«Историк — это не только архивист»

Публичная история как направление гуманитарных наук появилась более 40 лет назад. Она в равной степени изучает и производит разные формы знания о прошлом в публичном пространстве. За это время публичная история получила развитие во многих странах и регионах, освоила новые медиа и включила разные группы людей в производство знания о прошлом: от посетителей музеев до блогеров.

Как изменился статус публичной истории в европейских странах и Северной Америке? Как она соотносится с академической историей в университетах? Есть ли сложности с признанием публичной истории?

Об этом Александра Колесник поговорила с двумя ведущими исследователями: президентом Международной федерации публичной истории, профессором Томасом Каваном и президентом Итальянской ассоциации публичной истории Сержем Нуаре.

Интервью с Томасом Каваном

— Есть ли разница между языком публичной истории и языком академической истории? Какими медиа пользуются академический историк и публичный историк, какие образы и способы коммуникации используют?

— Спектр возможностей публичной истории гораздо шире академической. Академические историки пишут статьи, монографии, в основном это печатные медиа. Публичные историки используют множество других медиа: телевидение, блоги, выставки — их можно использовать для коммуникации. Они требуют совершенно другого языка. Как-то раз я дал своим студентам задание перевести академическую статью на язык публичной истории, то есть сделать ее доступной и легко читаемой. Для них были установлены особые правила и приемы инструменты: не использовать жаргон, только короткие предложения, изменить вид текста, добавить иллюстрации, использовать внутритекстовые гиперссылки, дробить и фрагментировать текст (как, например, статьи в Википедии).

Говоря о языках академической и публичной истории, я бы выделил, прежде всего, то, что используются другие медиа и другой стиль письма. Это два основных отличия. Если идти дальше, то можно включать публику в написание текста. Отдавать фрагмент текста или главу на аутсорсинг — это сложнее, но так, условно говоря, публика, то есть основной адресат публичной истории, принимает участие в работе.

— У Вас был подобный опыт?

— В каком-то смысле да. В социальных сетях, например, можно собрать мнения людей о том или ином вопросе или разместить фрагмент нового текста, чтобы собрать реакцию, комментарии, критику. В тех же соцсетях можно получить множество ответов на вопрос о том, какова, например, французская идентичность. То же с блогом — люди могут комментировать посты. Один из моих коллег, публичных историков, начал работать над диссертацией в виде блога, публиковал там отдельные фрагменты, а другие пользователи начали комментировать и редактировать, что оказалось очень полезным для автора.

— Когда публичный историк публикует что-то онлайн, он пытается узнать свою публику, что ей интересно, что будут читать и так далее. Как можно это сделать?

— Во-первых, если что-то размещено онлайн, оно не обязательно становится публичным, но такая возможность, в силу особенности медиа, безусловно, есть. Можно отслеживать количество посещений страницы или сайта. Можно узнать возраст, пол посетителей, из какой они страны, время и дни посещений. Если музеи желают определить, интересна ли новая выставка, они могут провести предварительные исследования, опросы после проведения выставки. Социологические исследования очень важны для музеев, начиная с 1970-х. благодаря рыночной революции.

Даже музеи должны быть успешны, уметь привлекать посетителей. Поэтому важно еще до открытия выставок узнавать спрос — что будет интересно публике. Во всех проектах по публичной истории, будь то сайт, блог или выставка, важна коммуникация, которую осуществляет публичный историк до и после проекта, обсуждая интересы и ожидания публики.

— В публичной истории существует немало проектов по исследованиям конкретных мест, улиц, архитектурных сооружений. Однако не все проекты оказываются востребованными и находят отклик у местных жителей. Как быть, если проект оказывается неинтересным для публики?

— Это очень сложный вопрос. Часто о нем забывают, когда речь идет о публичной истории. Действительно, мы начинаем с того, что проект создается для публики и вместе с ней, но иногда проект не вызывает интереса, иногда публичных историков не удовлетворяет та публика, которая приходит. Например, крайний случай, отношения между Японией и США, в оценке которых участвуют разные агенты, не редка расистская риторика и другие неприятные примеры. Вам не хочется работать с такой публикой, делить с ней ответственность за такие высказывания. Или когда речь идет об английской или британской истории, ирландцы не хотят ничего об этом знать. Или в России — публика не хочет знать о ГУЛАГе, она хочет говорить о Великой Отечественной Войне. Наверное, прошлое слишком сложно, и это может быть ответом на вопрос — в истории нет черного и белого, нельзя выбирать Великую Отечественную Войну или ГУЛАГ, великого политика Джорджа Вашингтона или рабовладельца Джорджа Вашингтона.

