• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Постгородское развитие

Почему современные мегаполисы утратили свойства городов

©ISTOCK

Современный город расширяется, он насквозь прошит коммуникациями, но при этом лишен цельности. Районы, городские сообщества и практики настолько разнородны, что часто не пересекаются друг с другом. Единое пространство раскалывается на фрагменты. Общение сменяется отчуждением людей. Географ и культуролог, главный научный сотрудник Высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ Дмитрий Замятин назвал это явление постгородом. О нем исследователь рассказал IQ.HSE.

Пространство фрагментарности

Привычные признаки традиционного города — «огороженность, четкая выделенность из окружающего пространства, защищенность, центральность», связи между местными сообществами — на современном этапе урбанистического развития не работают.

Экспансия на фоне атомизации — так можно описать эволюцию современного города.

Город меняет очертания, расширяется и при этом дробится, теряет единство. Вместо единого пространства, единого времени (со-временности) появляется «сопространственность» — соседство очень разных территорий и сообществ.

На фоне интенсификации урбанистической деятельности (экономической, социальной, культурной) почти исчезла общегородская культура. Взаимодействия разных социальных групп ослабли.

Динамика жизни сопровождается ее рассредоточением, а центростремительность, свойственная традиционным городам, — разрастанием окраин.

Жесткий планировочный каркас — такой, как прямоугольная сетка при строительстве Санкт-Петербурга, «веер» улиц, как в Костроме, попытки «регулярности» города в Генеральном плане развития Москвы 1970-х годов, — уже невозможны и неэффективны. «Бразилиа (столицу Бразилии) можно считать последним примером традиционного планирования, а Московскую агломерацию — последним дыханием госпланов», — считает Дмитрий Замятин.

«Расплывающееся пространство фрагментарностей», «амеба, перманентно изменяющая свои очертания» — исследователь характеризует постгород. Этими свойствами могут обладать и мегаполисы — Нью-Йорк, Шанхай, Сингапур, отчасти Москва — и небольшие города. Постгород — вовсе не обязательно «скопище стеклянных небоскребов». Ключевая особенность этого пространства — диссоциация, социальная и культурная: изобилие сообществ и разных видов активностей — на фоне их «взаимной невидимости», отсутствия пересечений.

©ISTOCK
Распад общения

Традиционные коммуникации лицом к лицу в постгороде минимизируются. Постгорожане, соседствуя физически, при этом пребывают «в очень разных психологических, ментальных пространствах, не замечают друг друга». По сути, это «параллельные миры», отчужденные друг от друга.

 Яркий пример — феномен метро. При всей скученности люди фактически не видят друг друга. Возникает эффект «анонимной толпы».

 Одиночество — характерное состояние человека в мегаполисе (это показал немецкий философ, социолог города Георг Зиммель).

 Развиваются «коммуникативные практики ускользания, онтологический партизанинг». Люди уклоняются от общения, от «социальности».

 Происходит упадок публичных городских пространств (точно подмеченный американским социологом Ричардом Сеннетом).

Целостность общества в постгороде уже невозможна. Эта атомизация сегодня, в отличие от предыдущих эпох (того же модерна), кажется непреодолимой. 

Постгород на заре

Пионерами постгородских исследований стали французский философ и социолог Анри Лефевр (автор известной книги «Производство пространства»), голландский архитектор Рем Колхас (создатель книги «Мусорное пространство»), американский географ и урбанист Эдвард Соджа, написавший «Постметрополис». Однако в их трудах понятие постгорода недостаточно концептуализировано (Лефевр даже не использовал этот термин, говорил, скорее, о наблюдаемых реалиях). Между тем, само явление начало зарождаться довольно давно.

Признаки постгородских изменений наметились в последней четверти XVIII века. Крупнейшие европейские столицы — Лондон и Париж — начали «демонстрировать серьезные качественные трансформации своего пространства».

Перемены были связаны с тремя факторами: стартом индустриальной революции, быстрым демографическим ростом городов и развитием социального отчуждения, дистанцированием горожан друг от друга. Сплошной социальный контроль над городским пространством был невозможен, а общественная сегрегация в городе — столь велика, что единого городского общества уже не наблюдалось. Связи растворялись: разные административные единицы (городские районы) могли существовать совершенно отдельно, не сообщаясь друг с другом.

Эти процессы уловил Луи-Себастьен Мерсье в «Картинах Парижа». Его живые, социологически заостренные опыты описания городской действительности фиксируют парадокс. Предреволюционный Париж напоминает «внешне хаотическое онтологическое поле дискурсивных воображений, мало связанных или никак не связанных между собой».

Это поле уже мало контролируется «источниками политической и социальной легитимации (королевской властью, властью церкви, отдельных крупных сеньоров и т.д.)». Единственная фигура, скрепляющая разрозненные сюжеты, — фланер, который бродит по городу и «коллекционирует» сценки из его жизни.

Черные дыры

Именно писатели, поэты и художники стали пророками постгорода. Они впервые увидели его очертания. То, что впервые наблюдал Мерсье, отчетливо проявилось в «Человеке толпы» Эдгара По, продолжилось в стихах Шарля Бодлера, петербургских повестях Николая Гоголя, романах Федора Достоевского (например, в «Преступлении и наказании»), Эмиля Золя («Чрево Парижа»), Джеймса Джойса («Улисс»), Андрея Белого («Петербург»), Патрика Зюскинда («Парфюмер»). Их персонажи наблюдают очень разные, полярные городские картины: зоны провалов (дно жизни), фешенебельные пространства (дворцы, сады и пр.), места увеселений. Город словно рассеивается на отдельные эпизоды, существует порой как полупризрак. Горожане часто не понимают друг друга.

