру, в июле 1720 года майор гвардии Матюшкин открыто писал Александру Даниловичу, что в «щоте» Соловьевых «всепокорно... со всею моею охотою рад вашей светлости служить». Весьма примечательна также фраза, записанная «для памяти» секретарем А.Д. Меншикова 30 декабря 1718 года: «О Соловьеве Юсупов».

Вступились за Соловьевых и другие «птенцы гнезда Петрова» Так, непосредственным поводом для указа от 21 октября послужило «мнение», поданное царю не кем иным, как архитектором «царевичева розыска» господином Петром Толстым.

Выступив на этот раз в амплуа президента Коммерц-коллегии, Пётр Андреевич выразил крайнюю озабоченность тем, что у О.А. Соловьева оказался в Лондоне весьма недобросовестный компаньон Матвей Декер. Недобросовестность лондонца заключалась в том, что он присвоил себе акционерный капитал Осипа Алексеевича, размещённый в Англии. Тем самым возникала угроза частичного неисполнения указа 1719 года о конфискации имущества братьев.

Разумеется, злокозненного М. Декера можно было подвергнуть судебному преследованию. В организации такого процесса, однако, могли возникнуть немалые сложности. Веско сославшись на мнение «аглинского адваката», страстно радеющий за интересы российской казны П.А. Толстой с тревогой констатировал, что «Соловьева пребывание под караулом великое препятие или помешателство в требовании или в ыску чинит». Осипа Алексеевича, резюмировал президент Коммерц-коллегии, следовало непременно «хотя на время... учинить свободным».

Не оставил в беде Соловьевых и влиятельнейший кабинет-секретарь Алексей Макаров. Как извещали Петра I следователи В.Г. Языков и В.А. Иванов, «...он, господин Макаров, за них, Соловьевых, и за племянников их и за дочь Дмитриеву генералшу Яковлеву... вступает и нам препятствует, которые подлежат сами, а о Дмитриевой дочери людми розыскивать. И ежели бы ему, господину Макарову, какой причины не было, чтоб ему за плутов вступать и на нас протестации принимать...».

Развалу дела Соловьевых способствовали, впрочем, не одни только интриги «господ вышних командиров». Свою роль несомненно сыграло и то, что М.А. Матюшкин оказался вовлечён в романтические отношения с дочерью Дмитрия Соловьева «генеральшей» С.Д. Яковлевой.

Трудно сказать, в какой мере этот роман был обусловлен расчётами Софьи Дмитриевны облегчить положение отца и дяди, насколько он был спланирован многочисленной соловьевской родней. Можно лишь отметить, что развивался роман вполне динамично. Если в июле 1720 года в письме к А.В. Макарову Михаил Афанасьевич упомянул о Софье Яковлевой с совершенным равнодушием — просто как о докучливой челобитчице, то уже весной 1721 года Софья Дмитриевна фигурировала в частной переписке майора в контексте, явственно подразумевающем близостный характер их отношений.

Для полноты картины следует добавить, что дело Соловьевых было не единственным, расследование которого свернул Михаил Афанасьевич Матюшкин. Майор развалил и тянувшееся с 1715 года дело комиссара П. Власова и дьяка П.К. Скурихина, обвинявшихся в коррупции и подрядных махинациях.

Ошибочным было бы, однако, полагать, что М.А. Матюшкин отличался либерализмом по отношению ко всем без исключения подследственным. Часть порученных ему «розысков» гвардеец вёл с завидной жесткостью и упорством. Главнейшим из таких «розысков» было доставшееся Михаилу Афанасьевичу в наследство от Г.И. Кошелева дело Алексея Курбатова.

***

Без успеха разыгравший последнюю козырную карту с доносом Семёна Дьякова, А.А. Курбатов был обречен. Неотвратимо погружавшийся в нищету, игнорируемый едва ли не всеми чиновными «приятелями», не допускаемый более до государя, разоблачитель Соловьевых остался один на один с «благородными господами судьями».

В отличие от Михаила Волконского, когда-то «навесившего» на Алексея Александровича расхищение 65 621 рубля, Михаил Матюшкин был умереннее в своих обвинениях. По 12 эпизодам, расследованным его канцелярией к 1721 году, начёт на прибыльщика составил 16 274 рубля. 15 марта 1720 года с А.А. Курбатова была взята подписка о невыезде. Далее вырисовывался эшафот.

Вконец отчаявшийся Алексей Александрович на исходе 1720 года подал Петру I повинную — потрясающий документ, крик души человека, безоглядно верившего в дело реформ, человека, смыслом жизни которого было служение России. Тщетно. Царь проигнорировал оправдания самого талантливого из своих «министров».

Бывший вице-губернатор всё-таки избежал уготованной ему майором Матюшкиным «эксекуции». 29 июня 1721 года Алексей Александрович скончался. Откровенно раздосадованный упущенной возможностью разместить голову прибыльщика неподалеку от головы Фёдора Воронова, Михаил Матюшкин запретил погребать тело А.А. Курбатова, запросив особое распоряжение царя на этот счёт.

Иная судьба ожидала Дмитрия и Осипа Соловьевых. Вскоре после освобождения «достойным смерти» братьям удалось окончательно поправить своё положение. Желая, видимо, создать им подобающие условия для исправления «вин», Пётр I в феврале 1722 года назначил Дмитрия Алексеевича одним из руководителей Главного магистрата, а Осипа Алексеевича 5 апреля — асессором Коммерц-коллегии.

16 мая 1722 года император распорядился возвратить братьям часть конфискованного имущества. О похищении казны и подложных торгах никто более не вспоминал. Остался невзысканным с Соловьевых и огромный начёт.

***

Восшествие на престол Екатерины I, дальнейшее возвышение Александра Меншикова открыли перед братьями новые перспективы. В мае 1725 года императрица указала вернуть Осипу Алексеевичу амстердамское имущество, а также акции, «которыя у Декера». В том же году бывшему комиссару дозволено было совершить поездку в Голландию и Англию.

Тем временем Дмитрию Соловьеву, похоже, удалось выкрасть изрядную часть материалов собственного следственного дела, хранившегося после упразднения канцелярии М.А. Матюшкина без всякого присмотра в помещениях Ревизион-конторы.

1 января 1727 года государыня Екатерина Алексеевна возвела Дмитрия, Осипа и Афанасия Соловьевых в баронское Всероссийской империи достоинство. Это была высшая точка карьеры братьев.

В последующее десятилетие ни пожалованный в феврале 1728 года в статские советники Дмитрий Алексеевич, ни так и оставшийся в асессорах Осип не проявили себя особенно ни на коммерческом, ни на административном поприще. В ноябре 1737 года Правительствующий сенат распорядился «асессора Осипа Соловьева... за глазною болезнью от статских дел отставить». Так и не «установивший торги в другия государства» Осип Алексеевич скончался в 1746 году. Дмитрий Соловьев завершил свой земной путь, судя по всему, во второй половине 1730-х.

А 18 ноября 1762 года внук покойного архангельского обер-комиссара камергер Д.М. Матюшкин, старший сын Михаила Афанасьевича и Софьи Дмитриевны, был пожалован титулом графа Римской империи. Графский диплом гласил, что Дмитрий Михайлович «последуя всегда достославным примерам своих предков, приобрёл себе... отменное уважение».

Вот только непонятно, что следовало бы считать более «достославным» примером деятельности предков камергера — развал его отцом расследования серьёзнейшего преступления или грандиозные махинации дедов с казенными товарами?
IQ

5 сентября, 2023 г.