Кроме того, может иметь место и давление со стороны властей, со стороны сообщества, например, правительство Польши не желает говорить о Холокосте, но ведь это не значит, что этого не было. И тут мой последний аргумент — активизм — иногда историкам стоит бороться за свои исследования, даже если кто-то не согласен. Нужно спросить себя, хочешь ли ты рассказать эту историю, несмотря на противоречия и противодействие.

Есть несколько путей решения этой проблемы . Во-первых, включить голоса участников или рассказчиков в проект, если вы делаете выставку. Например, использование атомной бомбы США во время Второй мировой войны, в результате чего погибло, по официальной версии, 150 тысяч человек, были и другие жертвы. Однако другие участники, ветераны войны, например, скажут, что это спасло других людей, американские жизни. Я не думаю, что мы можем делать какие-то четкие выводы, скорее, важно услышать голоса людей на выставке. Необходимо показать сложность истории. В России можно говорить как о защитниках Отечества во время Второй мировой войны, так и о сегрегации, разных формах национализма. Важно приводить аргументы, основанные на свидетельствах разных исторических источников.

Можно критиковать разные мнения, но нужно вернуться к тому, что история — это не мнение, это подходы, доказательства и аргументы. Если мы все должны помнить Великую Отечественную Войну, то почему? Почему мы думаем, что нам это нужно? Почему мы думаем то, что мы думаем? Общество, политика, память – что это такое и как это обсуждать? Я не думаю, что мы должны уходить от таких вопросов, как европейская и национальная идентичность, из-за давления или политических сложностей, мы должны пытаться разобраться. Очень сложный вопрос — кто будет делиться, если никто не хочет участвовать в диалоге.

— Возможно, цель публичной истории — предоставлять информацию самым разным аудиториям, ставить вопросы. Возможно, к этим вопросам многие еще не готовы, но через 5–10 лет все может измениться. Это важно и для России, и для других стран. Видите ли вы разницу между различными национальными подходами к публичной истории — в Америке, Европе, России?

— В разных странах разные подходы, даже разные определения публичной истории. Например, в США публичная история ставит своей целью рассказывать публике об истории, информировать ее и общаться с нею. Как историк я пишу статьи, книгу, потом делаю выставку, чтобы увеличить аудиторию. Это еще один путь, и достаточно противоречивый. Кто-то скажет, «я хочу использовать историю» — это другой путь. Например, ее можно использовать в суде — и мы работаем с юристами, история может оправдать какое-то действие. В публичной политике, в миграционной политике важны исторические факты — правительство, частные компании используют историю для решения современных проблем. И это тоже сложный способ.

Многие не согласны с тем или иным пониманием публичной истории. В Европе и США совершенно разные подходы. В США речь идет скорее о навыках, практиках, необходимых, например, для работы в музее. В Европе интересна т еория публичной истории — источники личного происхождения, историография, сама идея публичной истории. Так, европейцы считают, что американцы только делают, а американцы — что европейцы только думают. Есть разница и в понимании публичной истории в европейских странах. В Италии публичная история богаче, тут есть наследие Античности, Римской империи. В Германии — это скорее XX век.

Разница подходов основывается на разнице обсуждаемых тем, поэтому сложно говорить о применении публичной истории как таковом. В США и Великобритании, например, активно работают над сохранением истории и культурного наследия, соответственно обучают этому, есть много соответствующих программ. Понимание публичной истории влияет на процесс обучения и на требования к работникам в сфере публичной истории. Например, работа в музее во Франции требует образования в области истории искусства, в музее в США — исторического образования.

В то же время, публичная история тесно связана с политикой: с идеей нации и национального государства — в большей степени в Европе, с идеей сообществ и меньшинств — в США, «плавильном котле» самых разных сообществ.

— Как продвигать идеи публичной истории? В России, например, историку сложно найти возможность сотрудничества с кино и телевизионной индустрией, в этом поле больше работают журналисты. Кроме того, многие историки не хотят выходить за рамки академии, сотрудничать с медиа.

