- A
- A
- A
- АБB
- АБB
- АБB
- А
- А
- А
- А
- А
Российские гуманитарии на мировой арене
На восточноевропейском пространстве научный проект, предполагающий систематическую оценку собственного вклада в мировую науку, впервые возник именно у польских гуманитариев. Ими же была проведена первая подобная конференция. Директор ИГИТИ Ирина Савельева высоко оценила научное здравомыслие участников, – «отсутствие как апологии, так и самобичевания». На этот раз коллеги из Варшавы напутствовали россиян: с приветственным словом выступил глава Центра изучения классической традиции в Варшавском университете профессор Ежи Аксер.
По его словам, проведение подобной конференции – особый посыл научному сообществу, цель которого – «понять, что с нами не так, и какие есть ресурсы к улучшению ситуации». Весьма показательно, что вторую в серии конференций проводят именно в России – у русских и поляков есть и общий опыт, и общие задачи. Наши страны объединяет совершенно особый, свойственный нам одним опыт исторического времени: парадоксальное наложение почти векового прошлого и современности. С одной стороны, и для России, и для Польши актуальна задача встраивания национальной гуманитарной науки в мировую академическую культуру, задача преодоления остаточного провинциализма, сохранившегося со времен советской изоляции. С другой стороны, насущной необходимостью остается формирование национальных научных школ, способных компенсировать растущую зависимость актуальной отечественной науки от англо-американских образцов научной практики, доминирующих в глобальном интеллектуальном производстве. Русским, полякам и другим восточноевропейцам нужно попытаться заново открыть ценности отечественной академической культуры для мирового научно-образовательного рынка.
Вслед за проф. Аксером выступали российские гуманитарии. Задачу этих выступлений не назовешь простой – довольно сложно понять и зафиксировать, как тебя видят со стороны. В основном докладчики говорили о прошлом: об истории своих дисциплин, о прошлых заслугах отечественных ученых, и о советском (в целом, кризисном) периоде развития отечественной гуманитарии.
История - 1
Первым о проблеме рассуждал член-корр. Павел Уваров, завотделом западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени Института всеобщей истории РАН. Он предложил руководствоваться следующими условными постулатами:
- история – это наука;
- она интернациональна, но включает национальные школы;
- история кумулятивна;
- история – комплекс, включающий формы легитимации знаний;
- есть «великие историографические страны», которые тратят деньги своих налогоплательщиков на изучение чужой истории, и Россия такой страной является.
В царской России была неплохая школа всеобщей истории, сильные школы византинистов, «аграриев». Развивалась методология исторической науки. Русских историков знали и уважали – настолько, что IV исторический конгресс 1918 г. собирались провести в Санкт-Петербурге.
После октябрьского переворота старая система умерла далеко не сразу. Историческая наука разделилась на эмигрантскую и советскую. Первую представляли, например, античники Михаил Ростовцев и вернувшийся позднее в СССР Роберт Виппер, а также репрессированный после занятия Литвы советскими войсками историк и философ Лев Карсавин.
Вторая ветвь развивалась с 1934 года, когда историю ввели в перечень обязательных школьных предметов, к концу 1940-х система науки сформировалась. Многие успешные дореволюционные отрасли восстановить не удалось, но, тем не менее, исследования развернулись широким фронтом – нужно было показать превосходство марксистско-ленинской методологии.
Постепенно советские историки все более активно участвовали в мировой научной коммуникации, и в 1970 г. исторический конгресс все же удалось провести в Москве. Но, конечно, на Западе на слуху были не советские академики, а, скорее, люди, не вписавшиеся, или не вполне вписавшиеся в науку нового образца – Чаянов, Кондратьев, Бахтин, Пропп, Гуревич, Аверинцев, Каждан. Эту череду деятелей «советской не-советской науки», их успех за рубежом г-н Уваров уместно сравнил с популярностью фильмов Тарковского.
Среди прочих известных в мире фигур он отметил Бориса Поршнева, автора сверхоригинальной концепции происхождения человека, благодаря которой за некоторыми представителями отечественной науки закрепилась репутация «ярмарочных монстров».
Постсоветскую историческую науку Павел Уваров описал в трех словах: «и тут все кончилось». Наряду с падением предложения снизился и спрос – сейчас в мире востребованы, в основном, публикации российских источников и архивных материалов.
История – 2
Вторым про историю размышлял г.н.с. ИГИТИ, завкафедрой отечественной истории средних веков РГГУ Александр Каменский. Он напомнил, что в советские времена важным каналом циркуляции исторического знания служили иностранные аспиранты, приезжавшие на длительные командировки к ведущим отечественным специалистам, в т.ч. к Петру Зайончковскому и Руслану Скрынникову. Однако они скорее привозили своим здешним учителям труды зарубежных русистов, чем популяризовали наших профессоров на Западе.