 
В живописи эту диссоциацию представил Павел Филонов.
В ряде его картин город распадается на мозаику цветовых пятен.
Разрастание мегаполиса сопровождается его расщеплением и дробностью.
©Wikipedia

Этот процесс отчетливо проявился в городской инфраструктуре. Хотя постгород благодаря технологическим революциям нашпигован коммуникациями (от метрополитена до интернета), а его расстояния «съедаются» в быстрых передвижениях, в его пространстве возникают «серые зоны». Это места запустения и дискоммуникации.

Из статьи Дмитрия Замятина: «Внешний антураж все возрастающей городской подвижности <...> репрезентируемый, очевидно, и нарастанием избыточной визуальности, как бы противостоит одновременному нарастанию внутренних <...> серых зон невидимости, не-визуальности». По словам исследователя, это параллельный «темный» поток скрытой экзистенциальности, «черный ящик», чей дискурс почти «не проникает на поверхность интенсивной урбанистической жизни».

Зоной невидимости может быть, например, жизнь мигрантов — «подполье», другое измерение города (иной образ жизни, полулегальное проживание в общежитиях и квартирах, замкнутая, этническая социальная инфраструктураполиклиники, кафе, парикмахерские).

Но неразличимым может быть и существование человека в виртуальных сообществах.

Разновременность и эклектика

Урбанистическое пространство стало, по словам Дмитрия Замятина, «разбухающим месивом всего и вся», сочетанием несочетаемого.

Городские районы живут в разном историческом времени: есть архаичные (и их жители ностальгируют по прошлому), а есть суперсовременные. Есть перенаселенные спальные районы, а есть «нежилой» центр.


Архитектура пестра и эклектична.

Общая городская культура рассеялась на множество субкультур (этнических, социальных, локальных.).

Возникла гетеротекстуальность. «В пределах городского пространства порождается множество текстов (романов, рассказов, повестей и пр.), которые никак не соприкасаются друг с другом», — поясняет эксперт. Единый дискурс уже нереален.


Цифровая революция и глобализация катализировали этот процесс. Многие коммуникации переместились в интернет и не требуют физических передвижений.

Пост-кочевничество

Горожане модерна вели оседлый образ жизни. Постгорожане исключительно мобильны. По сути, это новые кочевники, которые могут иметь несколько домов и курсировать между ними. Они меньше привязаны к месту, чем их предшественники, меньше «приговорены» к определенным социальным ролям. «Жизнь стала гораздо более динамичной, чем в пространстве города модерна, где у человека было лишь два-три вида деятельности», — отмечает Замятин. Постгорожанин за день успевает побыть семьянином, работником, потребителем (посетителем ресторанов и магазинов), болельщиком, блогером и пр.

Эта принципиальная мобильность — постномадизм (новое кочевничество) — и есть структурообразующая особенность нового города:

 Районы могут перегруппировываться в зависимости от — например, больших событий: спортивных (чемпионаты мира) и культурных (рок-фестивали и пр.). Часть территорий могут занять временные поселения.

 Появляются гибкие архитектурные решения: например, сборные, мобильные здания.

Не случайно урбанисты говорят об адаптивном планировании. Это переосмысление самой сути архитектуры: она теряет статику и обретает гибкость, динамику, интерактивность. Зодчество приспосабливается к разным задачам. Адаптивная архитектура (термин американского информатика Николаса Негропонте, введенный им в конце 1960-х, когда дизайнеры всерьез заинтересовались возможностями кибернетики) подразумевает включение в несущий каркас здания технологий реагирования. Строения разбираются и складываются, как конструктор. Адаптивная архитектура способна приспосабливать к нуждам эксплуатации функцию, форму или цвет.

Карта постгорода

Ментальные карты нового пространства, его субъективная топография важны в той же степени, что и объективный, реальный ландшафт. Ассоциации и смыслы, которые люди приписывают тем или иным местам (улицам, скверам, районам и пр.), значимы не менее, чем реальные географические характеристики. В таком синтетическом, междисциплинарном подходе сочетаются антропология, социология, философия, культурология мегаполиса.

Причем для постгородов этот подход особенно актуален. Современные медиативные городские практики, связанные «с соцсетями, креативными способами воссоздания действительности», будут развиваться за счет картографии воображения, ментальных карт.

Из статьи Дмитрия Замятина: «Постгород — это пространства <...> налагающихся друг на друга картографий воображения». Эти картографии, в свою очередь, культурно репрезентируются «в видимых непосредственно, феноменологически осознаваемых пространствах человеческих поселений — традиционных городов, пригородных или же сельских местностей». 

То есть ментальные образы влияют на реальную топографию, и наоборот. Именно поэтому их нет смысла разделять.

IQ

Автор исследования:
Дмитрий Замятин, главный научный сотрудник Высшей школы урбанистики им. А.А.Высоковского НИУ ВШЭ
Автор текста: Соболевская Ольга Вадимовна, 19 ноября, 2018 г.