— Если говорить о кино и телевидении, продюсеры не хотят работать с историками из-за расхожего образа историка, который работает только с датами и фактами. С другой стороны, историки не видят себя в этой деятельности, для них это не история, а вымысел, развлечение. Требуется изменение позиций обеих сторон.

Историк — это не только архивист, замкнутый «книжный червь», который плохо держится перед камерой. А публичная история в кино и на телевидении – это не только развлекательные программы, возможно, это вымысел, но он имеет исторические основания, такие программы могут показать зрителям, что история — это не один источник, статья или книга.

Историки часто не владеют навыками публичного выступления, не могут участвовать в подготовке документального кино, потому что это предполагает навыки работы с образами, передачи через них сложных идей, не академические, а эмоционально заряженные тексты. Для таких трансформаций важно изменять и подготовку историка в университете. На программах по публичной истории мы не учим студентов писать популярные тексты для медиа.

— В чем вы видите цель Международной Федерации публичной истории?

— Мы хотели сделать то, что обсуждали с Вами в этом интервью. Многие уже занимаются публичной историей, есть развитые направления деятельности: устная история, документальное кино, экскурсионные туры. Мы хотели показать, что публичная история – это разные формы работы с прошлым, ориентированные на широкую аудиторию. Мы хотели примирить академических историков и любителей для совместного общения с публикой. Показать, что можно сделать вместе, если объединить проекты, применяющие различные подходы, в России, Европе, США, Латинской Америке. Показать, что историки могут сделать вместе, и представить публике. Наша цель — организовывать встречи по всему миру, посмотреть, что может публичная история и как меняется наше понимание истории.

Наша цель — взаимодействие с аудиторией, но если речь идет о международной публичной истории, о какой аудитории может идти речь? Есть много сложностей, таких как язык, на котором ведется коммуникация, подходы, определения. Например, скоро я поеду читать лекцию об истории пива в Колорадо, и этот вопрос можно поместить в более широкий международный контекст. Например, пиво Budwaiser считается традиционно американским, хотя его привезли в США из Германии в ходе иммиграции XIX века и индустриальной революции.

Так, начав с какого-то локального сюжета, семейной истории, известной марки продукта, можно прийти к глобальным вопросам — возможности публичной истории показывают, насколько сложно устроено прошлое. Это глокальное (glocal) измерение, связывающее локальное и глобальное, на наш взгляд, позволяет показать различные уровни, стереотипы, значения, контексты, свидетельства — все это возвращает нас к пониманию истории.

— Можно вспомнить и историю памятника Ленину в Одессе, где после конфликта с Россией местные жители надели на голову памятника шлем Дарта Вейдера, и памятник Ленину стал памятником Дарту Вейдеру.

— История местных памятников может выйти на национальный, интернациональный, глобальный уровни на основании сложившейся вокруг нее дискуссии. Вспомним вопрос о памятниках прошлых режимов — Сталину и Ленину в Москве (например, как они представлены в Музеоне). Публичный историк может показать, что локальные сюжеты часто находятся в гораздо более широком контексте и представляют собой элемент событий глобальных. Такие глобальные дискуссии могут, в том числе, давать средства разрешения локальных проблем, из которых они выросли.

Интервью с Сержем Нуаре

— Мы разговаривали с Томасом Каваном о языках академической и публичной истории. Академические историки в большей степени ориентированы на своих коллег, на научное сообщество в широком понимании, где сформировалась определенная система экспертизы и оценки работы исследователей, где существует определенная система формирования и представления научного знания посредством публикации статей в специальных журналах, выступления на специальных конференциях или симпозиумах.
Публичный же историк вынужден постоянно менять свой «язык». Прежде всего, как менять эти «языки» разговора: язык публичной истории и язык академической истории?

— Академический историк с научной степенью, профессиональный историк, потому что он «вышел» из университета, можете остаться в Академии, публиковаться в научных журналах и вести жизнь академического историка, как вы описали. Но он также может выйти за стены университета и работать вместе с разными сообществами или публикой. Но есть и такие люди, которые работают с прошлым в публичном пространстве и которые не относятся к Академии, т.е. они не включены в эту сложную систему коммуникации университетского человека.

Однако у них есть своя система экспертизы и своя система оценивания. Например, если такой историк делаете выставку, посвященную каким-то историческим сюжетам в музее, то есть свои сообщества кураторов, которые будут оценивать его работу; есть журналы, которые публикуют обзоры выставок, т.е. так или иначе, есть свое профессиональное сообщество.