Вообще, по ту сторону железного занавеса русистику вообще и советологию в частности активно финансировали. С окончанием холодной войны интерес ослаб, зато нашим эмигрантам удалось захватить профильные кафедры в Стенфорде, Беркли и других университетах «высшей лиги».
Несмотря на это, русистики как единой общемировой науки так и не сложилось. Г-н Каменский показал это на примере дискуссий о книге Бориса Миронова «Социальная история России периода империи», ставшей в россиеведении главным событием последних лет. Увы, ругают (и хвалят) эту попытку нормативного всеохватного анализа социальной жизни империи наши и иностранные историки за совершенно разные вещи.
Как бы то ни было, нынешнее состояние нашей истории Александр Каменский также расценивает как плачевное. Да, иностранцы приезжают, но интересуют их больше факты, чем идеи. Сообщества историков в России не существует. Большинство специалистов не только не приглашают за рубеж, они вообще не владеют иностранными языками.
Установку не писать об истории России по-английски г-н Каменский расценил как проявление неразделенности истории и ее социальных функций. Однажды, рассказав американским коллегам об опусах академика Фоменко, он услышал - «а у нас, кажется, тоже что-то такое есть»:
- Разница в том, что у них «кажется, что-то такое есть…», а у нас книги Фоменко и его «коллег» стоят на одних магазинных полках с трудами «нормальных» историков.
Пробуждение интереса зарубежных русистов к российским, в принципе, вполне реально – ведь в западном мире именно национальная историографическая школа задает тон в изучении истории того или иного государства. Росту этого интереса препятствует слабость каналов влияния отечественных русистов на западную науку, а также их недостаточная интегрированность в мировую научную коммуникацию. Закончил свою речь Александр Каменский предложением издавать англоязычный профильный журнал, который бы позволил существенно повысить степень западного интереса к отечественным историкам.
Антиковедение
За антиковедение «отвечал» сотрудник Института философии РАН Андрей Россиус. По его мнению, в мировой науке «ощутимо присутствие личностей из России, а не российских школ», и, хотя есть соблазн списать эту ситуацию на советский период упадка гуманитарных наук, истоки наших проблем уходят на столетия назад. Российское антиковедение – заведомо вторичная, подражательная интеллектуальная практика; она пытается вписаться в западную научно-образовательную традицию, идущую еще со времен позднеримских тривиума и квадривиума. Россия же, в плане рецепции античной культуры, долгое время была наследницей византийской интеллектуальной традиции.
Отечественная культура рецепции античности уступила место западной со становлением в XVIII – XIX вв. университетского образования, строившегося по западному образцу. Вскоре стало очевидным и основное преимущество известных на Западе русских античников – опора на найденные в России материалы и имеющиеся редкие тексты. Так, большая группа ученых выросла и прославилась на изучении т.н. причерноморских памятников, часть из которых продолжала публиковаться и в советское время. Некоторые из этих палеографов, нумизматов и др. специалистов работают и в наши дни; многие хорошо известны за рубежом (например, Борис Фонкич).
Когда в начале XX века отечественное антиковедение ненадолго превратилось в полноправного участника общеевропейской научной дискуссии, у него появился исторический шанс. С упадком изучения античности в советскую эпоху этот шанс был упущен, в результате жестокого естественного отбора «выжили только самые сильные ростки».
Преподаванием античной культуры Андрей Россиус занимался в МГУ двадцать лет, из которых десять заведовал кафедрой классической филологии – он констатировал общий неуспех в передаче новому поколению студентов даже тех знаний, которыми сейчас обладают отечественные антиковеды, не говоря уже о дальнейшем развитии дисциплины. Кроме того, за последние годы драматически упал уровень подготовки абитуриентов. Нового взлета в российском антиковедении не предвидится – студенты не интересуются этим предметом, а немногих заинтересованных слишком мало, чтобы создать атмосферу здоровой научной конкуренции.
Востоковедение
О том, что вопрос о присутствии российских ученых на мировой арене не должен решаться изолированно, говорил директор Института высших гуманитарных исследований РГГУ Сергей Серебряный. Он указал на необходимость соотнесения степени такого присутствия и уровня научных достижений. К тому же, некоторые результаты могут быть очень значимы для науки данной конкретной страны, но не присутствовать должным образом в мировой научной коммуникации.
Сферу своих интересов – индологию – г-н Серебряный определил как «оплот аутсайдеров», в советское время служивший пристанищем диссидентов. В силу радикальной чуждости восточных культур европейскому сознанию, само занятие востоковедением в Европе заставляет исследователя переживать опыт социального и культурного отчуждения.