Что касается историков, работающих в университетах, они также вовлечены в практики публичной истории, хотя это очень сильно зависит от страны. Вообще сейчас экспертиза работы публичного историка и соотнесение его работы с Академией — это одна из ключевых задач многих итальянских университетов. На прошедшей 11–15 июня конференции Итальянской ассоциации публичной истории в Пизе этот вопрос широко обсуждался, но, конечно, в итальянском контексте.

На другой же конференции, которая состоялась 7 мая в Пьемонте, была организована серия круглых столов. Один из них был полностью сфокусирован на проблеме места публичной истории в академии и за ее пределами. На этом круглом столе мы говорили о трех задачах историка в итальянских университетах. Первая — преподавание, вторая — исследование, третья (ее еще называют «третьей миссией») — взаимодействие с публикой за стенами университета, т.е. вовлеченность в неакадемическую работу с прошлым. Это может быть выступление в качестве консультанта на съемках фильма (как документального, так и игрового). Это может быть выступление на телевизионной передаче. Это может быть написание научно-популярной или даже художественной литературы на историческую тематику. Это могут быть разного рода консультации и сотрудничество с частными фирмами. Это может быть подготовка выставок. Например, я сейчас участвую в создании Музея фашизма в родном городе Муссолини Предаппио. Это очень спорный музей и нам пришлось и приходится много работать не только с историками-профессионалами, которые готовят этот музей, но и с местными жителями, которые относятся к идее музея крайне скептически.

В рамках конференции в Пьемонте ректора университетов (в частности, проректор Университета Турина) также попросили нас, т.е. Итальянскую ассоциацию публичной истории, подумать о том, как эта «третья миссия» может быть оценена и соотнесена с работой академического историка с ориентацией на какие-то наиболее успешные практики или проекты. Потребовались критерии для оценки эффективности и успешности того, что историки делают за стенами университета. И это большая задача, которую сейчас нам предстоит решать.

Пока мы договорились, что в следующем году начнем проводить конкурсы по отбору лучших документальных исторических фильмов, лучших научно-популярных книг по истории или лучших проведенных выставок. И, соответственно, критерии оценивания работы публичных историков будут конвертироваться и соотноситься с какими-то форматами работы непосредственно в университете. Похожая ситуация не только в Италии, а также и во многих европейских университетах (по крайней мере, в Испании, Франции, Бельгии) и, конечно, в Северной Америке, где этот вопрос обсуждается уже достаточно давно.

— Но интересно, что сама эта идея разработки критериев оценки работы публичных историков «пришла» из университета, из академического сообщества?

— Да, но критерии будет разрабатывать не Академия, а все же мы — Итальянская ассоциация публичной истории. Руководство ассоциации состоит из девяти человек, четверо из которых — не университетские историки. Например, одна из моих коллег, основала небольшую фирму, которая создает цифровые архивы, где могут храниться фильмы или фотографии . 

До этого момента университет никак не считался с работой публичных историков. Единственным критерием, чтобы получить работу или какую-то позицию в университете, были публикации книг и статей в научных журналах (прежде всего, англоязычных). И оценивалось, в каком издательстве опубликована ваша книга: в издательстве Оксфордского университета или какого-то небольшого издательства. Теперь же встал вопрос о том, можно ли как-то учитывать работу публичных историков в терминах и категориях современного университета.

Мы сейчас все говорим о кризисе гуманитарных наук. Вы прекрасно знаете о том, как важно гуманитарное образование и, конечно, знания, которые дают гуманитарные науки, для общества. Чтобы как-то конкурировать с экономистами или IT-менеджерами, социологами или журналистами, мы, историки как часть гуманитарных наук, должны быть представлены в обществе. И университет должен это присутствие опознавать и учитывать. И Итальянская ассоциация публичной истории активно включена в этот процесс. 

— В недавно опубликованной коллективной монографии «Oxford Handbook of Public History» (2017) Вы вместе с Томасом Каваном писали об интернационализации публичной истории, вводя в оборот понятие «глокальной публичной истории». Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

— Национальные формы публичной истории в настоящее время связаны на международном уровне через новые медиа. Так, телевизионная сеть «Аль-Джазира», которая заново начала вещание посредством интернета, показывает разные местные события по всему миру, такие как борьба маори за то, чтобы обозначить и восстановить свое прошлое на конкретной территории, в районе реки Уонгануи в Новой Зеландии. Аналогичным образом создание «мемориального пространства» (memoryscapes), объединяющего воспоминания разных людей о реке Темзе в Британии, обсуждалось далеко за пределами локальных сообществ. Локальная история сегодня понятна и актуальна для многих других обществ по всему миру, пусть они и принадлежат к другой культуре, к другому языку и религии.

«Проводником» этих процессов, помимо медиа, являются общественно-исторические движения. Сегодня можно утверждать, что публичные историки фокусируются на местных тематических исследованиях, которые затем сравниваются на международном уровне. То есть они создают новые формы глокальной публичной истории, если смотреть на нее в мировом масштабе.

— Когда мы говорим о публичной истории, зачастую изучаются именно визуальные материалы. Расскажите, пожалуйста, о том, как с ними работают публичные историки?

— Это зависит от контекста. Я могу сказать, что мы часто работаем с разными видеоматериалами, например, со старыми семейными видео. В Италии существуют сообщества и небольшие ассоциации, которые занимаются сбором и оцифровкой старых видео, часто из семейных архивов, которые люди даже не могут посмотреть, т.к. у них нет подходящего оборудования. Многие такие семейные видео с разрешения владельцев хранятся в цифровых архивах и используются исследователями для изучения повседневной истории, скажем, 1960-х или 1970-х гг. 

Что касается фотографии, здесь необходимо очень критично относиться к источнику, особенно, если он цифровой. Как только фотография «оцифровывается» и попадает в интернет-пространство, необходимо очень внимательно следить за тем, как она «апроприируется». Это важный методологический аспект. Если вы работаете с цифровой или оцифрованной фотографией, «циркулирующей» в интернете, вы можете столкнуться с «ложными» новостями (fake news).

Необходимо максимально контекстуализировать фотографию, даже если речь идет о тех сайтах, где она была опубликована впервые. Историку в любом случае нужны метаданные (даже если он работает с аналоговыми источниками), т.е. нужно знать, кто был автором этих фотографий, как и когда они были созданы, что на них изображено, была ли это серия или это разовые фотографии. Когда речь идет об аналоговых фотографиях, важно анализировать и то, как историк их получил — это была частная коллекция или нет, они хранились в специальных коробках или нет, это был альбом или нет, и т.д. Например, если это семейный альбом, то он может дать массу дополнительных сведений о той или иной фотографии. 

Вот яркий пример. Во время израильско-палестинского конфликта в 2002 г. несколько изображений со сценами насилия были использованы обеими сторонами с целью пропаганды друг против друга. Одни и те же фотографии. Именно поэтому было так важно их контекстуализировать, т.е. посмотреть на ситуацию вокруг этих снимков. Я просмотрел более сотни сайтов. Примечательными были фотографии, на которых изображены двое палестинцев в Восточном Иерусалиме (а это, как известно, спорная территория для Израиля и Палестины), которых остановили израильские военные. На одной их остановили, на второй — с ними разговаривают военные, на третьей — военные просят этих людей снять их одежду, на четвертой – один из людей лежит на земле, на пятой — вы видите кровь, т.е. этих людей убили, далее вы видите, как с убитого человека снимают пояс смертника. Это — серия фотографий , очень значимых. Палестинская сторона говорила о том, что этих людей убили без всякой причины, израильская сторона утверждала, что это было террористы. Палестинская сторона, конечно, говорила о том, что этот пояс израильские военные подложили специально, чтобы объяснить их убийство. Поэтому так важна контекстуализация, т.е. сопоставление информации, полученной из одного источника, с информацией, полученной из другого источника.

Есть немало исследований о том, как менялись фотографии. Например, даже в советской России. Если на начальном этапе, при Ленине, было много изображений Ленина и Троцкого, то в сталинскую эпоху на фотографиях, которые публиковались, можно было увидеть только Ленина, уже без Троцкого. Хотя, конечно, фотографии Ленина без Троцкого — это важный исторический источник, это значимо для изучения определенного исторического периода, изменившейся идеологии и т.д. 

Публичная история как академическая дисциплина работает с такими вот нетрадиционными историческими источниками. Она использует их в своих практиках (выставках, лекциях, телевизионных выступлениях), анализирует и интерпретирует. И в этом отношении академической истории есть чему учиться у публичной.

IQ 

17 декабря, 2018 г.