Первыми «востоковедами» были путешественники Афанасий Никитин и Герасим Лебедев, а также петербуржский немец Отто Бетлинг, издавший совместно с коллегами знаменитый по сей день словарь санскрита. Настоящего расцвета в России начала XX в. достигла буддология, представленная Иваном Минаевым и его учениками Сергеем Ольденбургом и Федором Шербатским. Ольденбург, известный общественный деятель, даже был после революции секретарем АН СССР.
Вторая волна развития отечественного востоковедения пришлась на 1960-е гг., в числе представителей этой генерации востоковедов – переводчица Вед Татьяна Елизаренкова, впоследствии эмигрировавшие философ Александр Пятигорский и переводчик Упанишад Александр Сыркин, который создал индологическую школу в Иерусалимском университете. Впрочем, судьба остальных эмигрантов, в т.ч. и Пятигорского, сложилась не столь удачно, и многие из них больше известны все-таки здесь.
Нынешний упадок индологии, наблюдающийся не только в России, связан, по мнению г-на Серебряного, с падением интереса к региону в связи с окончанием все той же холодной войны. На вопрос «кто же сейчас известен на Западе и Востоке?» он ответил просто: те немногие, кто печатаются на английском и ездят на конференции.
Филологию представлял сотрудник Санкт-Петербургского филиала Института истории естествознания и техники РАН Александр Дмитриев. Основной темой выступления была рецепция на Западе русской формальной школы и, шире - «русской теории» - комплекса идей и исследований отечественных филологов и теоретиков литературы, существенно повлиявших на развитие мировой науки о литературе. Продвижение формальной школы на Западе сопровождалось жесткой борьбой за институциональное признание, а теоретический опыт исследователей российского происхождения перенимался лишь по мере его «вестернизации». До сих пор, несмотря на общепризнанность вклада российских ученых в этой области, степень внимания западных теоретиков к исторически аутентичному содержанию теорий «формальной школы» существенно отстает от степени поверхностного влияния этих теорий. На пути российско-европейского диалога в области гуманитарной теории остаются еще существенные институциональные препятствия – не только с российской стороны, но и со стороны западной науки.
Философия была представлена двумя докладчиками. Первым был декан факультета философии ГУ-ВШЭ проф. Алексей Руткевич. Вторым выступал завкафедрой онтологии, логики и теории познания факультета философии ГУ-ВШЭ проф. Владимир Порус. Основной темой выступлений была катастрофа, пережитая отечественной философией в советский период, и перспективы медленного восстановления этой дисциплины в наше время. Причем оба докладчика определили ситуацию в современной мировой философии как кризисную.
Говоря об экономике, зам. директора ИГИТИ проф. Андрей Полетаев указал на острые проблемы развития отечественной экономической науки: избыток полунаучных или псевдонаучных «экспертных» моделей производства экономического знания, незначительное число сильных экономических теоретиков, зачастую аномальный характер взаимодействия экономической теории и политической практики государства. Присутствие отечественных экономистов в мировой научной дискуссии исчезающее. Например, за последние 10 лет сотрудники ГУ-ВШЭ опубликовали только 15 статей в престижных западных экономических журналах (многие из этих работ принадлежат перу российских политиков, имеющих скорее номинальное отношение к ГУ-ВШЭ, 6 статей опубликовано российским исследователем, вернувшимся из канадской эмиграции).
Не более оптимистичным был и доклад социолога Александра Филиппова, завкафедрой практической философии, руководителя Центра фундаментальной социологии ИГИТИ.
Итоги конференции подвели Ирина Савельева, сотрудник ИГИТИ Павел Лещенко и замдиректора Центра изучения классической традиции в Варшавском университете проф. Ян Киневич.
Ситуация в отдельных гуманитарных дисциплинах, обрисованная в докладах маститых ученых, обнаружила ряд общих черт. Значительные внутренние препятствия, мешающие российским исследователям вступить в международный научный диалог там, где такой диалог возможен, связаны, главным образом, с кризисным, катастрофическим опытом, пережитым отечественной гуманитарной наукой в советский период. Простой отказ от этого опыта невозможен, а историческая переработка его неизбежно займет много времени. Препятствия, поставленные научному диалогу извне, связаны, в значительной степени, со спецификой образа российской гуманитарной науки за рубежом. Убедить западных коллег в том, что российская гуманитарная наука способна на нечто большее, чем поставлять добротно обработанный материал для серьезного теоретического исследования (которое возможно только на Западе) – непростая задача. И, наконец, диагностированная докладчиками общая кризисная ситуация в мировой гуманитарии, идущие во всем мире болезненные процессы изменения облика и содержания гуманитарных исследований – все это делает весьма сложным для отечественных специалистов выбор пути развития своей науки.
Иван Стерлигов
фотографии Ивана Морякова